Полузабытая песня любви - Кэтрин Уэбб

В комнате было темно, и она аккуратно поставила поднос на стол перед тем, как зажечь свет. Рука, которой она потянулась к выключателю, была холодной как лед и весила больше, чем все камни на побережье. Он лежал на кровати полностью одетым. Ноги покрывала простыня, руки аккуратно сложены на животе, как у живого. Голова утопала в подушке, как раз посередине. Веки сомкнуты – в отличие от рта. Челюсть слегка отвисла, приоткрывая нижние зубы и распухший язык. Цвет языка теперь был не розовый, а бледно-серый. В эту секунду земля ушла у нее из-под ног, все окружающее померкло и стало тенью. Нереальный и бестелесный мир. Воздух не годился для дыхания, свет жег глаза, потолок навис так угрожающе, что у нее подогнулись колени. Дом, вселенная и все в ней превратились в пепел, и она подошла к кровати, задыхаясь от боли. Кожа Чарльза была холодная и сухая, а плоть под ней слишком твердая, не такая, как у живого человека. Белые пряди волос оказались мягкими и чистыми, когда она дотронулась до них дрожащими пальцами. С годами его щеки ввалились, а жилы на шее, наоборот, стали выступать по всей длине, но, взглянув на него, она увидела то же, что и всегда: своего Чарльза, своего возлюбленного. Димити долго сидела на полу, согнувшись над ним, приникнув головой к его неподвижной груди, в которой больше не билось сердце.

В серой пустоте, прежде заполненной Чарльзом, теперь появились новые лица, новые голоса. Сперва они раздавались с приличного расстояния и казались не слишком отчетливыми. Верней, слишком тихими, чтобы их как следует расслышать. И видно почти ничего не было. Но затем, через неделю после того, как Чарльз умер, она, проходя мимо висящего в коридоре зеркала, разглядела в нем вспышку белокурых волос. Крашеных желтоватых волос, длинных и жестких, посекшихся на концах. Валентина. А вечером с Димити случился приступ судорог. По рукам и плечам прошла дрожь, – конечно же, ее испытывала не она сама, а Селеста. Ведь все знают: покойник притягивает мертвецов, как дохлая оса привлекает своих живых товарок. Смерть витала в воздухе «Дозора», и запах ее расползался, становился сильней, искушая обитателей загробного мира заглянуть в коттедж, а потом туда зачастить. Димити в ужасе взбегала по лестнице, входила в его комнату и держала его холодные руки в своих, чтобы успокоиться. Они снова казались мягкими, но опять не так, как у живых. Все его тело теперь оседало, вдавливалось в матрас. Глаза сильно запали, щеки провалились, а жилы на шее выступали все сильнее. Язык, торчащий между зубов, теперь почернел. Кожа была желтая, восковая.

– Как майский цвет, – прошептала она в отчаянии, когда день подошел к концу и солнце село. – Ты пахнешь, как благоухающий боярышник, мой любимый.

Дверь фермерского дома открыла Делфина. На какой-то миг Димити приняла это как должное, но затем удивилась, потому что этого не могло быть. Она видела, как много лет назад Делфину вынесли в гробу. Это была не Делфина, а та черноволосая девчушка, которая, совсем маленькой, иногда стучалась в дверь «Дозора», чтобы попросить денег на День Красного Носа [104]или продать лотерейные билеты для «домовых» [105]. Угловатая малышка с поцарапанными локтями и коленками, а теперь вот какая стала, серьезная и красивая. В ее дыхании чувствовались пары алкоголя, взгляд казался растерянным и смущенным. Но Димити взяла ее за руку и потащила в «Дозор». Сама она Чарльза поднять не могла. Коттедж сотрясался от голосов умерших, но Ханна, похоже, их не слышала. Димити же они так пугали, что доводили до отчаяния, до безумия. Они должны уйти, скорее уйти, забрав с собой все связанные с ними тайны. Да, тайны, ни одну из которых нельзя раскрыть. Их слишком много, и они лежат тяжелым грузом. Расскажешь только одну, и та, словно маленький брошенный камешек, может вызвать ужасный обвал. Никакой полиции, никакого гробовщика, никакой процессии. Только они двое и покойник. Когда они вошли в комнатку справа от лестницы, Ханна приложила руку ко рту и замерла, онемев. В ее глазах зажегся темный огонек страха.

Взявшись с двух сторон, они подняли Чарльза с кровати. Он оказался тяжелей, чем могло показаться с первого взгляда. Высокий, с крепким костяком. Они вынесли его из «Дозора» и потащили вниз, к утесам. Не к тем, что у пляжа, а к скалам сразу за коттеджем, практически отвесным, под которыми плескалась вода небольшой бухточки. Димити понимала, что прилив должен быть высоким. Она знала такие вещи настолько хорошо, что ей даже не пришлось задумываться. Ей были знакомы и откат прибоя, который сразу утянет тело под воду, и приливные течения, которые унесут его далеко в море. Дул сильный ветер, на волнах поднимались белые гребни. Его порывы уносили прочь запах цветущего боярышника. Рыдания Димити они уносили тоже. Взяв тело за руки и за ноги, они принялись его раскачивать. Раз, два… На счет «три» они его бросили. На секунду, всего лишь на одну секунду Димити показалось, что она последует за любимым. Хотелось не отпускать его, полететь вместе с ним, потому что оставаться на берегу без него не имело смысла. Но ее тело решило иначе и отказалось повиноваться хозяйке – видимо, в силу животного инстинкта самосохранения. Ее руки разжались, и он упал в темноту. Бушующая вода поглотила тело. Его больше не стало. Димити стояла на утесе еще долго. Девочка оставалась с ней. Ее дыхание источало запах виски, волосы развевались на ветру, а руки крепко держали Димити, как будто соседка понимала, на что может пойти безутешная женщина. Куда она хочет спрыгнуть. Потом старушка вернулась в «Дозор», не помня о том, куда ходила, и коттедж стал мрачным и тихим, как могила.

12

Утро застало Зака на кухне у Димити, он дремал, положив голову на стол. Лучи яркого солнечного света ударили в глаза, и Зак осторожно приподнял голову. Она потяжелела от загруженной в нее за последние сутки информации, а также от недосыпа и мучительных раздумий. Череп напоминал хрупкую яичную скорлупу, готовую треснуть под их напором. В кухне он был один. Вокруг стояли грязные липкие чашки, от которых воняло кислым молоком и бренди. Зак выпил целую пинту воды, потом наполнил чайник, поставил его кипятиться и прошел в гостиную. Когда он в последний раз видел Ханну, она спала, свернувшись калачиком в кресле, стоящем напротив дивана, на котором расположилось семейство Сабри. Она натянула рукава джемпера на свои кулачки и поджала губы так сладко, что он едва поборол желание их поцеловать. Теперь комната была пуста. Зак потер глаза и постарался окончательно проснуться.

– Ханна? Илир? – крикнул он, думая, что все поднялись наверх, но ответа не последовало. Потом он услышал шум снаружи и вышел из дома.