Невозможный Кукушкин - Галина Галахова

Я выглянул из школы и нос к носу столкнулся со Стасом. Я этого никак не ожидал и поэтому просто испугался, что он подумает, что я…

— Я хотел домой сбегать за носовым платком, — замямлил я. — Ты, Стас, не подумай, что я удираю!

— Вот тебе чистый носовой платок.

Я стал отнекиваться.

— Бери, бери! — сказал Стас. — Нина его так откипятила в персоли, не волнуйся, не умрёшь!

— Да я разве!

Мы постояли и помолчали вдоволь.

— Ну так можно мне идти, как ты думаешь? — спросил он меня.

— Да, конечно, иди.

— Ты больше дома ничего не забыл?

— Ничего. Честное слово. Считай, что я уже замурован в школе до полтретьего.

— Ну спасибо. Ты меня успокоил. Привет!

— Привет!

Стас помчался на автобусную остановку. Я видел, как он ввинтился в переполненный автобус, как уехал. Но не пойти в школу я не мог, хотя он не взял с меня никакой клятвы. Не мог, и всё. Как-то он на меня подействовал вдруг без всяких слов, что я не мог его обмануть.

Я опять вошёл в школу, поднялся к себе на третий этаж и сразу понял, что притащился сюда самый первый из нашего класса. Такого со мной ещё ни разу не бывало: позже всех я приходил, но чтобы раньше!..

Походил по пустому коридору, потом стал заглядывать в классы. Они все были на замке, у некоторых двери были прозрачные, и я видел пустые парты, таблицы на стенах, плакаты, выставку рисунков. Я и не знал, до чего каждый класс отличается один от другого, если смотреть в тишине: даже 5-й «а» был совсем не похож на наш.

Попробовал побегать по коридору, но не получилось почему-то. Не хотелось бегать, хотелось медленно ходить, думать. Потом мне в голову взбрело одно стихотворение, которое я слышал, а где — не помнил.

«Лошади умеют тоже плавать…» — начал я, а потом тихо запел. Потому что, оказывается, это была песня. Её пели студенты в электричке, когда мы с отцом уже в другой раз ездили на рыбалку.

До этого случая я никогда сам не пел, если только меня не заставляли на уроках пения. Я даже не знал, что петь умею. Послушал — и вроде ничего. Кому бы спеть? Может, я певец? А я этого не знаю. Хоть бы Пчелинцев с Нырненко скорее пришли. Я бы им спел.

Ходить надоело, сел на подоконник, смотрю в окно и пою.

Пришла нянечка.

— Ишь, распелся! Родителей в школу вызывают, а он поёт!

Все знают, даже она. Настроение сразу…

А тут вижу в окошко, как внизу шагает Нырненко. Я смотрю на него сверху. А он меня не видит. Умора! Как хорошо, что он идёт. Он прямо так вот и оживляет всё вокруг себя, потому что я увидел сразу наш школьный двор, деревья, людей. А до этого смотрел — и ничего не замечал. Вот что значит — друг идёт!

Машу ему рукой, а он меня не видит, ну чудило!

Нырненко идёт издалека и бросает перед собой свою папку. Дойдёт до неё, поднимет и опять зафитилит. Мать привезла ему эту папку из туристической поездки по Венгрии. Юрка ставит над ней опыт: чья папка крепче — наша или заграничная.

Мы теперь всё время ставим опыты. Кто на чём. Эта привычка у нас развита с третьего класса.

Юркиному заграничному крокодилу пока два месяца. Честно, папка из крокодиловой кожи. Наш портфель продержался у Юрки весь прошлый год. Дрессированный был — ужас!

Чуть не забыл про самое-то важное! Я же больной для него. Как Юрка подойдёт, начну кашлять. Значит, у меня ОРЗ.

Слышу, как Юрка топает по лестнице, шажищи у него до чего тяжеленные!

Начинаю кашлять:

— Кх! Кхххх!

— Эй ты, Славян?! Привет. Я тебя по смеху сразу узнал.

Я зверски обиделся.

— Это не смех, а кашель.

Я заохал, с трудом слез с подоконника. Вот бегемот, даже не заинтересовался, почему охаю, почему так медленно слез. Я бы уже сто раз спросил. До чего он всё-таки крокодил нечуткий!

— Это я охаю от болезни, — пришлось намекнуть самому. — Еле притащился. Прямо весь горячий, как пылесос.

Никакого сочувствия.

— Чего ж тогда притащился самый первый? Задачу решил? Дай перекатать!

Нет, совсем ничего не хочет понимать!

Пришлось сказать прямо в лоб:

— Когда человек еле на ногах стоит от болезни…

Перебил:

— Какой человек?

— Человек этот — я! — почти заорал я. — Понял?!

— Не смеши. Ты и на больного-то непохож. Разве только «с приветом».

Я ему чуть не треснул, но вовремя вспомнил, что я больной.

