На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Словно Валаамова ослица, этой ночью верблюд первым почувствовал что-то неладное, замер на полпути, все его мускулы сжались, он попытался издать крик, не свойственный верблюдам, чтобы его седок наконец-то обратил внимание на странность.

Вскоре Линдси услышал, как из-за дюны слева от него кто-то зовет его по имени.

  —  Да, остановись на минутку, Линдси,   — добавил голос с другой стороны дороги, источник которого нельзя было найти.

   —  У нас для тебя сообщения,   — засвистел увеличившийся хор голосов.

  —  Всё нормально,   —  обнадежил верблюда старый бойскаут Линдси,   — это здесь обычное дело, об этом сообщал еще Марко Поло, лично я сталкивался с чем-то таким также на Крайнем Севере, да, много раз.

   Громче, словно отвечая на всё более назойливые вопросы:

  —   Простое Вознесение Песка, отсутствие света, слух обостряется, энергия перераспределяется в органах чувств...

    — ЛИНДСИЛиндсиЛиндсилиндси...

Верблюд оглянулся на него и долго вращал глазами, что при прочих равных условиях должно было выражать скептицизм.

  — Ты должен покинуть этот путь, с которого тебе велели не сходить ни на шаг, иди к нам, за эту дюну...

  — Я подожду здесь,   — ответил воздухоплаватель настолько чопорно, насколько позволяла ситуация.   —  Если вы выйдете ко мне.

    —  Здесь много жен,   — звали голоса.   —  Не забывай, это Пустыня...

    —  С ее широко известным влиянием на психику...

     — ...которое зачастую можно устранить с помощью многоженства.

    —  Хехе...

  —  Жены в цвету, призрачные поля, полные жен, Линдси, это Большой Базар Жен на Мировом Острове...

И не только шипящие слова, но еще и мелодичные звуки, поцелуи, посасывание вперемешку с непрерывным трением песка под копытами верблюда. Непонятное местное оскорбление, направленное на него? Или это они хотят приманить верблюда?

Так звезда за звездой взбиралась в свой зенит, а потом спускалась вниз, а верблюд шел своим путем, шаг за шагом, и всё вокруг было пронизано ожиданием...

 На рассвете откуда-то сверху появился кратковременный ветер. Линдси узнал запах расцветшего дикого тополя «Евфрат». Настоящий оазис где-то рядом ждал всю ночь его приезда, после утренней передислокации он нашел остальных членов экипажа, валявшихся без дела, наслаждаясь воздействием воды с каким-то странным вкусом, но на самом деле вовсе не ядовитой,   —  вообще, она пользовалась популярностью среди многочисленных путников, которые о ней знали, это был арык или гашиш   —  куратор перехода между мирами.

Линдси лишь покивал головой при виде открывшейся его взору живописной сцены химической оргии. Одно ужасное мгновение он был уверен, без каких-либо разумных причин, что никто из этих людей не является членом его экипажа, скорее, это был призрачный Отряд из какой-то Кельи, которую он никогда не хотел бы посещать, они хотят причинить ему вред, скрупулезно и затейливо замаскировавшись под «Друзей Удачи».

 Но потом Дерби Сосунок заметил его, и это минутное замешательство прошло.

  —  Еее, вы только взгляните, кто пришел. Эй, Чокнутый! Когда тебя выпустили из больнички? Я думал, тебя закроют там навсегда.

Успокоившись, Линдси ограничил свой ответ состоящей из семнадцати слогов универсальной угрозой физического насилия, даже не упомянув мать Сосунка.

  —  А теперь настроим Специальные Детали Пустыни... Задраить люки по всей длине судна...Экипаж готовится к погружению...

Всюду ощущалось волнение, характерное для путешествий под песком, экипаж судна деловито бегал туда-сюда в тусклом освещении подпустынного фрегата «Саксаул». Песочные буры с бриллиантовым острием раскручивались до крейсерской скорости, почти без трения входя в пески Внутренней Азии, после чего в дело дружно вступали крылья управления, увеличивая угол проникновения. Те, кто мог наблюдать за ними с ближайшей дюны, вероятно, испытали суеверный ужас, поскольку судно, осуществив неторопливое погружение в неосвещенный мир, в конце концов исчезло под песком, лишь эфемерный пылевой вихрь остался там, где ушла под песок корма.

