1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Как считал сам Хогендорп, он принял для приема отступавшей армии все адекватные меры. После кратких переговоров с монахами комендант распределил во множестве расположенные в городе монастыри в качестве казарм для соответствующих корпусов и велел расставить на углах улиц знаки с надписями, указывавшие соответствующие направления и информировавшие солдат о пунктах выдачи супа и мяса. Он отправил артиллерийского офицера для организации поста на подступах к городу с целью централизованно направлять орудия для установки на хранение.

Утром 8 декабря Хогендорп лично выехал встречать приближавшиеся войска. Около одиннадцати часов он увидел направлявшихся к нему Мюрата и Бертье. «Они шли пешком из-за мороза, – писал он. – Мюрат кутался в великолепную большую шубу, высокая меховая шапка венчала его голову и добавляла роста, делая великаном, особенно в контрасте с шагавшим рядом Бертье, обильные одежды коего делали только шире его короткое тело». Не успел Мюрат толком расположиться на постой, как получил вызов от Маре, который передал маршалу последние распоряжения Наполеона, требовавшие удержать город любой ценой. «Нет, я отказываюсь от чести угодить в плен в сем ночном горшке!» – ответил якобы Мюрат. Когда же Бертье поинтересовался насчет указаний от нового главнокомандующего, тот будто бы предложил начальнику Главного штаба написать приказы самому, поскольку они выглядели очевидными. Нельзя с точностью поручиться за верность вышеизложенного, как и за правдивость рассказов обо всем, происходившем в городе на протяжении следующих сорока восьми часов{924}.

Пусть даже отъезд Наполеона не повернул против него солдат, всё же его исчезновение весьма значительно повлияло на ход событий, по крайней мере в одном. «Присутствие императора помогало командирам выполнять их обязанности, – отмечал Эжен Лабом. – Когда же он уехал, большинство из них, имея перед собой такой пример, более не считали постыдным без колебаний бросать вверенные им полки». Пусть тут налицо и некоторые преувеличения, поскольку хватает примеров, опровергающих подобное заявление, но по сути его поддерживают и другие очевидцы и участники событий{925}.

Воздействие данного фактора чувствовалось не только в армии. «Проезд императора мимо Вильны, о чем там скоро узнали все, послужил словно бы общим сигналом для населения покинуть город», – писал Хогендорп и добавлял, что военные и гражданские управленцы «исчезли в мгновение ока, точно по волшебству». Тенденция рисовать особенно живописное полотно воцарившейся паники, вероятно, отчасти связана с выдвигавшимися некоторыми в адрес генерала обвинениями в бегстве утром 9 декабря{926}.

«Посреди крайнего беспорядка так требовался колосс, способный собрать и сплотить людей, но он уехал, – сетовал Сегюр. – В огромной зияющей пустоте позади него едва ли кто-нибудь вообще замечал Мюрата. Именно тогда мы воочию убедились в незаменимости великого человека». «Мюрат не являлся тем, в ком мы нуждались в тот момент», – соглашался генерал Бертезен{927}.

9 декабря основные массы войск появились у ворот Вильны. Выставленных за городом Хогендорпом людей, призванных регулировать движение потоков, смяли беспорядочные толпы солдат. Офицер, ответственный за распределение артиллерии, столкнулся с полным нежеланием слушать его распоряжений: все хотели только одного – поскорее попасть в город.

Они входили в средневековые ворота шириной около трех или четырех метров и чуть больше чем вдвое длиной, отчего получалось нечто вроде туннеля. Там образовалась вполне предсказуемая пробка, поскольку передние не успевали пройти, а на них все сильнее давили задние. «Несомненно, представлялось возможным найти другие дороги в город слева и справа от той, но у нас развилась несчастная привычка механически следовать путем шедших впереди, – отмечал Гриуа и добавлял: – Там, только с меньшим размахом, повторялась история переправы через Березину». Некоторые действительно пошли искать других входов, но большинство вели себя, точно стадо овец, в каковых и превратились под влиянием тягот прошедших недель{928}.

Образовалась давка, и в ней отчаянно пихались и толкались люди и лошади. Они падали, а двигавшиеся следом ничего не могли поделать из-за напора в спину и наступали на упавших, затаптывая их. Кристиан фон Мартенс видел офицера, так сильно прижатого к пушке, что у бедняги разорвался живот, и оттуда вываливались внутренности. «Я был против своей воли увлечен вперед и, в конце концов, сбит с ног. Упав, я очутился между двумя лежавшими на земле лошадьми, на которых затем рухнул всадник на третьей, – вспоминал капитан Рёдер. – Я понял, что мне конец. Затем дюжины людей начали накапливаться кучей на нас, дико крича, когда ломались их руки и ноги, а сами они погибали раздавленными толпой. Внезапно своими движениями одна из лошадей подняла меня, и я отлетел в пустое место, где мне удалось кое-как подняться и войти в ворота»{929}.

