Великие завоевания варваров - Питер Хизер

И как, опираясь на эти свидетельства, следует характеризовать отношения между местным населением и иммигрантами, что здесь, что в других регионах, к примеру на Балканах и в европейской части России, где славяноязычные переселенцы столкнулись с уже обитавшими там народами?

Один сравнительно новый подход к проблеме явно основан на сведениях из «Стратегикона» и ряде более общих наблюдений о влиянии на местную материальную культуру установления господства славян в Центральной и Восточной Европе. Самым заметным его результатом стала замена (по крайней мере, в регионах, затронутых коллапсом германской культуры) более крупного и сложного меньшим и простым, практически во всех аспектах жизни, от технологии изготовления керамики до размеров поселений. Это упрощение, как утверждается, было не просто случайным последствием захвата крупных территорий народами, пришедшими из лесов Восточной Европы (которые вели очень простой образ жизни), но и основной причиной их успеха. Считается, что мы видим не столько захват славянами новых земель, сколько распространение привлекательной культурной модели, с энтузиазмом усвояемой мирным крестьянским населением Центральной Европы, оставшимся после того, как старые элиты двинулись на юг и запад в Римскую империю. Как следствие, славяне рассматриваются как носители альтернативного образа жизни, этакие средневековые странники-хиппи, которые повсюду встречали поддержку, в отличие от их более поздних товарищей в тэтчеровской Британии 1980-х годов. Как сообщает Прокопий, среди славян тех времен превалировали уравнительные и резкие, пусть и примитивные идеологии, и они показались весьма привлекательными крестьянам, которые тяжким трудом обеспечивали военную элиту германской Центральной Европы, каковая их ранее эксплуатировала[536]. Эта модель представляет славянизацию как процесс переселения не-элит и эмуляцию культур, в котором при небольшом количестве мигрантов их образ жизни получал стремительное распространение по регионам Центральной Европы, так как его усваивала значительная часть местного населения. Но действительно ли эта модель соответствует имеющимся у нас данным?

По крайней мере, в некоторых районах славянские мигранты обращались с местным населением более благородно, чем, к примеру, в англосаксонской Англии. Ассимиляция, несомненно, имела место. «Стратегикон» указывает, что ранние славянские племена были «открыты» в плане групповой идентичности и готовы, как мы видели, принять пленников в качестве полноправных членов своего общества. Это примечательно. Многие сообщества принимают чужаков, но последним чаще всего приходится занимать, по крайней мере изначально, более низкое социальное положение. К примеру, германские миграционные группы периода «переселения» полного равенства не предлагали. Они завершали миграционный процесс обществом, в котором имелись сформировавшиеся социальные различия между двумя классами воинов и рабами, и новым рекрутам, набранным по пути, высокое положение явно не предоставлялось. Однако, не имея строгой социальной иерархии, которую нужно было бы защищать, ранние славяне были нацелены на привлечение рекрутов, а потому перед чужаками не ставили никаких преград. Помимо «Стратегикона», другие источники не описывают процесс ассимиляции в действии, однако это сообщение косвенно подтверждается историей Само. Чужак, франкский купец, обладавший нужными качествами, стал уважаемым человеком среди сорбов и других славян аваро-франкского пограничья[537].

