Мауи и Пеле держащие мир - Александр Розов

— Вот, сеньоры ученые, та самая церковь, что вы хотели.

— Не взорвана, — с некоторой гордостью добавил второй гид, иберийский креол, повыше ростом, но значительно более худой, по прозвищу Тореро.

— Памятник архитектуры, — пояснил Люггер, — это XVIII век, наверное, или типа того.

— Скорее, типа, XIX век, — высказал свою гипотезу Тореро.

— Короче, памятник колониальной эпохи, — подвел черту евро-гавайский метис.

— Хотите зайти? — предложил Тореро, — может, там поп есть, если не расстреляли.

— Есть поп, — уверенно сказал Люггер, — тут на Бора-Бора особо не расстреливали.

На попечении этих двух молодых гидов (лет 20 с плюсом) в данное время была парочка туристов. Мужчина лет 50 и женщина несколько моложе, на вид англосаксы, уроженцы южной части Британского содружества (Австралии или Новой Зеландии), типичные представители активного среднего возраста, не пренебрегающие спортом, но и не соблюдающие фитнесс (в общем, люди нормального телосложения). Сейчас женщина порывисто обняла мужчину и воскликнула:

— Лукас, я счастлива! Сразу три мечты в один день.

— Какие три мечты, моя медовая пчелка? — спросил он.

— Мечты, — сосредоточенно сказала она, — во-первых, побывать на Бора-Бора с любимым мужчиной. Во-вторых, встретить там, в смысле, тут, Рождество. А в-третьих, заказать фантастически вкусный обед в здешнем культовом ресторане «Bloody Mary».

— Мой мечтательный мотылек, а откуда ты знаешь, что обед будет вкусный?

— Мой милый скептик, это же очевидно! Если нам так повезло с экскурсией, то должно повезти и с обедом, иначе в мире нарушится логика, и даже страшно представить, что произойдет дальше. Апокалипсис, Рагнарек, коллапс Вселенной.

— Красивая риторика, — оценил он, — но аргументация, увы, недостаточна. Субъективное восприятие логики Вселенной, характерное для идеализма эпохи Ренессанса, надежно опровергнуто физикой Новейшего времени.

— Проверим, — отреагировала она, и посмотрела на двери церкви, — может, зайдем? Ведь Рождество, это христианский праздник и, наверное, будет правильно положить какую-нибудь сумму денег в церковную кружку. Как ты считаешь?

— Пойдем, — согласился он, — поддержим локальную ветвь примитивной метафизики.

Услышав эту фразу, гиды выполнили четкую последовательность действий, знакомую каждому любителю голливудских полицейских фильмов. Вход в подозрительный дом проводится быстро, с резким уклоном в сторону, и под прикрытием напарника.

— Чисто! — сообщил Тореро, который, как более худой, проник в церковь первым.

— ОК, мы заходим, — проинформировал Люггер, убирая компактный пистолет-пулемет в боковой карман жилетки-разгрузки.

— А обязательно так делать? — спросила мечтательная туристка.

— Желательно, сента Олив, — ответил евро-гавайский метис, — и есть инструкция насчет религиозных фанатиков, которые могут концентрироваться в районе церквей, мечетей, ашрамов, дацанов, синагог и аташкедов.

— О! А что такое «аташкед»?

— Это у парсов в зороастризме, — пояснил он, — ну, давайте, идем за мной.

Поп в церкви имелся. Пожилой дядька, возможно, уроженец здешних мест, но по расе европеец, одетый в простые серые брюки и серую рубашку навыпуск. На груди висел довольно большой золотой крест, и это сразу привлекло внимание Лукаса.

— Обрати внимание, дорогая, — шепнул он на ухо Олив, — истории в западной прессе о боевиках Народного флота, срывающих золотые украшения с церковных служащих, не соответствуют действительности.

— Я сразу не поверила в это, — шепнула она в ответ, — эти ребята, боевики, слишком себя уважают, чтобы так делать. И поп явно в курсе, а то бы не обращался так с золотом.

Священник, тем временем, укоризненно взывал к совести Тореро.

— Молодой человек, как вам не стыдно входить с оружием в руках в Дом Божий? Если, допустим, вы атеист, то пожалейте этих бедных прихожан, нашедших тут убежище.

— Минутку, падре, — спокойно возразил иберийский креол, — я вошел с оружием в силу специфики военного времени, как пишут в инструкции, а прихожан я даже пальцем не тронул. Хэй, девчонки, все ОК, хинди — нези пхай-пхай. Блин! Что с ними такое?

— Вы, молодой человек, — сказал священник, — едва войдя сюда, навели оружие на этих беззащитных женщин. Кем они должны вас считать?

— Как навел, так и отвел, — проворчал Тореро, глядя на трех вжавшихся в дальний угол индусок, одну взрослую и двух девчонок школьного возраста.

