Невозможный Кукушкин - Галина Галахова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вокруг школы мы посадили сад. На каждое дерево привесили скворечник. Мне прикрепили два скворечника для забот: одна семья — попугайская. Другая — певчего дрозда.
Сад у нас — ого-го! Заблудишься в нём. Яблони, груши, виноградник…»
— Виноградник? — не поверила глазам Серафима Петровна и по слогам перечитала это слово. — Вот виноградника в твоём саду, милый мой, быть никак не может… — сказала она с грустью, потому что уже стала понимать: вводит её в заблуждение этот необыкновенный и таинственный ученик. — Стало быть, виноградник, а ещё что?
«А ещё растут у нас лимонные деревья с тяжёлыми, ну просто чугунными листьями. Когда дует ветер, эти листья чугунно звенят. Лимоны — с арбуз. Как упадёт кому на голову — сотрясение мозгов… у меня раз было в первом классе, об стенку».
— Ах ты, бедная моя головушка! Как же ты так?
И снова старушка уткнула свой острый нос в тетрадку.
«Деревья самых разных пород, — заливался там Кукушкин. — И хлебные, и батонные, и маслянистые. А ещё железное, красное и деревянное… И даже один баобаб».
— Ну и потешник! И баобаб у тебя! — развеселилась Серафима Петровна и так весело засмеялась, что разбудила Расстегая Иваныча, который очень редко слышал её смех.
Расстегай Иваныч вынырнул из-под одеяла и проследовал на кухню.
— Чего смеётесь? — спросил он хриплым лаем, вспрыгивая к ней на руки.
— Да вот тетрадку читаю. Из портфеля, который ты нашёл. Смешно написано. Такой разбойник писал, просто невозможно. Вот послушай.
И Серафима Петровна принялась читать. Расстегай Иваныч слушал-слушал, вертелся-вертелся да незаметно уснул.
«В нашей школе учатся ребята только из нашего двора. Кто на первом этаже учится в первом классе, во втором — на втором и так до десятого. А кто работает и учится в институте, живут на одиннадцатом и до тридцатого. Когда я поступлю работать, мы обязательно переедем на тридцатый — оттуда здорово видать салют!
Наш дом построил нам завод, на котором работает мама и другие отцы-матери. Сам наш завод — за городом. Туда возят рабочих на заводских автобусах. И нет никакой толкотни. И мама ни разу не опоздала на работу. И всегда успевает утром позавтракать.
Отец мой — военный. У него есть шинель, погоны и фуражка, и еще сабля, и пистолет с дарственной надписью за храбрость…»
— Скажи на милость, какой у него отец! Может, он моего Николашу встречал на фронте? Вот бы спросить! Чего в жизни не бывает…
Каждый раз Серафима Петровна — стоит ей где-нибудь в очереди разговориться с каким-нибудь пожилым мужчиной — осторожно наводила справки о своём Николаше, а уж тридцать лет с его гибели прошло…
«В нашей школе есть даже телескоп. Иногда по ночам открывается у нас крыша, и мы смотрим на звёзды. Не всех туда пускают. Только отличившихся. Да и то с хорошей стороны. Я раз отличился с хорошей стороны, и меня пустили. Я долго смотрел вверх на звёзды. И открыл свою звезду. Но дежурный астроном, десятиклассник Серёжка Чугунков, сказал, что она уже открыта и без меня. А я ему ничего не ответил, потому что снова продолжал открывать свою звезду, но уже другую. Про другую я никому не рассказал. Я понял, что нельзя всем рассказывать про свои звёзды: сразу они их закрывают».
На этом сочинение кончалось. В конце стояла жирная «единица» и: «57 ошибок». И ещё такая запись: «Не мог больше ошибок сделать?!»
Серафима Петровна даже тяжело вздохнула, как будто с окончанием этого сочинения в ней оборвалось что-то очень хорошее. А ему-то, сердечному, каково!
Она немного посидела. На руках у неё спал Расстегай Иваныч. Дел не было никаких, и она мысленно пробежалась по прошлой своей жизни, и прошлая её жизнь вдруг в ней так аукнулась, будто не было этих прожитых впустую и в одиночку её тридцати с лишним лет.
Ей представилось, как сидит она сейчас на этой же кухне за большим круглым столом, напротив сидит её муж, а теперь Дед. Рядом с Дедом — отец Николаша и много-много его детей. А уж один из них как пить дать почти сам Николаша, и так он похож на этого неугомона-сочинителя, который потерял сегодня портфель, что просто плакать хочется.
Эта картина каким-то образом сняла с неё тяжесть, и когда пронзительно и резко задребезжал в коридоре звонок, старушка легко поднялась и пошла открывать.
Она знала, кто может прийти к ней. Звонить могла лишь её подруга Мина Ивановна.
