Невозможный Кукушкин - Галина Галахова

И Серафима Петровна уставилась на небо, но ничего не увидела, холодный надоедливый дождь ослепил её, и она разумно ему сказала:

— Вот видишь, и не было.

И больше она не вспоминала об этом случайном чуде, потому что всего боялась, а больше всего боялась необыкновенного — вдруг что-нибудь случится, что она тогда будет с ним делать, одно беспокойство… хватит с неё и портфеля, никак от него не отвяжешься. Вот он снова клонится к ней и просит: возьми!

Она воровато взглянула туда и сюда и, никого не заметив, со всех ног бросилась бежать — не нужен ей портфель! — это в её-то годы!

Но Расстегай Иваныч не дал ей умчаться далеко: он выскочил у Серафимы Петровны из-за пазухи, покатился кубарем вниз, хромая подбежал к портфелю и схватил его за оборванное ухо.

— Ты простудишься! Давай с нами! — пролаял он на собачьем языке. — Ты — моя единственная находка. Я тебя люблю.

Портфель слабо сопротивлялся: он был слишком лёгкий и тощий для того, чтобы кому-нибудь сопротивляться, хотя бы и Расстегаю Иванычу.

Тут набежала Серафима Петровна, схватила непослушного пса на руки и опять затолкала на место.

— Ах, непослушник! — рассердилась она. Но поступок собаки так удивил старушку, что она поняла: портфель придётся взять.

Она открыла портфель и заглянула в него испуганно — нет ли там дохлых мышей. Теперь ей всюду мерещились дохлые мыши, потому что какие-то хулиганы всё время подбрасывали их в её почтовый ящик.

Никаких мышей в портфеле не оказалось, а были книжки и тетрадки, размокшие под дождём.

Серафима Петровна вздохнула и потащила портфель к себе на восьмой этаж.

СОЧИНЕНИЕ «МОЙ ДОМ, МОЯ ШКОЛА»

Согревшись и сделав самые неотложные дела, Серафима Петровна подступила к портфелю, который всё это время стоял в коридоре.

Пока портфель стоял в коридоре, с него натекла на пол большая лужа.

— Ну вот, милый, ты и обсох немного, — сказала старушка, заманивая воду в ведёрко. — Теперь пойдём на кухню и совсем высохнешь.

На кухне она зажгла газ, разложила мокрые тетрадки и учебники на столе и принялась вглядываться в надписи, чтобы узнать, кому принадлежат эти вещи. Но как она ни старалась, только и смогла прочитать на одной тетрадке: «для сочинен… учен… класс… шкл… шкина… авы…»

На других тетрадках осталось и того меньше. Учебники были исписаны чёрными чернилами и разрисованы вдоль и поперёк цветными карандашами. Ничего, кроме «Ура, наши опять в космосе» и «Эй ты, прохвост!» она не разобрала.

Оставался дневник. Он был одет в ядовито зелёную клеёнку.

Она отогнула клеёнку и увидела, что дневник не подписан. Об этом же кричали надписи почти на каждой странице: «Надпиши дневник!», «Обязательно надпиши дневник!», «Почему у тебя до сих пор не надписан дневник?», «Когда надпишешь дневник?»

Серафима Петровна вдруг вздохнула. Этот дневник и взрослые замечания напомнили ей о далёком, безвозвратно ушедшем времени, когда она вот так же смотрела в дневник сына и краснела за него…

Господи!.. Сколько лет-то прошло с тех пор… Сколько бы ему сейчас было, Николаше?.. А было бы ему пятьдесят, бог ты мой! Как время-то летит… И у него у самого уже были бы дети, а может, и внуки. А у неё — правнуки. До правнуков дожила бы… А так непонятно, зачем живёт… Разве что для Расстегая Иваныча… А много ли в этом смысла?.. Уж тридцать лет одна на свете перебивается…

Она села и принялась разглаживать тетради и учебники. Учебники были разлохмаченные. Она взяла клей, ножницы, иголку, бумагу и принялась приводить учебники в порядок. На это ушло много времени, но она не пожалела об этом: она любила и уважала книги.

Скоро помолодевшие учебники лежали на столе. Не зная, чем заняться дальше, она тронула тетрадь для сочинений и раскрыла первую страницу. Вода туда не добралась и каракули не испортила. На первой странице значилось: «Мой дом, моя школа. Вольное сочинение». Слово «вольное» было зачёркнуто и сверху написано «свободное». Автор сочинения перепутал страницы и дважды написал всё вверх ногами, приходилось вертеть тетрадку. Вот что с великим трудом смогла разобрать Серафима Петровна:

«Дом у нас большой-пребольшой, тридцатиэтажный. Больше двух тысяч квартир в нём, а может, и все три — я не считал.

Но я знаю всех жильцов в нашем доме в лицо. Со всеми здороваюсь, со всеми разговариваю обо всём, всех уважаю. И они меня тоже знают и уважают. Особенно дети. У меня пятьсот друзей. Если я приглашу их к себе в гости, то они у меня не поместятся, и я не знаю, как мама угостит их пирогами, которые она печёт, как никто».

