Моряна - Александр Черненко

Он козырем подошел к Глуше и, хлопнув ее по плечу, сказал:

— Поезжай на маяк, батька дожидается...

Глуша недоверчиво посмотрела на него.

— Чего уставилась? — и Лешка снова хлопнул ее по плечу.

У ловца было розовое, брызжущее смехом лицо, — оно всегда сияло радушной, приветливой улыбкой.

— Бери у кого-нибудь лошадь да кати на маяк, говорю!

Сердце у Глуши радостно зачастило.

— А еще чего скажешь, Лешенька? — и она в беспокойстве шагнула к нему.

— Еще?.. Суженый вот еще твой перед тобою, — Лешка щеголевато подтянулся. — Забываешь только ты меня... И батька твой забывает...

Глуша дрожала, догадываясь, что ловец что-то утаивает от нее.

— Леш... родной, — она теребила его за рукав. — Скажи правду, Леш...

На секунду помрачнев, он недовольно проронил:

— Митька на маяке... С относа вырвался...

И, снова засияв улыбкой, тихо попросил:

— Не езди туда... Оставайся здесь, поговорим с тобой... Что тебе Митька? А я — суженый... Потолкуем по душам...

Глуша хотела что-то сказать, но вдруг, вздернув с боков юбку, пустилась бегом по улице.

— Ах, ты!.. — и Матрос нетерпеливо затыкал ногой-протезом в снег. — Вот ведь какое дело!

Он долго и грустно смотрел вслед убегавшей Глуше.

— Ну и ну!.. — ловец покачал головой. — Раньше на Мотьку меня променяла, а сейчас вроде на Митрия меняет...

Глуша бежала и думала:

«У кого же взять лошадь?.. Что с Митей? Напрасно не расспросила я Лешку. А Васька где?.. Не посмеялся ли надо мной Лешка? Не набрехал ли о Мите?.. Нет, не должно быть... А где же лошадь достать? Где?.. К Лешке еще забежать надо, узнать подробно... И к Насте надо...»

Завидев депутата сельсовета, Глуша бросилась к нему.

— Андрей Палыч, наряди, пожалуйста, побыстрей очередного на поиски Митрия и Василия! — умоляюще попросила она. — Я сама поеду! Лешка говорит, на маяке вроде они.

— Казак — на маяке, — глухо подтвердил Андрей Палыч. — А вот Василия — в относ, видать, угнало... — Помедлив, он сказал: — Наряжу тебе очередного, но с условием: заедешь в сельсовет и передашь мою бумажку о Василии. Иди к Дойкину и скажи: приказал, мол, депутат сельсовета дать лошадь. Так и говори: приказал!..

Когда Глуша вошла во двор Дойкина, из конуры, что была подле калитки, высунул страшенную морду Шайтан. Он глухо зарычал и выполз на волю; на нем была грязно-серая, длинная, в клочьях, шерсть, она шматками свисала с живота и волочилась по земле.

Глуша в тревоге посмотрела на толстую ржавую проволоку, которая тянулась от калитки в конец двора; по этой проволоке на цепи Шайтан громыхал по ночам, не давая покоя не только соседям, но и самым дальним жителям поселка.

Разгуливая по двору, окруженному, точно крепость, отменной стеной из шелевки, пес хрипло рычал, проволока вместе с Шайтаном беспрерывно скрежетала.

Пес надежно сторожил дойкинское добро — прочные, на замке, сетевые амбары и рыбные, в земле, выхода.

Пробираясь по-над стенкой застекленного коридора, Глуша видела, как у конюшни распрягали Рыжего сам Алексей Фаддеич и Шаграй.

— Стой, ш-шорт! — кричал на коня Шаграй, поддерживая его и пытаясь снять шлею. — Уй, какой, ш-шорт!

Рыжий, только что вернувшийся один, без ловцов, с моря, истощенный и надорванный, безнадежно валился с ног.

«Это та самая, — мелькнула у Глуши мысль о лошади, — что бросила Митю с Васькой... А может, они бросили ее?..»

Рыжий беспомощно свесил голову; вся сбруя на нем обмерзла, и ее никак нельзя было отодрать от обледенелой шерсти.

— Алексей Фаддеич! —окликнула Глуша.

Не оглядываясь и продолжая отдирать от хомута примерзшую гриву, Дойкин едва слышно пробурчал:

— Чего надо?

— Мне бы лошадь на часок...

— Одну вот попортили... — Дойкин помолчал, а потом в сердцах добавил: — Нет лошади! Не дам!

— Депутат сельсовета велел... Очередь ваша...

— Пусть он наряжает свою кобылу! — и Дойкин крепко выругался.

Был он крупный, жирный; ватная фуфайка туго обхватывала его плотное туловище.

— Я же, Алексей Фаддеич, хочу на поиски Митрия и Васьки ехать. — И вдруг голос Глуши зазвучал тверже, требовательней: — А они на тебя ловили, и ты должен дать лошадь на поиски!

— Как?! — Дойкин приподнял голову и косо взглянул на рыбачку.

