Везунчик - Сергей Борисович Ильин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но мне было обидно! Очень!… Тренировки до потери сознания… Надежды… Первые серьезные медали… А потом понимаешь, что ничего не изменится… Наверно, я плохая спортсменка, но мне всегда было мало только спорта…. Я плохо выражаюсь!… Ну, как будто было что-то еще, за что я не могла зацепиться, сколько бы ни старалась…
Почему-то я вспомнил историю про Пикассо в Париже. Как ему позвонили в дверь мастерской, он открыл, узнал, что фашистская оккупация закончилась и молча вернулся к работе. Вкроятно, того, на что намекала Таня, просто не существует. Но и мне это чувство невозможности было знакомо.
– Я словно билась о какое-то стекло… – продолжала Таня, – И меня отбрасывало назад. Я пыталась поговорить об этом с другими… с подругами, родственниками, мужчинами… Но им было… все равно. Они вроде как и не замечали… И чем дальше, тем больше… Я понимаю, что бухала и старела, но мне казалось, что вместе со мной старел и весь мир. Что-то покидало его. А взамен не появлялось ничего… У всех какая-то грусть и отчаяние, полное безразличие…
Внезапно Таня спохватилась:
– Слушай, я, может, зря тебе болтаю?! Откуда ты знал, что Брежнев умер? Может, ты из органов?!
Я рассмеялся:
– Конечно, из органов. У меня есть почки и печень, легкие… Возможно, мозги!… Я состою из органов…
– Да, нет!.. Я серьезно!… Ты ведь все знаешь откуда-то!… И песни поешь заграничные, и трусы фирменные носишь! И Виктор твой… Вы с ним два сапога пара. Даром что родственники! Все темните. Вы точно сексоты!.. Или шпионы!
Она произнесла последнее слово через «ё». Я покатывался со смеху:
– Прекрати, прекрати!.. Это все логично!..Насчет Брежнева… Нетрудно догадаться!
– Ты еще скажи «совпадение»!… А откуда у тебя деньги?! Ты ж нигде не работаешь!
Ее правда. Это должно было вызывать подозрение.
– Нууу… А откуда деньги У ТЕБЯ?! Ты ведь тоже не работаешь! Может, это ты – сексотка?.. Хотя, нет, ты – сексопилка!
Мы уже смеялись вместе. Нехорошо получается: Брежнев помер, Болдырев хрен знает где, а мы тут ржем. Впрочем, пофиг… На них обоих… Много чести!…
Я взглянул в окно и замер. Там было на что посмотреть – к нам ковылял Болдырев. Он уже и калитку открыл…
Мы выбежали наружу:
– Где вы были?!
– Где вы были?!
Выглядел он неважно, но лучше, чем в тот раз, когда мы ездили с ним к Лере.
– Я был… далеко…
– Мы беспокоились!.. – начала Таня, но остановилась. Явно про сексотов подумала. Его «далеко…» наводило на такие мысли. Не самые приятные для меня. Выходило, что мы опять темним.
Чтобы отвлечь ее, я набросился на Болдырева:
– Правда, Семеныч… – сам удивился, что назвал его так, – Это глупо! Почему не предупредить?! Мы искали!.. Пол-Москвы облазили! А теперь… «Далеко». И все на этом?!
– Я не планировал… уезжать… Так получилось…
Болдырев собрался с духом:
– Я был дома… У нас дома…
– В смысле? В Баку? – я вспомнил нашу старую легенду.
Он не ответил. Гнул свое:
– Я… от всего отказался… Больше у меня… ничего нет…
Мы с Таней переглянулись:
– Значит, вам некуда пойти?
– Да… Пока некуда… Если вы не против… я могу?.. пожить у вас… пару недель?..
На самом деле, я почти закончил свой рассказ. Меня до сих пор вышибает, когда я начинаю думать, что было дальше. И что это все уже в прошлом. Я тогда сижу часами и пялюсь в окно, как болванчик. Болезненная тема еще, слишком болезненная.
Конечно, Болдырев остался у нас. И, конечно, это было не две недели или три. Прошел месяц, другой миновал, вся зима… «Так вот ты какой, 1983 год!..» – думал я. Я же его не помнил… Где-то в Кремле Андропов почесывал голову, пытаясь понять, что же с нами произошло. А где-то в московской новостройке агукал маленький я, рассматривая из колыбели пятна света на потолке и слушая, как лает собака.
Большой я, между тем, иногда чистил снег, иногда готовил, иногда читал книги, иногда занимался любовью. Таня поехала в Загорск, записалась в библиотеку и привезла мне Хэмингуэя, Стендаля и Толстого. Воннегута и Сэлинджера в местной библиотеке не было. Записалась она, кстати, по выдуманному адресу. Тоже диверсант!
Еще на даче мы с Таней нашли атлас РСФСР и играли в «угадай город». Смысл такой: один загадывает город из атласа, но называет его как-нибудь иначе. Описывает его, переставляет слога в названии, предлагает ассоциации. Другие должны отгадать. Например, Соликамск можно загадать, как горький город на большой реке, 100 км от Урала налево. Ну, или просто «Лосимакск», если думать неохота.
Семеныч… То есть, Болдырев, у нас ожил. Пришел в себя. Видимо, как-то справился со своей Mea Culpa. А, может, его грело осознание, что он теперь ближе к Лере. Он ведь раньше так и говорил.
Между прочим, Болдырев оказался полезным жильцом. Починил вторую печку, законопатил окна и щели. Теперь в доме стало намного теплее. Действительно, можно жить и зимой!.. Он даже трубы обернул изоляцией, чтобы вода не замерзла.
– Летом… надо будет… слазить на крышу… и переложить… шифер… – пыхтел он, – Видите подтеки… на стенах?!… И в чулане… я был!.. там тоже вода…
Я и Таня кивали. О таких вещах мы не задумывались. Но Болдырев, как и многие старики, полюбил возиться на даче.
Мы хорошо ладили втроем. Всю зиму радостно ковыляли по даче, прихрамывая: мы с Таней на одну ногу, Болдырев – на другую.
– Банда хромых, – любил шутить я, – и все – в жутких обносках.
Конечно, у нас были и трения. Болдырев по-дурацки расставлял чашки и другую посуду на кухне, прежде чем помыть их. Занимал весь стол и плиту. Пройти мимо было опасно – так и сшибешь что-нибудь.
Его, в свою очередь, раздражало, что мы курим в доме. Прямо он этого не говорил, но начинал сильно сопеть и покряхтывать, стоило зажечь сигарету. Особенно нам доставалось по ночам, когда мы курили в своей жарко натопленной комнате. Тут он давал себе волю, буквально отрывался – из его комнаты снизу слышались громкие вздохи, кашель, он бесконечно ворочался и стонал.
Еще я заметил, что о серьезных вещах Таня чаще разговаривает с Болдыревым, чем со мной. Мы с ней, по большей части, просто болтали. Меня это задевало. Тут была не только ревность, но и самолюбие. Он, конечно, умудренный опытом старик, кандидат исторических наук, изобрел машину времени… Но, если разобраться… Фигни-то он понаделал хоть отбавляй. Мою
