Везунчик - Сергей Борисович Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было грустно. Я решил сменить тему. Подумал напоследок, что было бы со мной, если бы в рюмочных, между третьей и четвертой, я бы регулярно называл своим соседям по столу такие имена, как Лебедь… Или Дудаев… Или вот Путин…
От этой мысли я даже рассмеялся немного, а потом стал смотреть в окно. Наши подмосковные пейзажи все-таки очень красивы. Когда выглядывают из-за гаражей… И улицы в старинных городках… И обветшалые церкви… лучше не реставрировать… Вся романтика потеряется!
Снаружи дача – этот Rural House из Болдыревского Airbnb – почти не отличалась от тысяч других где-нибудь под Москвой, Питером или на Урале. Хотя Болдырев и писал, что здесь можно было жить даже зимой. Конечно, он альпинист, закаленный товарищ, ему видней… Я же пока видел только дощатый дом, розовый. Еще видел кусты смородины, крыжовник, пару старых ванн рядом с дорожкой из серых плиток и сдутый резиновый мяч, темно-красный, на дорожке. Значит, сюда приезжают, подумал я, причем, с детьми. Это было плохо. Еще сентябрь – в выходные могут и нагрянуть.
Я потянул калитку. Она открылась. Я понял, что дома уже кто-то есть, развернулся и зашагал обратно к станции. Расстроился… Я ведь уже представлял себя в роли старика-цветовода из Вампиловского «Прощания»: безумца и циника, с презрением поглядывающего на мир из-за дачного забора. Знает, как жизнь устроена, любит орхидеи… Мне нравилась эта мысль. Наверно, мне нравилось и вот так мотаться хрен знает где, в одиночку, прячась от всех… Но нет. Придется поселиться в общежитии… А куда… потом?
Из дома вышла женщина. Я остановился. Еще молодая, примерно моего возраста, насколько я мог видеть с дороги. Джинсы и свитер.
– Что вы хотели? – спросила она.
К этому моменту я уже хотел просто уйти, но потом подумал «Какого черта?!» и сказал ей правду:
– Мне негде жить.
Она помедлила немного. Вряд ли я мог ее сильно напугать. В пиджаке, с коробкой от обуви, на зека не похож, выбрал именно ее дом, когда все остальные в поселке свободны.
– Заходите, – сказала она.
Я вернулся к калитке, отворил ее и пошел к розовому дому по дорожке из серых плиток. Мимо красного мячика и старых ванн.
Это случилось вечером. А днем я ел из тарелки, у которой на дне была нарисована веселая собачка, и пил кофе из чашки с большим синим штурвалом на одном боку и парусником на другом. И спал один на выпирающем бугром матрасе под двумя ватными одеялами. И, конечно, беседовал с Таней. Так ее звали. Когда она вставала, чтобы принести что-нибудь из кухни или поставить чайник, я замечал, что она хромает. Как и я.
На самом деле, травм у нее хватало. Она рассказала мне, что была гимнасткой. Профессиональной спортсменкой. А в таком случае травмы неизбежны. Вывихи, растяжения, даже сотрясения мозга… Хотя карьера у нее не сложилась: была в сборной, ездила на пару международных соревнований… не самых важных… В 25 про нее уже забыли. Она вернулась в Красноярск. Ей там дали квартиру и работу в местной школе олимпийского резерва. Делать было особенно нечего, и она бухала – понемногу, но всегда под градусом. Так семь лет прошло. Однажды она очнулась, собрала манатки и сбежала в Москву. Жила у одних родственников, других… В конечном итоге поселилась здесь – на даче троюродной тетки. Пока держится. В августе исполнилось 33.
Я слушал и думал, почему она так откровенна со мной. Конечно, может, она всегда такая – душа нараспашку. Или я первый за много лет, кому она может все рассказать?
– А мужчины? – спросил я за ужином. Это был очень нескромный вопрос, но я все равно его задал.
– Сейчас никого.
Она посмотрела на меня. Что она там увидела? Я рассказал ей о себе: под 40, есть высшее образование, сейчас на перепутье. Был женат – очень давно: студенческая влюбленность…
Когда это произошло, то было хорошо и почти не странно, несмотря на путешествие во времени и все такое.
После она повернулась ко мне спиной, а я прижался к ней сзади.
Мы пролежали так очень долго. Потом выкурили по беломорине – других у нее не было – и выбросили окурки в печку-буржуйку. Вернулись в постель. Матрас был продавлен, а подушки и одеяло – очень мягкие. Мне было уютно. Одним боком я прижимался к Тане. Ее кожа казалась прохладной. Свет мы оставили включенным.
Я прожил на даче пару дней. Таня немного рисовала – в терапевтических целях. В основном, пейзажи вокруг. Я видел, что это ее успокаивает.
Еще мы занялись хозяйством. Руки у меня из жопы растут, но если это не работа, я вполне могу и кран починить, и дверь подправить.
Вечером мы гуляли до поворота на шоссе и обратно, а потом занимались любовью в жарко натопленной комнате. Ей нравилось, чтобы было тепло.
– А то про Красноярск напоминает, – говорила она. Сама-то она оттуда, но холод никогда не любила. Прям как я, хоть я и всего-навсего москвич.
Моя манера трахаться ее удивляла. Казалось бы, что тут может быть нового или странного – с начала времен уже вроде все опробовали? И вот – на тебе! Мне это льстило, конечно.
– Ты странный, – сказала она ночью, – Как будто не отсюда. И песни напеваешь, когда что-нибудь делаешь – я таких не слышала. А белье у тебя… В тебе точно есть тайна!
– Я из будущего, – я постарался, чтобы это прозвучало как шутка, хотя подумал и о том, что когда-нибудь мне, может, придется все рассказать.
Она рассмеялась.
– Кстати, а ты знаешь, что мы с тобой, вполне возможно, родственники? О-о-очень дальние…
– Как это?
– Моя троюродная тетка – ну, у которой эта дача… Ее первый муж – тоже Болдырев!
– Да ты что?!
– Ага. И дачу они вместе построили. Вот только детей у них не было. Он умер пять лет назад.
– А как его звали?
– Кажется, Натан.
Я не нашел ничего лучше, как сказать:
– Ой, дядя Натан умер!
Таня с подозрением посмотрела на меня.
На третий день я уехал в Москву. Наступили выходные, и Таня ждала свою тетку. Можно было бы и познакомить меня с моей почти-родственницей, но пока было как-то неудобно. Мы договорились, что я вернусь