Он стал рассказывать как ни в чём не бывало:

— Вчера полчаса решал задачу и два часа звонил Пчёлке, а он, трубочист, тоже в трубе сидел.

Я так и подпрыгнул:

— В какой трубе? Как он туда попал?

Нырненко подозрительно на меня посмотрел, а я уже и не рад был: труба, тоннель — это же моё путешествие. Чуть не выдал себя.

— Ты что, уже слов не понимаешь? В трубе сидели — значит не смогли решить задачу.

— Пай-мальчик, — сказал я и погладил его по голове.

Он отстранился.

— Не решил задачу, понимаешь?

— Какую задачу?

У меня из головы вылетели все домашние задания, я же их не сделал.

— Про самолёт, — ответил Юрка и внимательно посмотрел на меня. — Который летит из Ленинграда в Ташкент и обратно.

— Откуда ты узнал про это? — спросил я и стал надвигаться на него, а он — пятиться. Потом как заорёт:

— Из задачника узнал, дурик! — И сам как налетит на меня.

— Чего обнимаетесь с утра пораньше? — услышали мы Андрюшкин голос. Андрюшка встал между нами, думает разнять нас.

Я чихнул.

Андрюшка отпрыгнул. Реакция у него боксёрская.

— Ты, лапоть, закрывайся! Не видишь — люди!

— Я заболел, Андрюшка, — говорю ему просто без всяких выкрутас, — а этот короед не верит.

— Тогда чего притащился в школу? — холодно спрашивает он.

Мне почему-то обидно, что никто из них не сочувствует мне. Они же не знают, что я притворяюсь. Друг я им, в конце-то концов?! Приятель или не приятель?!

Мне хочется сказать им, что я в последний раз перед своим путешествием пришёл сюда, чтобы увидеть их, пожать им руки на прощание — может, уже и не увидимся, кто его знает, как всё обернётся, — но я говорю:

— Новый материал сегодня проходить будем, Светлана Леонидовна говорила. Боялся пропустить.

— Новый материал он будет проходить! — завопил Нырненко. — А старый списать не даёт!

Он бы и дальше разорялся, да к нашему классу подошла Светлана Леонидовна, открыла дверь и всех нас пропустила:

— Проходите, мальчики! Ваше «здравствуйте» я как-то не вполне расслышала.

Она протолкнула нас в класс, мы запоздало промямлили приветствие и вытаращили друг на друга глаза. Мы же не списали ничего! Я — совсем ничего, а они — только задачу.

В КЛАССЕ

Растерянные, мы уселись на свои места. Они — на последнюю парту. Я перед ними через одну. Между нами пролегала одна пустая парта. На ней никто никогда не сидел, её поставили, чтобы изолировать нас друг от друга. Так учителя говорили.

Я повернулся к приятелям, показывая глазами, как здорово мы влипли. Они в ответ — мне по кулаку, хотят всё на меня свалить, как будто это из-за меня. А я при чём? Мне хуже всех. У них, по крайней мере, русский сделан.

Нарочно уронил ручку и полез под парту, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать. А то Светлана Леонидовна вскидывает время от времени на меня взгляд, и я прямо цепенею от ужаса. Вот она сейчас спросит и про родителей, и про домашние задания…

Пока ползал, искал ручку, из кармана просыпался перец. Сразу вспомнил про свои лекарства и решил применить.

Применил перец в нос, порошок вдохнул в дыхательное горло, а луком натёр глаза.

Из глаз полились слёзы, я стал чихать и кашлять сто раз подряд, как Карабас-Барабас.

Выбрался наружу, а Светлана Леонидовна мне говорит:

— Слава, никак ты заболел? Подойди, пожалуйста, ко мне.

Вот оно! Всегда звала меня по фамилии. Других-то, своих любимчиков, по имени, а меня — сплошным Кукушкиным.

Всё-таки она хорошая. Иногда мне кажется, что работа с нами не для неё, слишком уж она хрупкая для нас и для всей школы. Нам не таких надо, нам сильных тёток надо, чтобы как рявкнули, так мы под парту свалились. А она голоса никогда не повышает, всё хочет дать нам что-то необыкновенное, сама такая необыкновенная, а мы… Раньше у неё ничего не получалось с нами, а сейчас стало лучше. Наверное, мы её полюбили. А так бы она просто пропала…

Поднялся, иду к столу. Чувствую, что краснею, как свёкла, и становлюсь ужасно неповоротливым. Уже зацепился за собственную ногу и чуть не свалился.

На последней парте веселятся Пчелинцев с Нырненко, им нравится, что я стал жертвой. Они мне всегда говорят, что я дурею возле учительского стола. Это верно. Я храбрый только на своей парте.

Но всё-таки сам про себя иногда думаю, что не такой уж я осёл, каким кажусь учителям.

Подошёл-таки к учительскому столу. Откуда-то запахло луком.

— Ты что, лук ел, Слава?