Цвингер - Елена Костюкович

Этот графоман нанял кого-то, чтобы тот пробрался в агентский зал и раскидал вот эту чухотень по столам. Так действуют белорусские глухонемые в вагонах поездов. Поездными попрошайками, кажется, дирижирует Николай — хахаль Любин. С большинства столов тот же самый конверт уже полетел в корзину, никто и не вскрывал его.

— Ну, переведем дух, Бэр! Это послание не имеет отношения ни к дьявольскому плану, ни вообще к нам.

— Где же наши клоны, принимавшие за столом делегации и корреспондентов?

— Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши клоны, — разрезвился Виктор, хотя проснуться все еще не удалось до конца.

— Вы не видели, что у нас тут происходило с утра? — заметив взгляд норвегов с правого стола, учтиво обращается к ним Бэр.

— Мы немного обратили внимание… Неожиданно многочисленная встреча. С репортерами даже. А потом как сильным ветром унесло всех. Покидая стол, эти ваши посетители летели по агентскому залу бегом, настоящим галопом.

За левым столом восседает дружественная агентша с красными волосами (чтоб ее запоминали) и дымит так, что в красных волосах даже нет необходимости. Все равно ее за дымом не видно. На столе у нее большая ваза бомбон-о-шоколя. Виктор кивает и, не устояв, хватает конфету. Но сразу же отвлекается. В отдалении какая-то груда кинофотоаппаратуры по залу ползет. Типичная атака тевтонов черепахой, снаружи репортеры, а в середине? А, в середине выступает следом за своим брюшком и своей тростью Умберто Эко. За ним выводок аспирантов из Болоньи. Тех самых, к которым ездил с лекцией Виктор, они интересовались Бэром. Надо бы подвести их к Бэру. Ребята как раз хотели взять у него интервью. Следом за Эко секретарь. За секретарем представитель пресс-офиса «Бомпиани», а также персональный эдитор маэстро (взор невольно останавливается на нем. Нет более элегантного джентльмена на ярмарке). Там же главный редактор «Бомпиани», жгучей красоты молодая дама в стиле Луизы Брукс. В общем, долго описывать, но группа — явно не болгары, которых разыскивает Виктор.

Красноогненная соседка, верь не верь, не заметила толпу. Хотя стол ее в десяти дюймах. Но при ее количестве работы… И за завесой дыма… Максимум, что она может себе позволить, это в проход глянуть: что провозят разносчики в тележках между рядами? Йогурты, сэндвичи, брауни, фруктовый сок? Нет времени и это купить — остается брать зеленые пластмассовые яблоки, которые между рядами даром в гигантских стеклянных стаканах повсюду лежат.

Агент, когда он впадает в рабочий раж, всецело отдан разговору. Можно рядом с ним хоть бомбу рвать — нипочем. Ну, максимум вскинет глаза на кавалькаду бомпианиевцев или на проплывание монументальной статуи-скаутши на шатких гнутых каблуках, в извилистом джерси с развевающимся палантином. Соседей допрашивать не стоит.

Может, пойти расспросить этих хостесс в малиновой униформе, которые проверяют бэджи?

— Да, посидели кучей, поподписывали. К ним пришла делегация корейцев человек в шесть. Отовсюду стулья тащили, здоровались, кланялись, руки друг другу трясли, фотографий множество понаделали друг с другом. А потом все вдруг вскочили и понеслись табуном из зала. Как будто за ними черт скакал. И сейчас тут нет ни ваших коллег…

— Да не коллеги они, самозванцы!

— …ну, нет этих, которых мы за коллег считали. И корейцев тех в зале тоже нет.

Бэр и Виктор грузно шлепнулись за стол, как жабы в лужу. Сказывалось изнеможение. Вика вытянул убористую рукопись, раскурочивая конверт. На нем, впрочем, ничего не было написано, кроме его имени.

Ксерокопия чего-то рукописного, по-немецки, с готическими хвостами.

Вошел русский лейтенант и выразил желание поговорить с руководителем музея. Георга провела его в комнату, он сел напротив стола, откинувшись спиной и серой солдатской скаткой к спинке переехавшей из подвала софы. Разговор шел мирно, негромко, но в темпе:

— Я хочу кое-что у вас спросить. Где «Сикстинская мадонна», где собрание?

— Собрание скульптур замуровано здесь в подвале, а где «Мадонна», мне неизвестно.

— Почему неизвестно?

— Потому что мне было поручено только одно хранилище вне музея, и мы между собой не говорили об этих хранилищах.

— Все произведения искусства останутся в Германии, мы хотим лишь удостовериться, что в хранилищах с ними ничего не случится.

