Четырнадцать гениев, которые ломали правила. - Ландрам Джин

«Нет, я не жалею ни о чем»

Как бы круто ни обходилась жизнь с Эдит, эта маленькая, энергичная женщина никогда не жаловалась на то, что судьба играет с ней нечестно, хотя в песни о печалях и страданиях Пиаф вкладывала всю душу. Одну из самых известных своих песен «Нет, я не жалею ни о чем» она

исполняла уже под конец жизни. Песня стала международной сенсацией, данью сумбурной жизни, прожитой без сожалений. Когда Шарль Дюмон впервые показал Эдит песню, певица воскликнула: «Это точно мое». То, что я чувствую, что думаю... во что верю».

В последние дни жизни Пиаф художник Саша Гитри сделал слепок с ее рук для потомства. Закончив работу, Гитри заметил: «В ее жизни было столько печали, что она уж слишком красива, чтобы быть правдой».

Все, кого касалась Эдит, были до некоторой степени околдованы ею. Среди этих зачарованных был не кто иной, как великий французский поэт и драматург Жан Кокто. За полгода до ее смерти, 25 мая 1963 года он написал ей, сам едва оправившись от сердечного приступа:

Моя Эдит,

на самом деле не знаю как

избежал я смерти, должно быть

привычка. Обнимаю тебя,

поскольку ты одна из семи

или восьми человек, о которых

с любовью думаю каждый день.

Жан Кокто

Впервые Пиаф представили Жану Кокто, когда ей было двадцать один год и она не могла прочесть его стихов, поскольку была неграмотной. Но даже научившись читать, Эдит не смогла понять произведений Кокто. Кокто пришел от нее в восторг и они на всю жизнь стали друзьями. Для Пиаф он написал пьесу «Прелестная невежда». Кокто умер, собираясь прочесть посвященный Эдит панегирик по французскому радио 15 октября 1963 года, через день после ее похорон. Еще через день похоронили и его.

Ранние детские переживания и их влияние

Эдит Джованна Гасьон родилась 19 декабря 1915 года на парижской улице де Белльвилль. Девочку назвали в честь Эдит Кейвел, английской шпионки, расстрелянной

немцами за несколько дней до появления малышки на свет. Отец и мать Эдит выступали в цирке. Они познакомились под его куполом и поженились. Шла война, и отец Луи Гасьон воевал на фронте, когда родилась его дочь. Мать Анита Майляр некоторое время держала нежеланного ребенка у себя, а затем отдала собственным таким же апатичным родителям. Потом Майляр написала французскому пехотинцу Гасьону о том, что их короткий брак отныне распался, а дочь он сможет найти у ее родителей.

Ласточка трущоб

Бабушка и дедушка Пиаф подкармливали крошку Эдит красным вином. От воды, по их мнению, она могла ослабнуть и заболеть, а вино как-никак было более питательным. Они также таскали младенца с собой по барам, где девочка целые ночи проводила одна слушая музыку. Позже Пиаф вспоминала, как подпевала этим песням, особенно ей запомнилась одна, в которой встречались такие строчки: «Ее звали ласточкой трущоб. Она была всего лишь бедной шлюхой».

Приехав в отпуск, Луи Гасьон пришел в ужас от жалкого состояния ребенка. От недоедания у девочки развился рахит, и она была так грязна, что до нее невозможно было дотронуться. Луи Гасьон сам жил на улицах, в его жизни не было места маленькому ребенку. Но он все же был способен на сострадание и уговорил собственную мать взять Эдит к себе. Бабушка Луиза содержала бордель в Берни (Нормандия). Она согласилась взвалить на себя все заботы, поскольку для проституток, чья жизнь проходила без детей, ребенок был подарком судьбы. Девушки пришли в восторг, когда Эдит появилась у них. Они делали ей тряпичных кукол и окружили девочку любовью и обожанием, в которых она так нуждалась.

Слепота и мистическое излечение

Бордель был не самым идеальным местом для ребенка, но и туда бывало заворачивали хорошо одетые, образованные господа из высшего общества. Маленькая Эдит стала

центром всеобщего внимания, поскольку проститутки выдвигали ее как свой столп добропорядочности и уважения. Когда в три года девочка внезапно ослепла, весь бордель был в шоке. Очевидно, сказались недоедание и ужасающая гигиеническая обстановка первых лет жизни. Девочку водили по многим докторам, и все они признали слепоту неизлечимой.

