Везунчик - Сергей Борисович Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы прожили на даче очень спокойную неделю. О Болдыреве и Лере больше не разговаривали. Некоторое напряжение между нами чувствовалось, но мы следовали принципу «Не спрашивай – не говори». Негласное решение. По обоюдному согласию. В общем, терпимо.
Как и прежде, у нас были наши долгие прогулки, а один раз – даже поездка за продуктами в Загорск. По вечерам мы топили печку. Таня рисовала днем. Я опять забыл о связи времен, о том, что будущее могло измениться из-за меня. Прощай, mea culpa!..
На выходных никто не приехал. Дачи совсем опустели. Только мы. И желто-красные листья на деревьях. И под ногами. Даже в доме!.. И темная вода в пруду на полдороге к повороту на шоссе.
Я ходил по даче в ужасном тряпье, в котором обычно все ходят на дачах. Брюки только с одной пуговицей на ширинке, Танин свитер, еще один, плащ чуть ли не с пугала. Вдобавок, у меня была шляпа, и я носил калоши. Чтобы удобнее ходить, я надевал пару толстых носков, и калоши сидели жестко, как кеды. Таня выглядела не лучше. Мы шли с ней по дороге и прихрамывали. На одну ногу. Нас это смешило.
Как-то днем я увидел, что к нам идет Болдырев. На самом деле, я даже немного обрадовался ему, как гостю. Посидит у нас, выпьет чаю, может, останется на ночь… Мы поболтаем, он расскажет мне о будущем. Наверняка, ничего серьезного. Просто у старика нервы сдали… Ну, или как получится. Можем вообще не говорить об этом. Найдутся и другие занятия. Карты, например. При свечах. А утром мы проводим его до поворота. Почти дворянская жизнь! Хоть и выглядим как бомжи…
Мы поздоровались. Затем он сказал:
– Лера… уже в больнице… Я узнал вчера… Завтра… она умрет… А тот… молодой я… уехал!
– Вы были в больнице?!
– В том-то… и дело… что нет… Я боюсь!.. Вы можете… поехать со мной?..
Он повалился на меня и заплакал.
У вас когда-нибудь плакал на руках ваш препод? Пускай и бывший… Я хлопал его по спине, пока все его тело содрогалось у меня в объятиях. Я говорил ему «Ничего!», «Ничего!» Он был большой и теплый. Голова огромная. Просто старик, просто бедный старик…
В этот момент нас заметила Таня.
– Это из-за той девушки? – спросила она, когда Болдырев чуть успокоился и мы вошли в дом.
– Да.
– Что с ней?
Я не знал, что отвечать. Не хотел. Даже почувствовал, что разозлился на Таню. Поэтому сказал:
– Нам с Виктором надо ехать.
– Что с ней?! Она зовет тебя обратно?
Ну, вот! Опять! Я повторил. Таня тоже.
– Послушай…
– Не хочу ничего слушать! – Таня резко перебила меня. Почти кричала, – Или ты скажешь сейчас, или можешь не приезжать обратно!
– Но… я хочу приехать! Я вернусь!
Я думал, что Таня ревнует. Конечно, она ревновала. Но я впервые видел ее такой. Она выглядела безумной. Все ее страхи, все переживания прошлых лет… Все надежды. Я собрался с силами:
– Она умирает, Таня.
Таня сомневалась с минуту. Потом сдалась.
– Хорошо. Поезжай. Мне жаль.
Она ушла наверх. Я сделал Болдыреву кофе. Начал умываться. Развел тазик мыльной воды, достал бритву. Тут Таня снова спустилась и подозвала меня из кухни:
– А почему плакал он? А не ты?
– Сложно сказать… Он… хорошо ее знал… и привязался к ней… Не знаю, кто ее больше любил: он или я…
Как-то я умудрился это сказать.
– Вы очень странная пара!
– Таня… Я расскажу тебе… После… Но сейчас мне надо ехать. Я не могу отпустить его одного.
– А ты сам?! Хочешь ехать?
Ее вопросы… Они ставили меня в тупик. Я повторил ей все, что говорил мне Болдырев той ночью неделю назад: я должен был попросить у Леры прощения. Сам. Никто другой.
Таня поняла. Это было ведь несложно. Каждый бы понял.
– Когда ты вернешься? – спросила Таня.
– Не знаю… Я думаю, завтра. Потом… может быть, уеду опять…
И поспешил заверить ее:
– Но вернусь все равно!
– Ладно… Ладно…
– Спасибо, – я поцеловал ее, испачкав мыльной пеной.
– Только… Если вернешься… а меня нет – значит, все. Прости.
Я кивнул. А что я еще мог сделать?
Было довольно погано. Я шел к станции и думал о Тане – о том, что наговорил ей. Придется ведь врать что-то и дальше… Если она со мной останется, конечно.
Краем глаза я видел Болдырева. Его было жалко: одежда перепачкалась на проселочной дороге, волосы клочками висят, похудел… И все то, что ему предстоит…
В общем, у меня были смешанные чувства. Очень смешанные.
В Москве Болдырев хотел сразу поехать к Лере в больницу, но я убедил его сначала зайти домой. Он жил близко к театральной студии, в маленькой комнатке при какой-то котельне.
– Я здесь тоже… подрабатываю… – объяснил он мне. – Скоро начнется… отопительный сезон.
– Угу.
Мы нашли приличный пиджак и брюки для Болдырева. Я заставил его причесаться, почистил ему ботинки и плащ, намотал на него шарф. Затем взял полотняную сумку и набил ее всяким тряпьем. Вроде как передача для больной.
По дороге в больницу мы купили у таксиста пару бутылок – одна из них нам точно была нужна, чтобы пройти мимо вахтера в палату. Еще в детстве я видел, как подобный фокус проделывали мои родители. Болдырев подтвердил, что это сработает. Вторую бутылку я взял на всякий случай.
С вахтером проблем не возникло. Мы с Болдыревым выглядели интеллигентно и подавлено. Как настоящие родственники пациента… Нас пропустили без особых препирательств.
Мы поднялись в отделение. Болдырев все разузнал заранее. Какая палата, как пройти… Дежурной медсестры на посту не оказалось. Повезло.
Палата, где лежала Лера, была восьмиместной, но других пациентов не было. Сначала я подумал, что нам опять повезло, но потом до меня дошло – это была палата для умирающих. Неписанное правило для больничного персонала… Я почувствовал, как у меня выступил пот на лбу.
С минуту мы просто стояли. Потом Болдырев подошел к Лере, а я встал на стреме. Свет мы не включали.
Болдырев сел к Лере на кровать. Взял ее руку. Отпустил. Снова взял. Я услышал, что он сказал: «Привет!»
Он начал разговаривать с ней. Его прорвало. Все их встречи, все планы, мечты и желания … слова и фразы, понятные только двоим… артефакты любви… Я старался
