Невозможный Кукушкин - Галина Галахова

Но всё-таки сам про себя иногда думаю, что не такой уж я осёл, каким кажусь учителям.

Подошёл-таки к учительскому столу. Откуда-то запахло луком.

— Ты что, лук ел, Слава?

— Нет. От насморка лечился. Некоторые говорят: помогает.

— Вид у тебя и впрямь нездоровый. Глаза красные… слезятся.

Я победно смотрю на приятелей.

— И ещё кашель и насморк, — добавляю.

Светлана Леонидовна трогает мой лоб. Рука у неё чистая, узкая и прохладная, маникюр.

Стою чуть живой: а вдруг лоб холодный!

— Если и есть температура, то маленькая.

— Тридцать семь и три.

— Зачем же в школу пришёл?

«Пришёл», а не «притащился»! Вот он — русский язык! Как приятно его слушать…

— Он за новым материалом явился. Не может пропустить! — хохочет на последней парте Нырненко.

— А что тут, Юра, смешного? Не понимаю тебя, — удивляется Светлана Леонидовна, и Нырненко затыкается.

Ага! Слопал?!

— Ради нового материала пришёл в школу такой больной? — понижая голос, переспрашивает Светлана Леонидовна и как-то странно смотрит на меня.

Неужели не верит?

— Я очень хочу узнать новый материал, — хриплю я. Будь что будет! Только бы не спросила про родителей, тогда я, пожалуй, умру. Возьму и задохнусь от кашля.

Но она ничего не спрашивает, а только, улыбаясь, говорит:

— Мне это приятно слышать. Именно от тебя, Слава. Спасибо тебе. Постепенно ты становишься добросовестным.

А вчерашние три двойки и единица по сочинению? Но она не вспоминает про это, великодушно не напоминает.

И я начинаю радоваться. Это уже вторая радость. Первая — когда мама смотрела на меня: тогда я вымыл ложку. Сейчас — вторая. Может быть, я и правда становлюсь лучше. Как хочется стать лучше!

— Можешь идти на место. Нет, пожалуй, сходи к медсестре. Пусть она тебя посмотрит.

Но мне не хочется уходить, так хорошо сейчас в классе. Уйдёшь — неизвестно к чему вернёшься.

— Я уже там был. Её там нет. Я на перемене схожу.

Класс стал быстро заполняться. Я никогда не видел, как кто приходит, до чего интересно! Мне кажется, я сегодня что-то нашёл, когда явился одним из первых.

А где же Перепёлкина? Она никогда не опаздывает. Не хватало, чтобы она заболела сегодня… Если я её не увижу, будет плохо. Может быть, в моём путешествии случатся непредвиденные события — и я не вернусь так скоро. Перепёлкину я могу не видеть только один день — воскресенье, и то я обязательно загляну к ней во двор, как она там. Я просто привык видеть её каждый день. Если не вижу, то как-то сразу становится плохо.

Всё-таки явилась! Уже и звонок прозвенел. Все так и ахнули, когда она вошла, и зашушукались: «Перепёлкина опоздала!»

Подумаешь, какое событие! Да я раз сто, наверное, опаздывал, и ни один чёрт не охнул. А говорят ещё — равноправие. Да где оно?

Перепёлкина села со мной. Урок продолжался.

Я всё хотел спросить Перепёлкину, чего она опоздала, но не получалось. А тут Светлана Леонидовна стала ходить по рядам и проверять у всех домашнее задание.

Перепёлкина, красная как рак, показала, а мне показывать было нечего.

— Я, Свет Леонидна, заболевать ещё начал вчера… — тихо сказал я ей и сразу вспомнил про Марьяну. Но Марьяна не понадобилась.

— Ладно. Завтра покажешь.

Я так обрадовался — она не влепила мне двойку! Принялся от радости вертеться и сигналить «Камчатке».

После третьего замечания я окончательно успокоился и принялся списывать с доски.

Урок прошёл незаметно.

ПЕРЕМЕНА

На перемене я совсем забыл, что больной, и носился по коридору за девчонками. Хорошо, что Андрюшка напомнил мне, что больным вредно бегать, а то бы…

Потом я уже не носился, а стоял у стенки, чтобы как следует подумать о том, как сяду в электричку, как поеду, как слезу, как залезу, как поползу…

Но в школе на перемене думать невозможно, не дают! Все тебя толкают, лезут, цепляются, прыгают на тебя.

Кто-то лягнул меня, я погнался за ним и налетел на дежурных восьмиклассниц. Одна из них — дежурная жердь — схватила меня своими холодными лягушачьими лапами. Я стал вырываться. Они хотели меня записать — нет уж, спасибочки!

Хоть жердь была и щуплая, но держала — ого-го! Меня спас Андрюшка, пробегавший мимо.

— Эй, что делаете с больным ребёнком?! — закричал он. — А ну отпусти, кому говорю!

И хотя этим жердям Андрюшка по колено, но они меня выпустили. Знают Пчелинцева, хоть и пятиклассник!

— Получай своё барахло! — крикнула дежурная жердь и кинула меня прямо на пол.

Я поднялся и стал отряхиваться. Сказал бы я ей, как она к Серёжке Чугункову из 10-го «а» подлизывается, а он на неё ноль внимания, фунт презрения.

