Пещера Лейхтвейса. Том первый - В. Редер

Так как уверенность всегда лучше сомнения, то народ великого Фридриха вздохнул с облегчением, когда узнал, что война объявлена.

В то время, когда молодой Фридрих, живя в крепости Рейнсберг, вел веселую жизнь и увлекался Францией и всем французским, многие сильно сомневались в том, что он сумеет властной рукой удержать бразды правления и сохранить то, что было создано его предшественниками. Но теперь вся Пруссия, весь мир знал, что король прусский Фридрих — величайший полководец своего века, умнейший дипломат и даровитейший правитель.

Силезские войны открыли миру глаза на все выдающиеся качества прусского короля. Маленькая Пруссия, с которой еще незадолго до этого другие державы совершенно не считались, выросла в великую державу. Ее боялись, ее ненавидели, но с этого обыкновенно всегда начинается величие. Пруссия была в восторге от своего короля.

Перед королевским дворцом в Берлине, куда переселился Фридрих незадолго до начала войны, народ теснился густой толпой, ожидая каждого появления короля на балконе, чтобы приветствовать его восторженными криками.

По городу ходила масса разнообразных слухов. Говорили, что французы уже подошли к Рейну, что войска Марии Терезии уже заняли Бреслау, что из России идут несметные полчища, чтобы напасть на Фридриха с тыла. Но всем этим жители столицы не смущались. В Берлине царило неописуемое оживление. Поднялось такое волнение, такое ликование, что старики, вспоминая тихую, неторопливую жизнь при отце Фридриха, короле Фридрихе Вильгельме I, в изумлении протирали глаза и говорили:

— Настало новое время, народ проснулся.

Веселее всего было вблизи казарм. Туда устремлялись все, кто был способен носить оружие, чаще молодые, здоровые люди, сознававшие в себе силу и отвагу, — все они зачислялись в ряды войск великого короля.

По соседству с казармами стояли палатки вербовщиков. Там с утра до вечера был слышен звон золота и серебра, но нигде не было видно унылых, печальных лиц — все радостно и по доброй воле шли в армию.

Молодые люди сочли бы позором для себя, если бы их услуги были отвергнуты. Их не удерживали стоны и вздохи родителей, провожавших их до казарм. Имя великого короля действовало подобно магниту: все горели желанием воевать и побеждать под его руководством, все жаждали оказать содействие королю во имя славы дорогого отечества.

Особенной симпатией жителей Берлина пользовались гусары генерала Цитена. Казарма их была расположена рядом с женским монастырем св. Урсулы.

Трудно представить себе более резкие противоположности, чем эти два здания и их обитатели. Наружным видом оба здания, правда, мало чем отличались одно от другого: оба они были высоки, однообразны и старомодны. Но в одном из этих зданий жили благочестивые монахини, проводившие свои дни в молитве, посте и пении церковных песен, готовясь к лучшей жизни на том свете. А в другом здании жили лихие, веселые гусары: здесь повсюду раздавались удалые песни о победах, любви и счастье. В одном здании стоял запах ладана и фимиама, а в другом — крепкого табака.

Здания были отделены одно от другого лишь узким простенком, так что в казарме слышны были благочестивые песнопения монахинь, а в монастыре гулким эхом проносились крепкие словечки гусар, звон сабель и шпор и громкие солдатские песни.

Бедные монахини давно уже мечтали о другой обители, но король в этом отношении придерживался особых взглядов. Настоятельница монастыря как-то подала ему длинное прошение, в котором подробно изложила ему все неудобства столь близкого соседства с гусарами. Но король собственноручно начертал на прошении такую резолюцию: «Если моим гусарам не вредит близость монастыря, то и монастырю не повредит близость казармы». Так настоятельница ничего и не добилась. Монахини молились и пели под аккомпанемент звона оружия и гусарских острот.

Поэтому нисколько не удивительно, что настоятельница монастыря урсулинок сестра Беата тоже пришла в восторг, узнав об объявлении войны. Она надеялась, что, благодаря войне, она хоть на время избавится от неприятных соседей, так как гусары должны были отправиться в поход, и в казарме таким образом водворится спокойствие. Сестра Беата сидела в своей келье в глубоком раздумье. К ней вошла привратница и доложила, что настоятельницу желает видеть какой-то молодой кавалерийский офицер.

— Офицер? Меня? — изумилась настоятельница. — Это, несомненно, недоразумение. У меня нет таких знакомых.

— Нет, тетя, это не недоразумение, — послышался громкий молодой голос.

Дверь распахнулась, и на пороге появился красивый юноша в форме гусара Цитенского полка.

— Георгий! — воскликнула настоятельница, оглядывая молодого офицера не то с нежностью, не то с изумлением. — Неужели это ты, мой племянник Георгий фон Редвиц, единственный сын моей покойной сестры? И ты в форме? Положим, так оно и должно было случиться. «Удалой юнкер» — ведь такая у тебя была кличка — конечно, не упустит случая подраться с австрийцами, французами и русскими, несмотря на то, что совершит таким образом тяжкий грех — убийства.

— Тетушка, — воскликнул молодой офицер, поднося к губам руку настоятельницы, — вы все та же! Вы называете грехом войну и право сражаться за короля. А по-моему, я совершил бы великий грех, если бы во время общего подъема, когда вся страна берется за оружие, остался бы в своем имении и занимался бы там хлебопашеством и скотоводством.

— Значит, ты тоже из числа гусар? — спросила настоятельница, косясь на форму своего племянника.

— Да, тетушка, я имел счастье быть зачисленным в Цитенские гусары, славный генерал разрешил мне сражаться под его командой. Вы даже представить себе не можете, как я горжусь этим.

В эту минуту кто-то постучал в дверь и, когда настоятельница произнесла «войдите!», в комнату вошла молодая девушка поразительной красоты. Она была не в монашеском одеянии, значит, еще не постриглась. Простое серое платье облегало ее чудную фигуру, а роскошные волосы ее были заплетены в две косы, красовавшиеся на голове подобно короне. Девушка эта своеобразной красотой своей напоминала мадонну. Переступив порог, она остановилась как вкопанная. По-видимому, она не ожидала увидеть столь необыкновенного гостя.

Молодой Редвиц тоже стоял без движения: своими большими голубыми глазами смотрел он на прелестную девушку и медленно провел рукой по лбу, как бы желая удостовериться, что он видит вошедшую наяву, а не во сне.

Настоятельница слегка вздрогнула, заметив изумление молодых людей.

— Вы звали меня, — произнесла молодая девушка, — я жду ваших приказаний.