«Ну и молодец ты у меня! — подумала старушка. — А всё-таки моих пирогов ты ещё не ел. Попробуй — тогда узнаешь, чьи пироги самые вкусные…»

«Наш дом свёрнут в кольцо, как большой рыжий кот, — продолжал накручивать Кукушкин. Это же было его сочинение. — Поэтому его зовут «круглым», а нас, его жителей, — «кругляками».

Через дорогу от нашего дома стоит длинный-предлинный пятиэтажный дом, ни обойти его, ни объехать. Он занимает всю улицу».

— Верно говорит! — воскликнула Серафима Петровна. — Никогда не видела дом в тридцать этажей, а уж про этот пятиэтажный — не прибавил. Есть такой. Всем всё загораживает, и людям в нём плохо.

«В длинном живут «колбасники», потому что дом их называется «колбаса». Колбасники всегда спорят с нами, что их дом самый лучший. У них-то и настоящего двора нет, а только один газон с той стороны. Они ходят играть к нам во двор и при этом обязательно дерутся. Недавно мне глаз подбили. А мы с нашими ребятами дерёмся редко — нам некогда.

Вчера, например, весь вечер играли в футбол, и я один забил десять голов, когда нападающий был. И пропустил один, когда стоял на воротах. А уж так по ним шпарили! В футбол я играю, как…»

— Размыто. Ах, боже ты мой! Глаз подбили! Ну, попадись мне эти разбойники, я им…

«Дом у нас огромный, а двор ещё больше. Он — как цирковая арена. Нет, в сто раз больше. На нём — футбольные поля. Одни — для детей. Другие — для взрослых. Сразу после работы отцы моют руки и — в футбол! У нас такого нет, чтобы кто-то пил водку во дворе.

Для самых малышей у нас придуман городок сказок. Малышам отдельные бабки рассказывают сказки. Недавно была неделя сказок «Бродячего кота».

— Да где ж это? Я бы и сама не прочь послушать сказки.

«А ещё мы в наших школьных мастерских сделали для малышей большие управляемые игрушки: слона, цаплю, вертолёт, автомобиль. Они в них садятся и едут. Никто не ломает игрушки. На ночь мы ставим их в игрушечный гараж. И гараж не закрываем на огромный замок. У нас никто ничего не тащит. Нет у нас воров!»

— Господи, прямо свет перевернулся! А я про это ничего не знаю. Вот как жить без внуков, сущее наказанье…

«Есть у нас во дворе железная дорога. Но малыши боятся по ней ездить. Эта дорога ведёт в страну Бурканию. Там живут Бурканы».

— И про Бурканов ничего не знаю. Уж и верно: век живи, век учись!

«Бурканы всё время буркают: «Тише! Я тебя в милицию отведу!» А в нашем дворе всё можно: прыгай, смейся, веселись, трогай всё руками, только не ломай. Никто на нас не кричит, не сердится. И мы сами — вежливые.

Для хороших старушек и стариков мы своими руками после уроков построили разговорчивые беседки. Они там по вечерам у самоваров пьют мирный чай и рассказывают, и беседуют…

Мы ходим к ним в гости. И они рады нас видеть и за это рассказывают истории из своей жизни. Кто про революцию, кто — про гражданскую, кто — про войну, а кто — о своих путешествиях или о своей работе».

Тут Серафима Петровна совсем обессилела. И не грязь её смущала и утомляла, не бесконечные зачёркивания и подтирки, а эта загадочная жизнь, которая бьётся, где-то близко, рядом с ней, а она про неё ничего не знает.

Она тихо посидела, поплакала тихими своими слезами, которых никто никогда не видел, потому что никого рядом с ней не было, и снова взялась за тетрадку, вытирая лицо передником, на котором разгуливали оранжевые гуси — сама вышивала!

«Неподалеку от нашего дома — школа, — шпарил дальше Кукушкин. — Домашние задания в нашей школе нам не задают. Мы проходим всё в классе. Нас учат наши учителя и помощники их ЭМКИ. На каждого учителя приходится десять учеников и одна ЭМКА. ЭМКИ — это такие маленькие вычислительные человечки. Они нам всё объясняют после учителя, играют с нами. ЭМКИ никогда не обзываются дураками, не выгоняют из класса, не зовут родителей. Случается, мы распаляем ЭМКУ. Тогда он говорит: «Вот сейчас потеряю с тобой контакт и получишь по мозгам удар тока». И всё! Тут сразу понимаешь, что без контакта ты пропащий человек.

За окнами у нас поют птицы: синицы, снегири, певчие дрозды, соловьи, малиновки, попугаи, канарейки. Все поют, все смеются.

Вокруг школы мы посадили сад. На каждое дерево привесили скворечник. Мне прикрепили два скворечника для забот: одна семья — попугайская. Другая — певчего дрозда.