Вспоминая трехлетний период своей слепоты, Пиаф прозорливо замечала: «Я Есегда считала, что это путешествие сквозь тьму сделало меня более чувствительной, чем другие люди» (Берто. 1973, стр. 20). «Когда я действительно хотела увидеть песню, то всегда закрывала глаза. И когда я хотела извлечь звук изнутри, из самых кишок, как будто бы он доносится из далекого далека, я тоже закрывала глаза». Певица вспоминала, что постоянно мечтала увидеть свет и сияние солнца.

Через некоторое время проститутки решили пойти поклониться мощам Святой Терезы. Они поставили святой свечи и помолились о возвращении Эдит зрения. 19 августа 1921 года семилетняя девочка прозрела. Она сидела за пианино, и первое что увидела — клавиши. Женщины были охвачены трепетом и приписали это чудо Святой Терезе. В благоговении эти шлюхи упали на колени, и в тот день бордель не работал. До самой могилы Пиаф верила, что ее излечила Святая Тереза.

Уличная артистка

Как только зрение Эдит восстановилось, девочку отдали в местную школу. Вскоре после ее зачисления в бордель пришел директор школы и потребовал встречи с отцом. Посетитель сказал Гасьону, что сам факт проживания маленькой Эдит в борделе совершенно скандален и потребовал, чтобы ее забрали оттуда. Так и было сделано, но это сказалось на ее жизни куда более губительным образом, чем жизнь с проститутками. Луи Гасьон выступал на улицах, кочуя где и с кем придется, лишь бы была крыша над головой, а довольно часто ею служило чистое небо. Эдит не только было отказано в образовании, ее принудили вести жизнь, лишенную воспитания. Гасьон жил собственным умом и пел на улицах. Практически это един-

ственное, чему он научил дочь — петь. Она была хорошенькой светловолосой девчушкой с раскованными манерами, которая привлекала зрителей на выступление своего отца.

В семь лет Эдит уже ходила со шляпой по кругу, ну а в девять, естественно, начала петь. Об этих ужасных днях Пиаф вспоминала, как ее «таскали из танцзалов в бистро, с аллей на площади, из города в деревни»: «Моим делом было собирать деньги», но чаще отец использовал ее как приманку для более привлекательных слушательниц. «У меня никогда не было недостатка в женской компании. Он постоянно менял женщин», — вспоминала Пиаф. Ей примером для подражания никогда не служили матери, жены или просто женщины с традиционной системой ценностей. Наоборот, это были одинокие беззащитные существа, ищущие компании. Однажды отец слишком серьезно заболел, чтобы выступать, и юная Эдит отправилась на улицы одна пением зарабатывать на еду и лекарства. Пиаф считала, что эти дни многому ее научили. Она никогда не стыдилась этого: «Я познала свободу, бунт и независимость». С семи до пятнадцати лет эта гаврош в юбке вела бродячий образ жизни. К пятнадцати она энергично начала собственную жизнь уличной артистки. Вскоре после этого Эдит встретила свою сводную сестру Симону Берто и уговорила девушку стать ее помощницей. Обе выступали на улицах, стараясь избегать властей.

Уличные хитрецы

Юные Эдит и Симона стали неразлучны. Пиаф дала сестре прозвище Момон, и в течение следующих тридцати лет они были подругами и компаньонками. Они вместе работали, рядом спали и делили все пополам, включая любовников Эдит. Сестры передвигались из одного округа в другой, тщательно избегая полиции, которая могла отправить их в исправительный дом или сиротский приют. Их друзьями были сводники и прочие гнусные обитатели парижского дна. Девушки жили своим собственным умом, ночуя там, где могли найти убежище, и с теми, кто делал им лучшее предложение. Но

они отнюдь не были привлекательными, поскольку носили одну и ту же одежду не снимая, никогда не мылись и не чистили зубы. Обе позднее признавались, что вызывали порядочное отвращение и многие мужчины отказывали их просьбам из-за ужасающего внешнего вида и дурного запаха. Денег у сестер никогда не водилось в избытке, а то, что они зарабатывали, все тратили. Эта привычка сохранилась у Пиаф даже тогда, когда она получала по 100000 долларов за концерт. Своей профессии Пиаф выучилась на парижских улицах, и когда ее спрашивали, где она училась петь, певица гордо отвечала: «Улица была моей музыкальной школой». Когда театральный агент Раймон Ассо стал настаивать, чтобы Эдит брала уроки вокала и выучила нотную грамоту, то встретил решительный отказ. Пиаф считала, что учеба лишит ее интуитивного понимания того, что публика хочет услышать.