Подметный манифест - Далия Трускиновская

- Панин, стало быть… - тут Архаров ощутил движение своего левого рукава. Это дергал Левушка, коему пришло на ум то же, что обер-полицмейстеру.

Оба они прекрасно видели в ложе старого театра сестру сей особы, почти облеченной чрезвычайными полномочиями, - сильно недовольную и Петербургом, и государыней княгиню Куракину. А коли от княгини через милого братца ниточка тянется к наследнику-цесаревичу? Поймали бы Брокдорфа - может,ниточка бы обозначилась яснее, а тут - ломай голову, гадай на модный манер, размазывая по блюдцу кофейную гущу…

- Александр Васильевич, сделай милость, поезжай, посмотри город, авось свежим глазом что важное заметишь, - попросил князь Волконский. - Николай Петрович и ты, Тучков, поезжайте тоже.

- Я засвидетельствую сперва почтение ее сиятельству, - сказал на это Архаров. Он желал убедиться, что с Варенькой все обстоит благополучно. Левушка, ни слова не говоря, пошел за ним следом на половину княгини.

У поручика Тучкова была странная забота - он не знал, как быть с портретом Вареньки. Столько времени таскал его на груди - а получилось, что сама Варенька была для него не более вещественна, чем пастушка из галантных песен господина Попова, любимых молодежью ныне так, как за двадцать лет до того обожали песни Сумарокова.

Княгиня Елизавета Васильевна при виде обер-полицмейстера, тут же, не успев руку для поцелуя протянуть, велела позвать девиц. Они явились вместе - княжна Волконская и Варенька, одетые похоже, в светлые платья модных оттенков, с одинаково взбитыми волосами.

Ничего Вареньке рассказывать Архаров, понятное дело, не стал, а только осведомился о здоровье. И, обычно крайне подозрительный, на сей раз не заметил, как переглянулись княгиня с княжной. Зато заметил Левушка. И понял, что решать судьбу портрета еще рано - может, даже разумнее будет оставить его как бы нечаянно в архаровском кабинете. Сам-то Николаша попросить его у девицы не догадается, а так - вроде портрет с луны свалился…

Не то чтобы поручик Тучков так уж мечтал напиться на свадьбе друга - нет, а просто он уже начинал испытывать некоторую тревогу: ведь Архаров знать не желал женщин своего круга. А в его возрасте уже неплохо обзавестись семьей, тем более, что прокорить ее обер-полицмейстер сможет, даже ежели в год будет прибавляться по младенцу. Поэтому Левушка, совсем уж собравшись тайно передать портрет Вареньке Пуховой, оставил его при себе. И даже удержался от вопросов, когла они, откланявшись, шли вниз, в сени.

Архаров и точно не собирался жениться, хотя девица ему нравилась. Не так, как Дунька, - а, коли сравнивать, так Дунька была котенком, в меру игривым, в меру когтистым, который без спросу лезет на колени; Варенька же более походила на заморскую птицу из тех, что держат в оранжереях, - прикоснуться к такому диву боязно, можно лишь любоваться да каменеть, коли вдруг по капризу своему подлетит и опустится на плечо. Если бы кто сказал ему, что сам он Вареньке далеко не противен, он бы по вечной своей подозрительности усомнился в искренности собеседника. А меж тем девушка приняла его таким, каков он был, полагаясь лишь на необъяснимое чутье души. И это свершилось, когда они сидели ночью в кабинете, вдвоем, вопреки всем правилам светского общежития.

Суворов ждал внизу со своим денщиком Прошкой. Кони для них двоих были оседланы. Архарову с Левушкой подвели Фемиду и Агата. Вчетвером всадники выехали с Воздвиженки на Арбат и далее - к Арбатским воротам. Архаров непременно хотел показать Суворову жалкое состояние валов.

Оба понимали - все эти годы Москве незачем было строить укрепления, поскольку не от кого было обороняться. Оба знали - самозванец может оказаться в любой стороне. И то, что Архаров закрыл сегодна одну из дырок, куда он мог бы просочиться, вовсе не означало отсутствия иных дырок.

Но у Тверских ворот они, не сговариваясь, остановили коней и замолчали.

- Егеря идут! - воскликнул Левушка. - Ей-богу, идут! Зеленые мундиры!

