Подметный манифест - Далия Трускиновская

- Ты куда, сударыня? - окликнул бдительный Шварц. - Стой, сударыня!

- Авдотья, куда понеслась? - крикнул и Ушаков.

- Маланья моя Григорьевна! - обернувшись, отвечала Дунька. - Убьют же дуру!

- Точно! - согласился Архаров, неприятно удивленный тем, что сам он напрочь позабыл об актерке. - Дуня, стой. Коли убили - так уж мертва, и ничем ты не поможешь.

- Ты же сам, сударь мой, посылал меня, чтоб ее спасти! - и Дунька устремилась к крыльцу.

Ваня Носатый оказался быстрее всех - схватив девку в охапку, отнес ее к карете, где сидел Ушаков.

- Не скедись, карючок, - сказал он гнусаво. - Тут уж Стод один властемен… не журбись…

- Ишь, талыгай-то наш остремался… - шепнул Ушаков. Ваня покачал головой.

Они уже довольно знали командира, чтобы по голосу, чуть выше обыкновенного, по неподвижному лицу понять - он поймал себя на ошибке и сильно этим недоволен.

Прибежал Максимка-попович, веселый, даже счастливый - не каждый день выпадет столько радости, и тайный склад оружия вычистили, и театр приступом взяли!

- Господин Тучков вашу милость спрашивать изволит - знатных господ куда девать?

- В нижний подвал! - тут же вместо Архарова ответили трое: Тимофей, Вакула и Кондратий.

- Кыш! - сказал им Архаров. - Передай - пусть рассядутся по экипажам да и катят прочь. Более от них вреда не предвидится. Князя взяли?

- Орал благим матом, ваша милость. Канзафаров его ловко связал. Сказывал, так его баранов перед стрижкой вязать учили.

- Прелестно. Немца взяли?

- Какого немца?

- Брокдорф ему прозвание.

- Прикажете искать?

- Ищите и его, и… и графа Ховрина. Непременно он где-то тут поблизости. Ступай.

Отправив Максимку, Архаров повернулся к карете и увидел, что Дунька плачет, а Вакула, зверообразный монах-расстрига, подобранный Шварцем лет десять назад в совершенно непотребном состоянии, что-то ей тихонько втолковывает.

Странное зрелище представляли они - Шварцевы кнутобойцы, взятые из подвала кто в чем был, Вакула - так вообще в подбитом ватой зимнем подряснике, окружившие стройного пажа в голубом кафтанчике. Сам Шварц - и тот глядел на них озадаченно.

- Так-то, черная душа, - сказал ему Архаров. - Пойти поглядеть, что ли, как бояре разъезжаются?

- Видеть вашу милость - сие было бы им весьма полезно, - отвечал немец. - Однако надобно подумать, куда девать пленников. Их будет, статочно, не менее полусотни.

- Брокдорфа - в карету… Кондратий! - позвал Архаров. - Это ты ведь осенью Брокдорфа на улице опознал?

- Я, ваша милость.

- Он, может, среди этих господ затесался и под чужим именем нам представится. Поди всех огляди. Карл Иванович, немцев надобно отделить и допросить особо, может, даже по-немецки. Хорошо бы среди них отыскался Лилиенштерн! По всем приметам он должен тут быть. И дурак Вельяминов!

Конечно, следовало подойти к Дуньке и как-то ее утешить, но Архаров подумал - и решил, что незачем. Девка пережила чуму, потеряла родню и подруг - теперь-то чего утирать ей слезы? Жизнь такова, что не первую свою потерю и не последнюю она оплакивает, опять же - актерка, вечная содержанка, почитай что зазорная девка, было б о ком слезы лить…

Он подумал - и пошел в обход здания к парадному подъезду. Тимофей сразу же двинулся следом.

Там драгуны уже выводили бунтовщиков. Кондратий глядел на них пристально, хмуря брови, но молчал. Не узнавал, выходит, своего Брокдорфа.

- Надобно карету подогнать, - сказал, подойдя, Левушка. - Чтобы его сиятельство с крыльца - да в карету.

Тут с крыльца свели Вельяминова.

- Эй, этого - сюда! - крикнул Архаров. И, когда перед ним поставили недоросля, некоторое время глядел на него хмуро, даже с известным презрением.

- И что это тебя, сударь, вечно в какую-то помойную яму нечистый заносит? То к шулерам, то к бунтовщикам? - спросил он наконец.

- Ваше сиятельство, не знал я! - с перепугу произведя Архарова в княжеское достоинство, выкрикнул Вельяминов.

- Вот и обезьяна не знает, не ведает, кому и за какие деньги ее продадут. Отпустите дурака. Еще слава Богу, что тетушку Хворостинину сюда не притащил. Каюк был бы старушке.

Петиметр, ощутив свободу, попятился - да и кинулся бежать в аллею, к своему экипажу.

Архаров невольно вспомнил ту давешнюю петербургскую мартышку на крыше. Точно так же, поди, улепетывала от лакеев…

Следовало бы, наверно, хоть слово благодарности сказать ветропраху - все ж именно он помог забраться в мятежный театр. Но Архаров, как всегда быстро, решил, что освобождение и есть сейчас наилучшая благодарность, чего еще словесные реверансы затевать?

