На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

В этих словах таился какой-то зловещий смысл, он ускользнул от внимания «Друзей Удачи», или они прекрасно его расслышали, но искусно скрыли свое понимание.

Футуристический фрегат скользил по подпесочному миру, его рулевые лопасти экзотической формы распростерты, его точно откалиброванные буры все время вращались по часовой стрелке и против нее среди миражей зловещих утесов и жутких гротов, которые никогда полностью не освещали лучи прожекторов.

Так для мертвых может выглядеть мир живых: наполненный информацией, многозначительный, но всегда жестоко лежащий за тем роковым пределом, в котором можно зажечь фонарь постижения. Жужжание оборудования вязкости нарастало и затихало, этот звук всё больше становился похож на полную значения мелодию, напоминая ветеранам вахты на Гималайской станции неземную мелодию, исполняемую на древних горнах из берцовых костей давно усопших жрецов в обветренных ламаистских монастырях на высоте многих миль над уровнем моря, на расстоянии, принадлежащем скорее легенде, чем географии.

Рэндольф Сент-Космо, который был почти загипнотизирован видом в иллюминаторе, теперь приглушенно вздохнул:

   —  Там! Разве это не...какая-то дозорная вышка? За нами наблюдают?

  — Торриформное Вкрапление,   —  успокаивающе хихикнул капитан Тоудфлекс,   — легко перепутать. Здесь хитрость в том, чтобы отличать созданное руками человека от сотворенного Богом. Там,   — добавил он,   — путь в дополнительное измерение. Здесь городская застройка означает не то, что наверху, нельзя сказать, что снизу мы можем попасть в город столь же легко, как из любого другого направления. Фундаменты, например, больше напоминают горные выработки. Но я предполагаю, что вы жаждете взглянуть на карту, которую так любезно нам привезли. Это наименьшее, что мы можем для вас сделать в нашей почти безграничной благодарности.

В Штурманской Рубке, месте таком секретном, что половина экипажа даже не знала о его существовании, не говоря уж о том, как туда попасть, был установлен один из нескольких оставшихся в мире Параморфоскопов.

Все работы с параморфоскопом на борту «Саксаула» были поручены гражданскому пассажиру Стилтону Гасперо, который оказался ученым-авантюристом в присущей Внутренней Азии традиции Свена Гедина и Аурела Штайна, хотя за пределами Штурманской Рубки его статус на судне был неясен. Не желая распространяться о себе, он, как оказалось, был более чем расположен говорить о Шамбале и Путеводителе Сфинчино.

  —   У историков есть теория, что крестовые походы начинались как паломничества. Человек определяет пункт назначения, следует через ряд стоянок   — их диаграммы были одними из первых карт, как вы видите в этом документе Сфинчино, лежащем перед вами, и, в конце концов, после актов искупления и личных неудобств, вы прибываете, выполняете там то, что велит вам ваша вера, и возвращаетесь домой.

  —  Но добавьте в свой духовный проект элемент вооруженной силы, и всё изменится. Теперь вам нужен не только пункт назначения, но еще и враг. Когда Европейские Крестоносцы, отправившиеся в Святую Землю воевать с Сарацинами, не нашли Сарацинов сразу же, они начали воевать друг с другом.

  — Следовательно, мы не должны исключать из этих поисков Шамбалы неизбежный военный аспект. У всех Властей живой интерес. Ставки слишком высоки.

Загадочный гражданский поместил Путеводитель под оптически идеальным пластом исландского шпата, расставил различные линзы и осуществил тонкую настройку ламп Нернста.

  —   Вот, парни. Взгляните.

Кто не был ошарашен   — так это, естественно, Майлз. Он сразу же распознал устройство для воздушных суден, используемое для определения дистанции и навигации.

Смотреть в него на странно искривленный и лишь частично видимый документ, который «Друзья Удачи» доставили капитану Тоудфлексу  —  всё равно что пикировать в воздухе на низкой высоте: действительно, если правильно настроить визир, вы осуществите долгое и пугающее погружение прямо в глубины карты, топография будет раскрываться всё в более и более мелких масштабах, возможно, асимптотически, как в снах о падении, в которых спящий просыпается прямо перед ударом о землю.