— По ходу, беженцы с Фиджи, вот и боятся, — предположил Люггер и, повернувшись к женщине и двум девочкам, быстро произнес, — Bula! O iko mai vei? Fiji o-io?

Реакция была мгновенная и пугающая. Все три индуски сжались в один комок, такой плотный и маленький, что даже не верилось в такую самоупаковку.

— Люггер, ты что? — спросил Тореро, — Зачем по-фиджийски, если они беженцы оттуда?

— Хэх… Это я затупил, блин. Как ты думаешь, у них работа и жилье есть?

— Я без понятия. Может, падре знает?

— Хэх… — снова произнес Люггер, — …Падре, есть работа и жилье у этих прихожанок?

— Посмотрите на них, молодой человек, и догадайтесь сами, — сказал священник.

— Ага. Понятно. По ходу, они только сегодня добрались. Сейчас все устроим. Пошли, напарник, посидим в уголке, поговорим по телефону. Хэй, Лукас, Олив, мы займемся работой и жильем для девчонок, а вы посмотрите архитектуру и типа того. E-oe?

— E-o, — ответил Лукас.

— Милый, я брошу немного вот туда — сказала ему Олив, и направилась к церковному денежному ящику, опознав его среди прочего инвентаря.

Священник задумчиво посмотрел ей в спину и спросил у Лукаса:

— Кто вы, если это не тайна?

— Мы австралийцы, падре. Меня зовут Лукас, а мою жену — Олив. Вы уже слышали.

— Да, конечно, я слышал. Я отец Себастиан. Скажите, чем я мог бы вам помочь?

— Не знаю, — Лукас улыбнулся, — просто, сегодня канун Рождества, вот мы и зашли.

— Это была моя идея, — сказала Олив, вернувшись после контакта с церковной кружкой.

— Странно все в этом мире, — произнес отец Себастиан, — австралийцы пришли в храм с вооруженной меганезийской охраной, которая помогает беженцам.

Здесь надо отметить, что Лукас и Олив Метфорт были не абстрактными австралийцами, а весьма выдающимися. Лукаса знали в кругах Ассамблеи foa, как составителя Великой Хартии, а Осбер Метфорт (он же — Визард Оз), сын Олив и Лукаса, был проконсулом — директором стратегического штаба Народного флота. Но, это информация была не для священника (пусть даже позитивного), поэтому Лукас ответил только на вторую часть вопроса, касающуюся деятельности гидов (или охраны).

— Просто, отец Себастиан, в Меганезии принято, чтобы военные выполняли некоторые работы, характерные для полиции и службы социальной адаптации. Вы не знали?

— Я знал, но думал, что этим занимаются только специальные военные.

— Нет, любые, — сказал Лукас.

— Странно все в этом мире, — повторил священник, усаживаясь на скамью, и жестом предложил гостям присесть рядом, — я не понимаю, что происходит с людьми.

— Вы в этом не одиноки, — заметила Олив, — я, сколько живу, столько не понимаю, что происходит с людьми. И я сомневаюсь, что кто-либо когда-либо это понимал.

— Возможно, вы правы, — отозвался Себастиан, — но мне казалось, что некоторые общие принципы действуют всегда. Добро всегда против зла. Честность всегда противостоит обману. Милосердие всегда отвергает жестокость. Когда я был еще ребенком, дедушка рассказывал мне о нацистской оккупации Франции и о концлагерях. Я много раз потом воспроизводил в памяти эти рассказы и думал о том, что могло заставить германскую цивилизованную, христианскую нацию, славящуюся на весь мир своими мыслителями, мастерами и поэтами, превратиться в изуверов и палачей. Я приходил к выводу, что это катастрофа сознания народа, которая была вызвана трагическим и редким стечением калечащих обстоятельств. А теперь я увидел то же самое здесь, в мирной Полинезии,

— Вы видели здесь концлагеря? — спросил Лукас.

Священник покачал головой.

— Нет, концлагерей я не видел, но слышал о каторгах для неблагонадежных. Конечно, говорить с чужих слов не следует. Лучше исходить из того, что я видел сам. Я видел социальную чистку. Множество семей по какому-то списку выгоняли из домов, затем конвоировали в порт, и на одном корабле отправили их всех в Новую Зеландию.

— Согласитесь, отец Себастьян, это не похоже на нацизм, — сказала Олив.

— Да, это не похоже, но подход тот же. Людей осудили не за их дела, а только лишь за принадлежность к определенной профессии, социальному слою, или религии.

— Тогда, — заметил Лукас, — вам придется признать, что весь мир практикует нацизм. В каждой стране правящий режим запрещает какие-то партии и организации, и какие-то разновидности бизнеса. Взять, хотя бы, процессы над мафией.