Сказал бы я ей, да меня утащил Андрюшка, а потом раздался звонок и все испарились.

ИСТОРИЯ С ИСТОРИЕЙ

На истории я не успел открыть учебник, чтобы посмотреть, что нам задано, как меня вызвали. А я даже вопроса не слышал — рассказывал Нырненко, как меня спас Андрюшка.

Вышел к учительскому столу, а что говорить — не знаю.

— Мы ждём! — говорит историша.

— Мы тебя внимательно слушаем! — говорит она же.

— Все слушают Кукушкина! — опять она говорит.

Молчу и постепенно вспоминаю, что я больной. Где мой платок имени Гуслевича? Достаю платок. Развернул. Свернул. Опять развернул и сморкнулся.

— Ну! — как закричит историша.

Я платок уронил на пол и никак поднять не могу.

— Ну! — опять говорит историша, но спокойно.

— Ну… — повторяю я, а дальше ни с места.

— Хорошо, — говорит историша металлическим своим голосом. — Ещё раз специально для Кукушкина — все слышали? — повторяю вопрос. Нырненко, перестань кривляться. «В чём причины упадка культуры Греции в конце второго столетия до нашей эры?» — растягивая слова, говорит историша.

Ага, значит, причины упадка культуры… Греция… У них там когда-то был переворот… Чёрных полковников… Это у них или у кого другого?

Начинаю всё-таки с чёрных полковников, авось угадал.

В классе становится шумно, но я стараюсь на шум не обращать внимания. Когда я отвечаю, всегда шумят, потому что у меня мимика. Но сейчас я про мимику забываю, потому что мятеж полковников я знаю хорошо, можно обойтись и без мимики.

— Эти полковники задавили всё искусство греков. Грекам даже петь запрещали. А кто поёт, всех бросали в тюрьмы. Одного композитора, фамилию забыл, тоже бросили туда же. Но его освободила общественность всего мира и наш Советский Союз. Он потом приезжал к нам, всех поблагодарил и пел свои революционные песни. А ещё у греков есть театр. И трагическая актриса Анастасия. А дальше не помню. Она играла Медею в «Медее». Мои родители на неё ходили и пришли все зарёванные. Даже отец.

Я говорю про это и про другое и чувствую, как дрожит мой голос.

Понемногу в классе становится тихо.

Историша кивает мне:

— Так-так.

Потом спрашивает:

— У тебя всё?

Признаюсь, что знаю ещё про Кипр и про епископа Макариоса. Там на Кипре тоже Греция участвует.

Историша встаёт, подходит ко мне, кладёт на мою голову тяжёлую свою руку. Она взволнована.

— Молодец, Кукушкин! — слышу я уже третью похвалу за вчера и сегодня. — Ты очень интересно рассказал нам про сегодняшнюю Грецию. Но я просила тебя рассказать о другой Греции. Ты прослушал вторую половину вопроса. Ты всегда слушаешь наполовину.

Историша опять пристаёт ко мне со своими причинами упадка. Почему-то ей не хочется мне ставить двойку.

— В учебник ты заглядывал? Признайся!

— Заглядывал.

— Нет, не заглядывал!

— Нет, загля…

— Кто мне ответит?

Поднимается лес, нет, не лес, а палки рук. Даже Нырненко с Пчелинцевым и те тянут руки. Уж могли бы и не тянуть. Друг всё-таки в беде!

Тут я окончательно вспоминаю, что болен.

— У меня ОРЗ! — кричу я радостно и начинаю шмыгать носом.

— Справка от врача?

Никакой справки у меня, конечно, нет. Историша наконец ставит мне в журнал и дневник пару.

Вот вам и хорошая жизнь Кукушкина!

А я так старался про чёрных полковников, даже охрип от волнения. Знал бы, лучше молчал!

Возвращаюсь на место. Все меня поздравляют, шепчут, что я классно заливал. А я совсем и не заливал. А говорил чистую правду. Сам в газетах читал. Только вот ошибся на две тысячи лет.

Но что это время значит для вечности? Ничего не значит — один миг. А мне стоит дорого — четвёртая двойка… Грустно и грустно…

— Что ж ты на меня не смотрел? Я тебе подсказывала. Три причины… — шепчет мне Перепёлкина.

ПЕРЕПЁЛКИНА — ЕДИНСТВЕННАЯ НА СВЕТЕ

Она — мне! — подсказывала. Дохлая отличница!

Да пусть я весь обрасту двойками, как морской царь водорослями, чем посмотрю на неё, когда отвечаю.

С Перепёлкиной у меня сложные отношения. Длятся они уже пятый год, потому что мы сидим с ней на одной парте без измен. Наша парта единственная сидит так, все остальные давно уже запутались, кто с кем сидел. Мы же всё сидим. И никто нас рассадить не может: мы никому не мешаем, на уроках не разговариваем. Вообще, мы с Перепёлкиной разговариваем мало. Сейчас Перепёлкина уже сама не прочь поговорить со мной, но разговора у нас почему-то не получается: я только мычу ей в ответ. Когда её нет рядом, я придумываю тысячу слов, могу рассказать ей обо всём на свете, но стоит ей появиться возле меня, как в голове хоть шаром покати.