Очутившись внутри, уцелевшие и думать не думали обращать внимание на указатели Хогендорпа, а бросались к ближайшим точкам питания, лавкам и просто к частным домам, стуча в двери и ворота и умоляя пустить их внутрь. Нельзя не восхищаться жителями, которые открывали таким людям доступ в свои жилища, ибо солдаты наполовину обезумели, покрылись грязью и коростой и зияющими ранами, не говоря уже о кишащих в их лохмотьях паразитах.

«Ничего не издает столь же ужасного зловония, чем отмороженная плоть», – вспоминал Огюст Тирион, а у большинства солдат конечности были поражены, по крайней мере отчасти{930}. Мучившая многих диарея оставила на их одежде следы, устранить которые не представлялось возможным, в то время как запах их дыхания, после недель поедания конской плоти и всякой тухлятины, стал особенно непереносимым.

Некоторые из солдат распавшихся частей воспользовались благоприятными возможностями получить в Вильне новое обмундирование и запастись провизией, после чего, не теряя времени, зашагали по дороге на Ковно. Многие офицеры, сохранившие при себе хоть какую-то видимость боевых формирований, употребили проведенное в городе время для подготовки к дальнейшим действиям. Они побывали на складах, где нашли сундуки с запасным обмундированием и бельем, пропутешествовавшими за армией от Парижа в Данциг, а затем по воде прибывшими в Вильну. Генриху Брандту удалось принять ванну, должным образом перевязать раны и надеть новую форму. Он ощутил себя заново родившимся на свет. Батальонный начальник Вьонне де Маренгоне тоже преобразился после бритья и смены одежды, расставшись вместе со старым обмундированием заодно и с терзавшими его вшами. Доктор Ланьо с превеликой радостью отыскал свой сундук, содержавший не только свежие форму и белье, но также хирургический инструмент и несколько книг. Он взял самое нужное, а остальное отдал сыну из семейства, у которого квартировал, поскольку тот, как оказалось, тоже изучал медицину.

Но большинство солдат и офицеров попросту наслаждались роскошью доброй еды и тепла спокойными вечером и ночью. Полковник Гриуа впервые за шесть недель снял сапоги. Кое-где от пальцев отвалились ногти, но в остальном ноги находились в сносном состоянии, и он устроился на ночлег, чувствуя себя освободившимся от кандалов узником. Однако когда пришло время собираться, обуться полковник уже не мог. Мари-Анри де Линьер не сумел побороть соблазна съесть побольше, после чего влез в теплую постель впервые за семь месяцев, но провел ужасную ночь и обмочился.

Когда солдаты и офицеры расслабились в тепле и изобилии, к ним вернулось чувство безопасности, неведомое на протяжении шести недель. Они даже ушам своим не поверили, услышав утром барабанный бой, – сигнал боевой готовности, – и мало кто отозвался на него. Даже когда заговорили пушки, иные сочли происходящее не своими делом – если и возникла какая-то критическая ситуация, пусть с ней разбирается кто-нибудь другой{931}.

На самом же деле никто на том этапе ни с чем не разбирался. Мюрат попытался созвать на совещание старших генералов, но все занимались обеспечением нужд солдат и собственными делами. В общем, они не отреагировали на вызов короля Неаполя с той же быстротой, как если бы их потребовал к себе Наполеон. Маршал провел остаток дня в размышлениях относительно какого-нибудь плана, но нет никаких свидетельств того, определился он с некой конкретной схемой действий или нет. Единственным заметным шагом Мюрата стал перенос собственной ставки в западный конец города, вследствие чего поползли слухи об отъезде главнокомандующего.

Когда остатки Grande Armée вползали в Вильну во второй половине предыдущего дня, отступавшая баварская дивизия под командованием генерала Вреде, сохранившаяся как боевое соединение численностью около 10 000 чел., получила приказ занять оборонительные позиции, прикрывавшие подходы к городу. Многие баварцы не смогли побороть искушения посетить Вильну в поисках провизии и воспользоваться шансом переночевать в тепле, что, естественно, привело к дезорганизации частей. Когда же в ранние часы появились несколько отрядов казаков, создававших угрозу выставленным пикетам, последние побежали, сея панику среди своих товарищей. Похоже, Вреде и сам потерял голову, ибо его видели мчащимся в город с криками о прорыве казаков.