Прием чужаков действовал и на менее высоких социальных уровнях. Рост населения, вызванный улучшением технологий земледелия, не может служить адекватным объяснением тому, с какой скоростью огромные просторы Европы стали с 800 года принадлежать славянам. Эта проблема остается, даже если отталкиваться, как я, от предположения, что славянская языковая семья окончательно оформилась до середины 1-го тысячелетия и, как следствие, что славяноязычные народности были более широко рассеяны по Европе уже в 500 году, чем можно предположить по указывающим на них памятникам корчакской культуры. Создание почти полностью славянской Европы от Эльбы до Волги, таким образом, похоже, и впрямь подтверждает поглощение солидной части местного населения. Это, разумеется, говорило бы об исторических условиях, в которых носители славянских языков перенимали бы более развитые технологии земледелия от своих соседей и, в случае с суковско-дзедзицкой системой, более сложные виды керамики[538]. Это вовсе не означает возврата к старым националистическим идеям об исконных «рабах-славянах» между Одером и Вислой, которые потом триумфально освободились от германского господства. Напротив, мы, если честно, не имеем ни малейшего представления о том, какой была лингвистическая и культурная идентичность оставшихся в этом регионе крестьян после коллапса германской культуры, – но, предположительно, они тоже были германцами, поскольку оставались под властью германских народов на протяжении нескольких веков. Как бы то ни было, им предстояло влиться в развивающиеся нормы славянского культурного контекста. Такие масштабные слияния разных культур, нужно подчеркнуть, вполне согласуются с современными исследованиями этничности, которые установили, что группы возводят более крепкие или слабые барьеры вокруг себя в зависимости от обстоятельств. Ранние славяне – по крайней мере, некоторые из них – таким образом представляются примером группы, которая возвела очень слабый барьер, отделяющий их от чужаков, и именно об этом, по сути, говорится в «Стратегиконе». Также стоит оговорить, что это уникальное сообщение, а не топос, характерный для любого римского автора, рассказывающего о варварах.

Однако при этом очень важно не перескакивать с этого утверждения к выводу о том, что славяне заняли огромные просторы Европы в результате относительно мирного процесса. В бывшей ГДР в советскую эпоху было крайне важно с идеологической точки зрения находить подтверждения мирного сосуществования славян с исконным германским населением, и имеющимися данными нередко манипулировали. В эти годы был обнаружен ряд поселений, в которых, как заявлялось, германцы и славяне какое-то время мирно жили бок о бок. Два из них – в Берлине (Марцан и Хеллерсдорф), другие находились в разных регионах, из них самые важные – Дессау-Могискау и Торнов.

Падение Берлинской стены спровоцировало серьезные пересмотры этих утверждений. Позднегерманские и раннеславянские материалы были действительно обнаружены в одних и тех же местах, это было очевидно, но вот идея об их сосуществовании проверки не выдержала. В Хеллерсдорфе германцы и славяне жили в разные периоды, о чем свидетельствуют раскопки в слоях осадочных пород. Результаты говорили о невозможности совместного проживания этих народов в одном поселении, что было после 1989 года подтверждено радиоуглеродным анализом. В Марцане тем же методом германские материалы были датированы 240–400-ми годами, а славянские – 660–780-ми. В этом случае датировка радиоуглеродным анализом лишь подтвердила результаты дендрохронологической датировки, которая указала на то, что остатки древесины славянских времен относятся к VIII веку. Стремясь доказать сосуществование двух народов, археолог счел дендрохронологическую датировку слишком «неправдоподобной», чтобы нужно было обнародовать ее результаты[539]. Более поздняя экспансия славян в Северо-Западной России, как мы видели, явно встречала сопротивление, поэтому отношения иммигрантов с местными вряд ли можно назвать мирными. Не все доказательства их мирного существования сфабрикованы, но ни тот ни другой вариант не является единственным способом взаимодействия пришельцев с местными, о которых говорится в источниках.

Со временем, по мере того как культурная и лингвистическая трансформация, захлестнувшая Центральную и Восточную Европу во второй половине тысячелетия, обретает четкую форму, славяне становятся доминирующей силой в этих землях. Славянское общество, может, и было открытым для чужаков, но лишь для тех, кто хотел присоединиться к ним и стать славянами во всех смыслах этого слова. Мир, созданный славянской иммиграцией, не подразумевает, что пришельцы и местные будут мирно жить своей жизнью, сохраняя все былые различия. Напротив, он породил монолитную культурную форму, в которую главный вклад внесли славяне. Они не просто вошли в общество Центральной Европы и встали во главе уже существующих структур, поэтому здесь мы имеем дело не с моделью переселения элиты в духе Нормандского завоевания. Они переписали социальные нормы, подстроив их под свои собственные. Другими словами, славянизация стала в чем-то похожа на романизацию – она свелась к созданию нового социально-экономического и политического порядка, поглощающего все остальные, с мощным культурным элементом, который стал единственным из существующих. В конечном итоге у населения не было реального выбора, присоединяться к славянам или нет, и славянский язык стал господствующим на всей этой огромной территории.