- Тимоша, едем в контору. Раздобудь для меня экипаж.

- Нет! - возразила вновь оказавшаяся рядом Дунька. - Тут еще что-то, человек взаперти сидит, вопит…

- Какой человек, Дуня?

- Там. В парке, в заколоченном доме.

- Человек в заколоченном доме вопит? Тебе не померещилось?

- Нет, сударь, - отвечала Дунька. Выплакавшись, она сделалась сердита и глядела на Архарова с великим недовольством.

- И где ж тот дом?

Дунька задумалась.

Коли бы аллеи были прямые - она бы могла указать точно. Но кривизна аллей и их сложные перекрестки были виной и тому, что не нашли впопыхах извозчика в боскете, и не смогли вовремя увезти актерку. Теперь же, поди, и увозить было некого - разве что в храм Божий, на отпевание.

Архаров увидел, как Дунька глядит на большие двери театра, и понял - едва выведут бунтовщиков и начнут выпускать московских бояр, как она ринется отыскивать актерку. Не сомневаясь, что князь успел прикончить невольную участницу своих опасных проказ, Архаров решил отвлечь Дуньку и избавить ее от общества покойницы.

- Показать можешь? - спросил он.

- Могу.

- Пойдем.

Дунька посмотрела на него недоверчиво - ей казалось, что довольно послать туда кого-нибудь из мужчин посильнее, чтобы выломать двери. Но коли самому обер-полицмейстеру угодно - пусть прогуляется, ему не вредно!

- Тучков! Не выпускай бояр, покамест я не вернусь! Князя тоже придержи. Кто там из наших? Ваня! Клашка! Клаварош! Ступай с нами, мусью.

Удивительно, но заколоченный дом нашли без затруднений.

Стоило заговорить о том, что двери так просто не вышибешь, внутри опять хрипло заголосил мужчина.

- А доски от окон мы запросто отдерем, - предложил Клашка. - Угодно, ваша милость?

- Отдирайте. Поглядим сперва, кого там черти гребут. Может, и выпускать его не стоит, - пошутил Архаров, не стесняясь Дунькиного присутствия - она от него в постели еще и не то слыхала.

В четыре руки высвободили одно окно. Оно тут же распахнулось.

В окне, как в портретной раме, стоял молодой кавалер и молча таращился на Архарова, а тот - на него.

И тут же рядом с кавалером появилась женщина. Она тоже уставилась на обер-полицмейстера - и вдруг беззвучно прешептала три не то четыре слова. Может, молитву, может, иное…

Архаров узнал ее, узнал бледное лицо, упрямо выдвинутый вперед подбородок - примету хорошей певицы, и черные курчавые волосы без всякой пудры, дико торчащие из-под дорогой наколки с лентами и кружевами, узнал тоже.

А быть рядом с этой женщиной мог лишь один человек - молодой граф Ховрин, приятель Горелова и непременный участник его проказ.

То, что накрыло с головой обер-полицмейстера, не было обычной растерянностью. Знай он заранее, что увидит Терезу Виллье в обществе Мишеля Ховрина, уж что-нибудь бы придумал - послал бы вместо себя поручика Тучкова, что ли, и соратник заговорщика исправно был бы препровожден на Лубянку. Но сейчас Архаров знал и понимал лишь одно - руки у него связаны. Кем связаны, почему, за какие грехи - понятия не имел. И, право, охотнее бы вернулся на сцену в тот миг, когда толпа уже готовилась брать ее приступом, а Шварц с подручными и с канцеляристами еще только пробирались вслед за Дунькой по закулисным закоулкам.

Положение спасла Дунька. Она вышла вперед и, мало беспокоясь о пленниках, захлопнула оконную створку. Затем повернулась к Архарову с таким видом, что он счел за нужное отступить на два шага.

- Ваша милость, велите, что надобно сделать, мы здесь сами управимся, - сказал Клаварош, прекрасно понявший все тонкости этой сцены.

- Пойдем, сударь, к театру, - добавила решительная Дунька. - Там вас, поди, обыскались.

Кабы не было рядом Вани Носатого, Клашки Иванова, Клавароша - взяла бы обер-полицмейстера за руку и повела за собой, как водят дитя.

Дунька была проста душой, но Марфа привила ей разумную осторожность в отношениях с бабами. Проказы госпожи Тарантеевой тоже способствовали Дунькиному образованию. И сейчас в душе у нее проснулся крошечный такой часовой, обязанность коего - при опасности трубить тревогу. Все, что было связано с Терезой Виллье, таило в себе угрозу для Архарова - и Дунька ощущала эту угрозу, как иные ощущают течение подземных вод и биение подземных ключей.

Архаров трусом не был, нет… и все же пошел прочь, не желая ничего предпринимать, а Дунька еще обернулась, посмотрела на закрытое окно, словно бы говоря взглядом Терезе Виллье: вот только сунься к нему, вот лишь сунься…