— Я бы вам сказала, потому что я ждала вас. — Легкий жест в сторону софы, ответное понимание в глазах русского. — Но я ничего не знаю.

— Кому же известно о тайниках?

— Референту министерства.

— Где он?

— Этого я тоже не знаю. Возможно, в месте эвакуации министерства, в замке Веезенштайн.

— А замок где находится?

— По дороге в Пирну, к югу от Дрездена.

— Где ваше хранилище?

— В замке Крибштайн.

— И это?..

— У Чопау, в центре Западной Саксонии.

— Вы поедете со мной завтра или послезавтра в Веезенштайн. Сейчас я приведу караул, и мы вскроем подвал. Прошу, держите всех наготове. Как у вас с питанием?

— У нас кончился хлеб. И хорошо бы немного чаю, если можно.

— Чай, к сожалению, не выдается.

Лейтенант возвращается, ведя солдат и неся хлеб и консервы для Георги.

Взрывают стену подвала и проникают с Георгой туда.

Осматривают статуи.

Георга, поколебавшись, подходит к директорскому шкафу и дергает запертую дверцу.

Она не говорит, она не намекает, но, тронув шишечку этой запертой дверки, она фактически уже передала лейтенанту все, что знала сама.

Сколько Георгу предупреждали: представитесь русским как руководитель музея, хуже того, покажете, что вам известны какие-то секреты, не говоря уж — места дислокации, и вам, интеллектуалке, пуля в затылок обеспечена! От благодарных русских захватчиков!

Но Георга уже коснулась рукоятки.

— Господин лейтенант…

Один из саперов поддевает дверку, она слетает с петель. Лейтенант обшаривает лучом фонарика ящик за ящиком, играет пальцем по пыльной картотеке. А затем он наклоняется и выдвигает почти с самого дна шкафа поддон, на котором уложен пространный лист с линией Эльбы, горным рельефом, треугольничками, квадратами и мелкими значками…

…Лейтенант Жалусский, прежде чем снова замуровали подвал, попрощался сердечно, поцеловал ей руку.

Ну! Вот те на! До чего стучит в висках и по шее льет пот. Это неизданный роман о мае сорок пятого в Дрездене.

Незачем гадать, кто автор романа. Разумеется, Семен Жалусский. Я ведь только что читал отрывок из него, почерком деда, он в книгу был вложен, в «Семь ночей», и я видел его как раз в субботу. Только, хоть убейте, не могу понять, почему же он сейчас в немецком переводе.

Да, настал тот час. Это именно то, что я искал. Носом землю рыл. Можно догадаться, перевод — для конспирации…

— Бэр! — вопит Виктор, не сдерживаясь. — Что у меня! Что на этот раз отчебучили болгары!

Бэр в центре зала щупал, как куру, кофейную машину, гадая, вытечет ли оттуда что-нибудь вроде кофе или что-нибудь вроде помоев. Наконец решился ткнуть пальцем в слово «Эспрессо». Но от возгласа Вики подскочил и помчался обратно к столу, забыв подставить под краник бумажный стакан.

Теперь они пялятся в текст уже вдвоем. Бэр щурится, напрягается, шевелит губами. Виктор, чем хитроумную готику, предпочитает расшифровывать Бэрову бормотню.

Вскоре лейтенант Жалусский вернулся с несколькими солдатами, один из которых притащил и вытряхнул у ног Георги полную наволочку мясных консервов и буханок хлеба. Вместе с лейтенантом Георга вошла через отверстие в стене, которое успел пробить вахмистр, в подвал. Русский обошел вместе с Георгой помещения передней части здания, где прежде выставлялись подлинники, а ныне валялось битое стекло и налицо были следы затопления.

— Нужно немедленно восстановить эти помещения.

— Это неопубликованная книга вашего деда. Поздравляю. Здравствуйте. Вы из какого издательства? То есть вы новый контакт? Тем более. Да, мы действительно проводим аукцион на Ватрухина. Да, вот набор, презентация, резюме. Ваша карточка эта? Да, вижу, спасибо. Приносите свои предложения. До свидания. Зиман, мы можем продолжать.

Противовоздушная полиция захватила переднюю часть манежа под свой инвентарь. Кирки и лопаты прислонялись к фризам из Парфенона и к фронтонам из Олимпии. Канатные блоки лежали на всех постаментах. Веревки свисали со статуй. Персонал музея не мог ничего поделать. Лишь ежедневно предпринимал безнадежные попытки укутать статуи соломой и тряпками и в очередной раз призвать офицеров и вахмистров к осторожности.

Тысячи выброшенных из упаковок диапозитивов… Начальство требовало спрятать самые ценные из транспортабельных экспонатов, бронзу эпохи Возрождения, в «лучшем и надежнейшем хранилище» в рудных шахтах…