Подметный манифест - Далия Трускиновская

Труп Харитона подняли, как ни странно, в Звонарском переулке. Как он туда угодил - это была еще одна загадка. Никто из местных жителей этого не понимал, и Устина по Демкиным описаниям тоже не признали.

- Стилет, - сказал Архаров, когда ему принесли узкий и тонкий нож, вынутый из Харитоновой груди. - Слыхать - слыхивал, а вижу впервые. Отдайте Шварцу.

Он чуть было не сказал: «глядишь, и пригодится». Но это оружие могло служить лишь для убийства, скорого и беспощадного. Клинок - пятивершковый, рукоять короткая и с шариком, должно быть, чтобы упирался в ладонь… Странное для Москвы оружие, однако.

Демка, отдав Шварцу стилет, обратился к нему с особой просьбой - чтобы его допустили до пленных актеров. Пока они с Яшкой бегали в обитель, пока разбирались с телом и доставляли его в мертвецкую - оба старательно вспоминали все подробности своего «паломничества». Тут-то они и поняли, что шагали нога об ногу и с актерами, и с Брокдорфом, а Яшка - так даже слушал стихотворные речи Дмитрия и Шуйского.

Шварц выслушал, велел сперва продиктовать эти сердитые воспоминания канцеляристам, а потом выдал им на расправу старшего из крепостных актеров - Андрюшку, представлявшего князя Шуйского. Сам, как выяснилось, в это же время взял в нижний подвал Гаврюшку, бывшего в бунташной трагедии самим Димитрием Самозванцем.

Актеры, изрядно напуганные, более всего боялись, что их вернут к барину, великому любителю трагического искусства, а тот с перепугу прикажет запороть. Барина можно было понять - князь Горелов впутал его в заговор, а актеры оказались нежеланными свидетелями.

Пообещав, что их судьбой займется сам обер-полицмейстер, Демка выпытал у Андрюшки довольно странную историю.

Будуч приведен в обитель, он старательно твердил свою ролю в келье, ему отведенной, однако ночью за ним пришли. Господин, что доставил их в Москву под видом богомольцев, приказал следовать за ним и выдал самодельные носилки. Перечить этому строгому барину, говорящему по-русски примерно так, как лает собака, кратко и сердито, Андрюшка с Гаврюшкой не осмелились - вот и потащили мертвое тело к Яузе.

Далее начиналась сказка - на манер тех, что бабки с дедами малым внучкам сказывают.

Строгий господин хотел, дойдя до Неглинки, спуститься пониже по течению и закинуть тело подальше от берега. Так бы и сделали - но из мрака выскочил черт и напал на них троих, отбив тело. Надо полагать, оно принадлежало великому грешнику, потому что черт, приобретя его, злобно ругался нерусскими словами. А строгого барина-немца треснул поперек спины оглоблей, отчего у того ноги подкосились. Затем же, постояв и побормотав, растаял во мраке, хотя его присутствие явно ощущалось.

- Только не толкуй мне тут, что от него серой разило! - воскликнул Демка. - А то я не знаю, чем разит у Неглинки! Свежим дерьмом!

Понимая, что от черта, коли вновь объявится, будет менее вреда, чем от барина, когда он оклемается, актеры поволокли его, почти обезножевшего, обратно в обитель. Они полагали уложить его в постель и позвать кого-либо из иноков, сведущих в лечении. И тут из темноты возник еще один черт.

Он свалился откуда-то сверху и обратился к барину со злобными словами. Лицом же был черен, всем обликом - грозен.

Барин струхнул, отвечал ему невнятно, после чего, перейдя на русскую речь, велел нести себя туда, куда покажет черт, утверждая, что там-де живет добрый доктор, который примет и среди ночи.

Будучи в этой части Москвы впервые, актеры не могли назвать ни улицы, ни дома, куда с большим бережением доставили барина. Тащили они его, закинув правую барскую руку на шею Андрюшке, левую - на шею Гаврюшке, обнимая его притом, как девку, а он едва перебирал ногами. Черт несся впереди, легкий и шустрый, епанча его колыхалась, но стука шагов актеры не слышали. Улицу вдруг резко повело вниз, черт почти перешел на бег, актеры не поспевали за ним и страшно боялись уронить свою ношу.

- И тут вам встречь третий черт, - подсказал Демка. Но ошибся - тут-то актеры и оказались у докторского дома.

Черт постучал в окошко условным дьявольским стуком, ему отозвались, произошла беседа на немецком языке, сперва взволнованная, потом деловитая, так что актерам показалось, что их избавление близко.

