Том 9 - Николай Лесков

Впервые — в журнале «Русская мысль», 1894, № 9. При жизни писателя не перепечатывался. При подготовке двенадцатого тома Собрания сочинений Лесков существенно изменил текст рассказа, включив в него значительные добавления различного объема: от нескольких слов до одной-полутора страниц. Это заставило нас отойти от общего правила (воспроизведение текста последнего прижизненного издания) и печатать «Зимний день» по двенадцатому тому Собрания сочинений, хотя этот том вышел в 1896 году, то есть после смерти писателя.

Сомнения в выборе текста окончательно разрешил журнальный оттиск рассказа «Зимний день», на котором рукою Н. С. Лескова написано: «С этого не набирать — потребовать экземпляр с добавками».[79]

Замысел рассказа оформлялся под влиянием глубокого недовольства Лескова жизнью господствующих классов, особенно дворянства. Непосредственным толчком к написанию рассказа явилась афера, связанная с подделкой завещания миллионера В. И. Грибанова (об этом см. А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 562–563). Во главе аферистов стоял граф А. В. Соллогуб — сын некогда известного писателя, автора «Тарантаса». Участниками были С. А. Школини, присяжный поверенный В. В. Фишер и др. Громкое в свое время дело с подделкой завещания Грибанова явилось одним из ярких подтверждений разложения дворянского общества.

В рассказе «Зимний день» значительное место занимает характеристика толстовства. В конце 1880-х годов Лесков, по его словам, «совпал» с Толстым, «бросил свою плошку и пошел за его фонарем» (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 605). В письме к В. Г. Черткову от 4 ноября 1887 года он писал: «О Льве Николаевиче мне все дорого и все несказанно интересно. Я всегда с ним в согласии, и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума. Где есть у него слабости, там я вижу его человеческое несовершенство и удивляюсь, как он редко ошибается, и то не в главном, а в практических применениях, что всегда изменчиво и зависит от случайностей» (там же, стр. 600).

Но с течением времени то, чего Лесков не мог разделять в учении Л. Толстого, усиливалось, критика толстовства в частной переписке становилась все сильнее и, наконец, проявилась в художественном творчестве. В «Зимнем дне», сохраняя уважение к Л. Толстому, Лесков резко осуждает толстовцев. Уже в пору создания «Зимнего дня» он писал В. Микулич (Веселитской): «То, что вы пишете о толстовцах, очень интересно. Я тоже не спускаю их с глаз и думаю, что ими можно уже заниматься, но непременно с полным отделением их от того, кто дал им имя или кличку» (В. Микулич. «Встречи с писателями», стр. 199. Письмо Н. С. Лескова от 6 апреля 1894 года). В одной из бесед с В. Микулич Лесков твердо заявил, что со смертью Толстого «все это, вся игра в толстовство кончится, да так кончится, что и вспоминать об этом никто не будет» (там же, стр. 205).

Героиня рассказа «Зимний день» Лидия говорит о толстовцах, что они «с воробьиный нос дела не делают», что «с ними делать нечего». Порицание толстовцев и резкое осуждение дворянского растления в «Зимнем дне», естественно, не могло встретить сочувствия среди людей, окружающих Толстого. В дневнике С. А. Толстой за 21 сентября 1894 года записано: «…рассказ Лескова «Зимний день» ужасная гадость во всех отношениях. Я и прежде не любила Лескова, а теперь еще противнее он мне стал…»

Реакционная и либеральная критика в один голос осуждала писателя за сгущение красок в изображении дворянской жизни в «Зимнем дне», за нарушение пропорций, за то, что Лесков якобы злоупотребил черными красками. Раньше других, еще до напечатания рассказа, его осудил один из столпов русского либерализма M. M. Стасюлевич. Он не только не согласился с изображением в нем старого общества, но и не решился напечатать рассказ в «Вестнике Европы», опасаясь цензурных репрессий: «…конечно, — писал он Лескову, — процесс графа Соллогуба придает много вероятия тому, что творится и говорится в вашем «Зимнем дне»; но у вас все это до такой степени сконцентрировано, что бросается в голову. Это — отрывок из «Содома и Гоморры», и я не дерзаю выступить с таким отрывком на божий свет» (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, стр. 563). По выходе рассказа из печати критика или молчала о нем, или прибегала к тем избитым, штампованным, но удобным по безответственности фразам об излишней концентрированности в нем темных сторон, о нарушении пропорции, о злоупотреблении черными красками, то есть говорила то, о чем один из первых сказал Стасюлевич. В «преднамеренном сгущении красок» в картинах жизни старого общества упрекал Лескова критик «Книжек «Недели» («Книжки «Недели», 1894, октябрь. Литературная летопись, стр. 250–253).