 Достигнув стандартной рабочей глубины погружения, судно выровнялось и перешло на крейсерскую скорость. Внизу в машинно-котельных отделениях Бригада Вязкости начала по очереди переводить в рабочий режим переключатели, передававшие главному двигателю судна сигналы так называемых Трансформаторов Эта/Ню, из-за чего смотровые окна на капитанском мостике задрожали, как барабанные перепонки, последовательность цветов на полированных поверхностях и вид из окна начали проясняться в равной мере.

   —  Теперь зажгите все крейсерские огни,   —  приказал капитан Тоудфлекс.

Катодные нити фар-прожекторов накалились до надлежащей температуры эксплуатации и длины волны, видимость под дюнами сначала была размыта, но вскоре ее отрегулировали, и мир вокруг заиграл яркими красками.

 Он настолько же мало напоминал мир на поверхности пустыни, насколько глубины океана напоминали его поверхность. Здесь роились огромные стаи жуков, словно с любопытством, переливались в лучах прожектора, но были слишком далеко, чтобы рассмотреть их в подробностях, в некоторых случаях действительно очень далеко за размытыми пределами видимости, темные очертания следовали за судном, то и дело ослепляя вспышками, яркими, как обнаженная сталь. Вскоре, в соответствии с картами   —  они скорее почувствовали, чем увидели   — по правому и левому борту возникла зубчатая горная цепь, известная старым волкам пустыни как Блаватская пучин.

  —  Человек может использовать свой ум одним единственным способом,   —  весело сообщил своим гостям капитан Тоудфлекс,   — располагать им как инструментом, склонности к которому он не может противостоять. Эти окна здесь по сути просто для развлечения таких салаг, как вы   — без обид, конечно.

  — Всё в порядке,   — ответили Друзья Удачи бодрым хором, они долго тренировались.

Действительно, их поведение поразило сегодня не одного наблюдателя как почти раздражающе самодовольное. Их исполинский дирижабль вернулся на стоянку в оазисе, под защиту караула гуркских стрелков, славившихся беспощадной самоотверженностью при защите периметра.

Майлз Бланделл, Интендант, доставил некоторое количество аппетитных ленчей для пикника, достаточно больших, чтобы ими можно было поделиться с любыми членами экипажа «Саксаула», которые, вероятно, всё меньше наслаждались стряпней на своем посту в пустыне. А им предлагалось именно то приключение, которое непременно заинтересовало бы их зачастую поверхностный вкус к напыщенным дефицитам.

   — Именно здесь,   — объявил капитан Тоудфлекс,   —  в месте достаточно нетронутом, но, без сомнения, также и населенном, найдут истинную Шамбалу, реальную, как я не знаю что. А эти немецкие профессора,   —  он раздраженно указал пальцем вверх,   —  продолжающие танцевать свои вальсы у вагонов, могут копать, пока не покроются волдырями и больше ничего копать не смогут, но всё равно ее не найдут без соответствующего оборудования   — карты, которую вы, парни, привезли, и Параморфоскопа нашего судна. И правильного отношения, о чем вам скажет любой тибетский лама.

   —  Значит, ваша миссия...

  —  Как обычно   — самим найти священный Город, оказаться там «раньше всех и в наибольшем количестве», как любил говаривать ваш генерал Форрест, почему бы вам об этом не узнать.

    — Конечно, мы не собираемся выспрашивать...

   — Оу, вы парни порядочные. В смысле, если вы не порядочные, то кто тогда?

  — Вы нас пристыдили, сэр. Если бы всплыла правда, нас сочли бы низменнейшими из низких.

  —   Хм. Я бы предпочел кого-то более кармически совершенного, но на этом судне мы стараемся по возможности игнорировать конкуренцию, кипящую наверху, и с удовольствием представим результаты своих исследований, всю историю можно будет прочитать в газетах, когда мы наконец-то вернемся домой: «Герои песков нашли Затерянный Город!». Речи министров и проповеди архиепископов, не говоря уж о танцовщицах кордебалета на каждом плече, тоннах ледяной стружки днем и ночью по сигналу индикационной панели, постоянных фонтанах винтажного шампанского, усыпанных драгоценностями орденах креста Виктории по эскизам самого месье Фаберже   —  ну...хотя конечно, разве что, если кто-то на самом деле когда-нибудь найдет такой сакральный Город, он может не захотеть слишком окунаться во все эти мирские удовольствия, сколь бы привлекательными они ни были, или есть, скажем так.