Однако, стоило двери распахнуться и какому-то служителю принять в охапку увечного, как черт повернулся к актерам и, издав воистину адский скрип и скрежет, принялся отвешивать им оплеухи. Андрюшка с Гаврюшкой сперва остолбенели, потом принялись отступать. Черт с непостижимой быстротой схватил их поочередно за плечи, развернул и погнал пинками вниз по крутой улице. Они и побежали… бежали, бежали, куда-то их занесло… а черт взмахнул крыльями, взлетел вверх и пропал в ночном небе.

- Ну, это уж ты врешь! - возмутился Демка.

Но Андрюшка показал движение рук черта, или лап, или крыльев, или что там у него имелось. Движение было известное - таким человек помогает себе с места вскочить, скажем, на стул, а есть ловкачи, которые и на стол этак вспрыгивают. Ежели человек в черной епанче этак подскочит - и впрямь испугаешься, до того выйдет похоже на огромную черную ворону.

Когда актеры остановились и опомнились - сговорились молчать про эти ночные чудеса. Это уже было чистой правдой.

Демка в чертей не верил по той простой причине, что и сам при нужде мог изобразить такого черта - и бормотать нечеловечески, и оплеухами потчевать. Он пригрозил Андрюшке нижним подвалом и уже повел его туда на расправу, но тут наверх поднялся Шварц. Все сошлось - актеры друг дружке не перечили даже в мелочах.

О чем и было доложено Архарову.

Обер-полицмейстер поставил актеров перед собой и задал разумный вопрос: как они, собачьи дети, в итоге оказалось в Лефортове? Горемыки признались: сбежав от чертей, долго где-то шастали, прятались от обходивших ночные улицы с фонарями десятских, а потом забрались в некий двор, где пахло скотиной, впотьмах нашли какой-то курятник и сели, привалясь к стенке, ждать рассвета. Ну, понятно, там и заснули. Пробудились от мычания, поняли, что сейчас погонят скотину на пастбище, вылезли в какой-то переулок и спросили у заспанной бабы, провожавшей парнишку с козой, где тут Сретенская обитель. Парнишка довел их до какого-то угла, они опять сбились со следу и долго шли вдоль поросшего травой и даже деревцами земляного вала. Наконец нашлась добрая душа, точно указавшая дорогу в монастырь.

- Ни хрена не понял, - сказал на это Архаров. - Скес, ступай с ними в обитель и оттуда прогуляйтесь - авось хоть догадаемся, в какой стороне тот докторов дом.

Яшка-Скес вернулся часа через три и доложил - дом, возможно, тот самый, где проживает доктор Лилиенштерн. В точности актеры его не опознали, но переулок - вроде Варсонофьевский, да и десятские божатся, что других врачей тут не ведают.

К тому времени Архаров уже знал от Шварца, что к домику в Лефортове спозаранку подъезжали на извозчике, да только не со стороны Яузы, а через парк. И, сдается, заметили Максимку-поповича, который, почти не хоронясь, прогуливался возле домишки. Он сам честно рассказал об этом, чем и избавился он наказания - ибо честность есть добродетель, а добродетель должна быть вознаграждаема.

Поиски Устина также оказались безуспешны.

Архаров понимал, что надо как-то решать судьбу лефортовских узников. И перекладывал эту тяжкую обязанность с часа на час, а Шварц и Клаварош тем временем вскладчину приобрели для них продовольствие и отправили со знакомым извозчиком Степану Канзафарову и Михею Хохлову, сменившим Макарку с Максимкой.

Наконец обер-полицмейстер решился, потребовал к себе Клавароша, некоторое время глядел на него исподлобья - но послал не в Лефортово, а на Пресню за Сумароковым. В случае, ежели анненский кавалер окажется уж слишком пьян, - велел призвать на помощь трактирщика, уже не раз оказавшего содействие, и ушат с ледяной водой из колодца.

Настенные часы показывали обеденное время - следовало ждать Никодимку с корзиной провианта и Сашу с заданием. Архаров, заранее зная, сколько ему выпадет работы, еще с утра решил отобедать в кабинете.

Когда он съел примерно треть того, что привез Никодимка (прочее поделили между собой бывшие на тот час в полицейской конторе архаровцы), Клаварош доложил, что драматург доставлен в послепохмельном состоянии - его удалось выловить в тот миг, когда на душе полегчало и посвежело, а для очередного принятия опасной водочной порции он еще не созрел.

Саша выложил на стол все, что требовалось Архарову для вразумление господина Сумарокова. И тогда лишь драматург был впущен в кабинет.

- Садись, сударь, - сказал ему Архаров. - Твое счастье, что тебя на театральное представление пригласить забыли. Потому что зрителей безоружных, включая особ дамского полу, я отпустил, но зрители, взятые с оружием в руках, сидят в остроге.

Александр Петрович ничего не ответил. Отсюда Архаров вывел, что поэт догадывался об употреблении своего произведения.