    — И это приведет нас прямо в Шамбалу,   — сказал Рэндольф.

  —  Ну... Гасперо выглядел смущенным,   —  сначала я тоже так думал. Но возникли дальнейшие осложнения.

  —  Я так и знал!   — взорвался Дерби.   —  Этот 'Со Митмен держал нас за лохов всё это время!

 — Это на самом деле странно. Расстояния, соотносящиеся с исходным пунктом в Венеции, абсолютно точны для поверхности земли и различных глубин под ней. Но почему-то этих трех координат не достаточно. Чем дальше мы следуем за путеводителем, тем более...что ли...расфокусированными становятся детали, пока, наконец,   —  он в недоумении покачал головой,   —  они не становятся фактически невидимыми. Как если бы существовал некий...дополнительный уровень шифрования.

  —   Вероятно, нужна четвертая ось координат,   — предположил Чик.

  —  Чувствую, что трудность может быть здесь,   —  он указал им на центр экрана, где с промежутками виднелся горный пик   —  ослепляюще белый, кажется, светящийся изнутри, свет лился из него, он постоянно взрывался, освещая мимолетные облака и даже пустое небо...

  —   Сначала я думал, что это гора Кайлаш в Тибете,   —  сказал Гасперо,   —  святыня индийских паломников, для них это рай Шивы, самое священное место, равно как и отправная точка для искателей Шамбалы. Но я был на горе Кайлаш и на некоторых других, и не уверен, что эта гора на карте   — это она. Эту тоже видно на большом расстоянии, но не всё время. Словно она состоит из какой-то разновидности исландского шпата, которая может поляризовать свет не только в пространстве, но и во времени.

   — Древние Манихеи в здешних краях обожествляли свет, почитали его, как Крестоносцы требовали почитать Бога, ради него самого, и во имя его почитания ни одно преступление не казалось чрезмерным. Это был их контр-Крестовый поход. Неважно, какие преобразования могут произойти   —  а они ожидали чего угодно: путешествия туда-сюда во Времени, буквально прыжки из одного континуума в другой, метаморфозы из одной формы материи, живой или неживой, в другую   —  единственным инвариантным фактором всегда должен был оставаться свет, свет, который мы видим и расширенный смысл которого предрек Максвелл и подтвердил Герц. Наряду с этим они отвергали все формы того, что определяли как «тьму».

 Всё, что вы воспринимаете органами чувств, всё, что вам дорого в данном мире   —  лица ваших детей, закаты, дождь, запахи земли, милый смех, прикосновение любимой, кровь врага, стряпня вашей матери, спортивные победы, соблазнительные незнакомки, тело, в котором вы чувствуете себя как дома, морской бриз, овевающий обнаженную кожу,  всё это для ревностных Манихеев   —  зло, создания злого божества, призраки и маски, которые всегда принадлежали времени, испражнения тьмы.

  —   Но только всё это и имеет смысл,   — возразил Чик Заднелет.

  — А настоящий последователь этой веры должен от всего этого отказаться. Никакого секса, даже никакого брака, никаких детей, никаких родственных связей. Это всё   — лишь хитрости Тьмы, призванные отвлечь нас от процесса единения со Светом.

    —  Такой выбор? Свет или киска? Что это за выбор?

    —  Сосунок!

    —  Прости, Линдси, я, конечно, хотел сказать «вагина»!

  —  Звучит несколько,   — Чик потер подбородок,   — не знаю, несколько пуритански, не находите?

    —  Они в это верят.

    — Но как им удалось не вымереть в первом поколении?

  —   Большинство из них продолжали вести то, что вы назвали бы нормальной жизнью, продолжали заводить детей и так далее   — зависело от того, на какой уровень несовершенства они были согласны. Тех, кто придерживался строгой дисциплины, называли «Достигшими совершенства». Остальных приглашали изучать Таинства и попытаться примкнуть к небольшой компании Избранных. Если они когда-либо достигали точки, которая была тем, чего они хотели, должны были отказаться от всего.