— Это вы? Я так и знала, что это вы, — сказала она, распахивая перед приятельницей дверь и пропуская её в прихожую. — Что со мной было! Какие-то существа на небе привиделись…
— Это я! — басом сказала Мина Ивановна и прыгнула в квартиру. — Вы такая фантазёрка, моя дорогая, мне смешно вас слушать!
У Мины Ивановны был грубый прокуренный голос и длинные-предлинные тощие ноги, как ходули. Она не ходила, а прыгала.
Серафима Петровна сразу чуть-чуть обиделась и погрустнела: «Ничего ей больше не скажу, засмеёт».
— Здравствуй, мой дорогой! — набросилась Мина Ивановна на Расстегая Иваныча.
Тот открыл глаз, потом другой и сонно лизнул её в лицо.
Лицо было сухим и морщинистым, как старая посеребрённая тарелка с чеканкой, которая висела у Серафимы Петровны над диваном и которая как-то раз свалилась и чуть не прибила его — хорошо, он вовремя отпрыгнул!
ГДЕ ЭТА УЛИЦА, ГДЕ ЭТОТ ДОМ?!
— Хорошо, что вы дома, моя дорогая, — загрохотала Мина Ивановна и прямо-таки наступила на подругу длинными ногами в мокрых ботах — плакал натёртый паркет! — А то бы я не знала, что мне без вас делать. Я к вам с поручением от Гуслевича.
Серафима сразу забыла обиду, потому что была очень любопытная.
— От Гуслевича? А что за поручение?
— У Гуслевича есть какие-то знакомые. Научные работники, заметьте себе. И вот эти его представители науки улетели смотреть Бахчисарайский фонтан — на экскурсию. А дома у них двое детей…
— Батюшки! Двое? Одни, что ли, остались?
— Ну да. За ними Гуслевичи присматривают.
— Да за самими Гуслевичами ещё смотреть надо. Они сами, как дети. Неужто Гуслевичам доверили? Ну и ну!
— Представьте, доверили. И наша задача — накормить детей обедом. Обед сварен, наше дело — только подогреть. Старший у них — мальчишка. И такой разбойник, что всё кругом поджигает. Спички дома нельзя оставить. Поэтому возьмите спички!
— Конечно, конечно! — сказала Серафима Петровна и достала с полки большой коробок спичек. — А полушубок-то ещё не просох от утреннего дождя…
Тут она вспомнила о своей находке и хотела показать её Мине Ивановне, но та её опередила:
— Серафима Петровна, откуда у вас портфель?
Серафима Петровна поставила чай, и пока он согревался, не торопясь, рассказала приятельнице своё утреннее приключение и опять упомянула про тарелку, но Мина Ивановна отмахнулась:
— Ерунда всё это!
Однако сочинение неизвестного её заинтересовало, и, прочитав его, она пришла в ужас.
— Это ж такой лгун! — закричала она. — Сорок лет со студентами работаю, а такого даже среди них не видела! Да где же эта улица, где этот дом?! Скажите мне, пожалуйста! Покажите!
— Хоть и врун, но мальчик хороший, — заступилась за Кукушкина Серафима Петровна. — Уж я-то чувствую.
— Хороший?! Пятьдесят семь ошибок! По почерку вижу, что настоящий хулиган. Уж не он ли подбрасывает вам в почтовый ящик дохлых мышей?!
— Ну вы скажете, Мина Ивановна! Он меня и в глаза не видел! Я же вам говорю, что нашла портфель совершенно случайно… И что с ним делать, ума не приложу.
— Пойдёмте к этому нашему мальчишке и вручим ему портфель. Уж ему-то легче найти владельца, чем нам.
Серафима Петровна обрадовалась и стала напяливать на себя свой потрёпанный лисий полушубок и шапку-ушанку.
Расстегай Иваныч, который уже успел высохнуть и согреться, спрыгнул на пол и стал вертеться у неё под ногами.
— Извините, Расстегай Иваныч, но мы сначала одни пойдём. А то неизвестно, как эти люди относятся к собакам. Если хорошо, то в другой раз и вы к ним в гости пойдёте. Правильно я говорю?
— Неправильно! — пролаял в ответ Расстегай Иваныч, но остался сторожить квартиру.
Старушки вышли на улицу. Мина Ивановна то и дело поглядывала на часы — как бы не опоздать, а то подведёт Гуслевича. Ей так этого не хотелось, потому что ни разу в жизни она ещё никого не подвела.
ПОТОП
Когда Старик, он же Игнатий Петрович Новодедов, стал открывать свою квартиру, ему показался подозрительным какой-то неопределённый плеск, который слышался из-за двери. Как будто кто-то там ходил по колено в воде и фыркал.
Действительно, когда он распахнул дверь, он увидел своего кота, разгуливающего по воде.
— Стоп! — сказал Новодедов. — Что случилось? — и вошёл в комнату. Там на полу, разбитый вдребезги, валялся аквариум. Две прекрасные красные рыбы с плавными золотистыми хвостами, которые так дорого стоят на Полюстровском рынке, бесследно исчезли, хоронить было некого.