— На тебя, говорю, ловили они! — вспылила Глуша. — И лошадь ты должен дать!

У Дойкина изогнулись вихрастые брови, что до этого покойно лежали на могучих надбровных буграх.

— Марш отсель! — гневно крикнул он и снова стал распрягать Рыжего. — Ишь, хозяева какие!..

Постояв немного, Глуша направилась к калитке.

— Ч-чорт жадный! — выругалась она, выходя на улицу.

Навстречу ей шагал Антон.

— Дома Алексей Фаддеич? — спросил он, пытаясь задеть рыбачку локтем.

Не отвечая и сторонясь его, Глуша подумала:

«Верно, рассчитываться за краденую рыбу идет, проклятый обловщик!»

И, быстро перебежав на другую сторону, она направилась к каменному дому Краснощекова.

Антон вразвалку вошел во двор и, боясь встречи с Шайтаном, еще издалека громко кликнул Дойкину:

— Здравствуй, Алексей Фаддеич!

Взглянув на ловца исподлобья, Дойкин что-то пробормотал и шагнул к конюшне, куда Шаграй только что увел Рыжего.

— Алексей Фаддеич!

— Ну? — Дойкин приостановился и, подняв с земли ржавый снастевой крючок, сунул его в карман.

— Подсчитаться хочу, Алексей Фаддеич. Ночью я... Мироныч-то, должно, говорил тебе?

— Говорил... Уехал он по делам. Приедет, и подсчитаешься.

Антон забеспокоился:

— Путиной пахнет, Алексей Фаддеич. К весне готовиться надо.

Дойкин осторожно скользнул взглядом по ловцу.

— Никак сам ловить хочешь? — испытующе спросил он.

— Да собираюсь, Алексей Фаддеич, — Антон тихо улыбнулся. — Потому-то и хочу подсчитаться за эту ночь и за прошлые.

— Так-так... — Дойкин, нашарив в кармане крючок от снасти, вытащил его и, переваливая из ладони на ладонь, спросил: — Значит, сам хозяин?

Он ухмыльнулся и окликнул:

— Шаграй!

Из конюшни вышел в мохнатой шапке казах.

— Сегодня утром принимал с Миронычем рыбу от Антона?

— Принимал.

— Сколько?

— Сорок семь пуда.

— Ладно. Ступай!

Прищурив глаз, Алексей Фаддеич быстро зашептал, производя подсчеты с Антоном.

Ловец в ожидании нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

«Не меньше как две сотни, — думал он, — окромя всяких вычетов. Отсюда прямо к Тимохе зайду, задаток дам за бударку».

— Получай! — неожиданно сказал Дойкин и, вытащив, засаленный бумажник, отсчитал семь червонных билетов. — Получай семьдесят целковых...

Недоверчиво принимая деньги, Антон удивленно спросил:

— И всё?

— Даже лишку трешница, — уверенно сказал Алексей Фаддеич; — Думаю, за тобой не пропадет, — и пошел было в конюшню.

— Ошибка тут, — Антон за рукав придержал Дойкина. — Все четыре раза подсчитывал?

— А как же?

— Ошибка, Алексей Фаддеич!

— Никакой ошибки! — Дойнин вполуоборот взглянул на. ловца. — Четыре пуда ржаной брал?

— Брал.

— Полтора пшенишной?

— Брал.

— А полпуда пшена?

— Тоже брал.

— Ну, так вот — мука вздорожала, пшено поднялось в цене, — и Дойкин шагнул в дверь конюшни.

— Алексей Фаддеич!

— Чего еще?

— Все равно, приходится больше!..

По лицу Дойкина сразу пошли багровые пятна, появляясь то на лбу, то на щеке, то под глазом...

— А что я с твоей рыбкой буду делать?! Знаешь, какой кавардак идет в городе? Слыхал? — Откинув шапку на затылок, он снова шагнул к двери: — Говорил этому дурынде, Миронычу: не принимать больше рыбы! Куда ее, что с ней делать, когда в городе такое...

И, скрываясь в конюшне, сердито пробурчал:

— Помощь нужна будет — заходи!

Отупело разглядывая зажатые в руке червонцы, Антон долго стоял возле конюшни... Потом, очнувшись, понуро двинулся к калитке.

«Вот те и раз! Как же быть-то? — размышлял ловец, шагая по берегу. — Две сотни должно причитаться...»

В эту зиму он особенно отчаянно облавливал рыбные ямы, ходил на самые рискованные дела, надеясь, что к весне будет иметь и свою бударку, и свои сети, и свои снасти.

«И заимел бы, — уже примирялся с обсчетом Антон, — ежели не слегла бы Елена да не тянула сохранность...»

Ловец подходил к своей мазанке и только тут заметил, что в руке у него червонцы; беспокойно взглянув по сторонам, он поспешно сунул их за пазуху.

Когда Антон вошел в кухню, из горницы послышался слабый, дрожащий голос Елены:

— Антошенька...

— Я, — недовольно отозвался ловец.

— Антошенька...