Но именно те качества, которые отвергала и порицала в рассказе благонамеренная критика, ценил сам Лесков. «Зимний день» мне самому нравится, — говорил он. — Это просто дерзость — написать так его… «Содом», говорят о нем. Правильно. Каково общество, таков и «Зимний день» (А. Фаресов. Парадоксы Н. С. Лескова. — «Слово», 1905, приложение к № 147, 11 мая). На сатирическую литературу и свои сатирические рассказы 1890-х годов Лесков смотрел как на неподкупное обвинение социальной неправды, обмана, лжи и насилия. И естественно, что писатель, формулирующий хотя и правдивый, но строгий приговор, не может и не должен рассчитывать на то, чтобы понравиться обвиняемому. «Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки, — говорил он, — «Загон», «Зимний день», «Дама и фефела»… Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я больше не хочу нравиться. Я хочу бичевать ее и мучить. Роман становится обвинительным актом над жизнью» (А. Фаресов. Против течений, стр. 382). И хотя эти слова даны в передаче другого лица и могут не полностью принадлежать Лескову, но их характер и общая мысль вполне соответствуют содержанию таких его произведений, как «Зимний день», «Загон», «Административная грация», «Заячий ремиз».

Печатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений, том двенадцатый, СПб., 1896.

Впервые — с подзаголовком: «Рассказы кстати. Из литературных воспоминаний» — напечатан в журнале «Русская мысль», 1894, № 12. При жизни писателя не перепечатывался. При подготовке двенадцатого тома Собрания сочинений рассказ дополнен рядом сцен и эпизодов (том напечатан после смерти писателя).

Произведение построено как достоверный рассказ-воспоминание из жизни литературного собрата. Но, по словам А. Лескова, «Дама и фефела» — это художественное произведение «всего менее мемуарного» характера.

Печатается по тексту журнала «Нива», 1917 год, № 34–37 (16 сентября), стр. 518–545, с исправлением погрешностей текста по авторизованной рукописи, которая хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ). Эта рукопись представляет собою писарскую копию с значительной авторской правкой и с многими вновь написанными эпизодами. Здесь впервые появился образ Вековечкина и все связанные с ним ситуации. На первом листе рукописи зачеркнутое название «Игра с болваном». Над зачеркнутым рукою Лескова написано: «Заячий ремиз. Наблюдения, опыты и приключения Оноприя Перегуда из Перегудов». В конце рукописи, после авторской подписи, идут зачеркнутые автором слова: «Наибольшую выгоду от всего бытия и трудов Перегуда на земле извлекает и еще долго будет извлекать церковный причет на кладбище, где погребены бренные останки Оноприя. Над ним насыпан отдельный холм, в котором проткнута посредством шеста дыра, достигающая до гроба. В эту дыру…» (на этом рукопись обрывается).

Писарская копия этой рукописи хранится в отделе рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина. С этой копии производился набор повести для журнала «Нива». Рукопись содержит типографские пометки и редакторскую правку, снятую в настоящем издании.

Произведение закончено Лесковым в ноябре-декабре 1894 года (С. Н. Шестериков, К библиографии сочинений Н. С. Лескова. — «Известия русского языка и словесности». 1926, т. XXX; см. также письмо Лескова В. А. Гольцеву от 16 ноября 1894 года — «Памяти В. А. Гольцева», М., 1916, стр. 253), но не было опубликовано по цензурным причинам. «Написал он его любовно, с огромным захватом, с великолепною своею сочностью, — сообщал А. Измайлов, — и понес и туда и сюда и везде встретил отказ. Невозможной казалась повесть по тогдашним временам» (А. Измайлов. «Нива», 1917, № 41–43, обложка).

Лесков долго не мог окончательно остановиться на заглавии произведения, заботясь о том, чтобы оно «было смирнее и непонятнее». «Рукопись была готова, а я все не лажу с заглавием, которое мне кажется то резким, то как будто мало понятным, — писал Лесков Стасюлевичу. — Однако пусть побудет то, которое я теперь поставил: то есть «Заячий ремиз», то есть юродство, в которое садятся зайцы, им же бе камень прибежище» (Письмо M. M. Стасюлевичу от 8 января 1895 года. — «Шестидесятые годы», М.—Л., 1940, стр. 356).