- Слава те Господи, - Архаров перекрестился.

По Тверской-Ямской в Москву наконец-то входил егерский батальон, присланный в помощь для соблюдения порядка в Москве и охраны учреждений. Крепкие, невысокие, коренастые егеря казались сейчас Архарову лучше щеголеватых гвардейцев Преображенского полка.

- Помогай Бог… - прошептал Суворов.

Он крестился, глядя на егерей, и Архаров чувствовал - этот человек его понимает. Хотя Суворов мог бы в храме Божием вслух молить о присылке в Москву полков, а обер-полицмейстеру это казалось неудобным и неприличным, однако оба не о себе волновались и не для себя просили милости.

А люди поглядывали на них, невольно сравнивая тяжкую архаровскую посадку в седле с почти неземной легкостью и натянутым, как струнка, тонким станом сопровождавшего его маленького генерала.

- Управимся, - вдруг сказал Левушка.

И они, пропустив егерей, поехали дальше, уже более спокойно толкуя о военных заботах.

Этот день все никак не мог кончиться. Даже когда Архаров прибыл на Пречистенку, даже когда Никодимка помог ему переодеться в домашнее - небо еще хранило отражение света, а тело отказывалось расслабиться для сна.

С утра обер-полицмейстер, дав Саше задание снова и основательно покопаться в сумароковских трудах, уже сидел в полицейской конторе и разбирался со вчерашними трофеями.

Что главной добычей в этом деле оказался князь Горелов - вроде и ясно было и без допросов, но был ли он главным затейником? В этом Архаров сильно сомневался. Сам князь - размещенный, кстати, в верхнем подвале с максимальными удобствами, - от вины отрекался и отсылал к человеку, прибывшему якобы прямиком от покойного Петра Федоровича с такими верительными грамотами, что и святого сбил бы с толку. Имелся в виду превосходно знавший покойника «генерал голштинской службы» Брокдорф. И как было ему не поверить!

Князь, отнюдь не дурак, догадался, что именно Брокдорфа и не хватает в списке арестантов. И потому валил на голштинца решительно все - тот-де и подговорил кого-то из актеров заколоть после представления актерку Тарантееву, а для чего - одному ему, Брокдорфу, ведомо. А уж что до стрельбы по Архарову - так тут князь ни сном, ни духом, и даже, сдается, в Москве его не было…

Как ни странно, Горелов не врал - его поставили на одну доску с парализованным немцем, и тот дал понять - впервые сего господина видит. После чего Архаров распорядился-таки везти горемыку в Павловскую больницу - авось опытные врачи докопаются до сути и поставят его на ноги, тем более, что левой рукой он уже шевелит вовсю, ступнями двигает, даже начал выговаривать слова. Бояться за его жизнь уже не приходилось - почти все, кого он мог выдать, и так оказались схвачены, а Брокдорфу было не до визитов в больницы.

Будучи поставлен на одну доску кое с кем из взятых с оружием в руках зрителей, Горелов шумел и от всякого знакомства отрекался, а они ему подражали, и ничего с этим поделать Архаров до поры не мог. Словом, князь имел возможность весьма ловко изворачиваться, и обер-полицмейстер пока ему это позволял, следя лишь, чтобы все княжье вранье было усердно записано канцеляристаи в особую тетрадь и до поры не перебелялось.

О участии в авантюре господина Сумарокова Архаров тоже не дознавался - чтобы не дать князю возможность лишний раз встать в позу невинной жертвы. К Сумарокову приходил заказывать переделку трагедии молодой кавалер, он же, судя по всему, добивался нужных поправок и расплачивался. Это мог быть граф Ховрин, сидевший ныне под замком в Лефортове - о чем даже и вспоминать не хотелось. Архаров знал, что ни Ховрин, ни его спутница с голоду там не скончаются, а в том, что им вдвоем не скучно, он был уверен…

Шварц посовещался со знающим подоплеку странного обер-полицмейстерского поведения Клаварошем, а также весьма любезно расспросил поручика Тучкова. И решил действовать по своему усмотрению - то есть, разумно и логично. Необходимо было выставить на одну доску графа Ховрина и Сумарокова. Торопиться было некуда - Сумароков преспокойно пил водку на Пресне, даже не ведая, что надо бы пойти в ближайший храм возблагодарить Господа за спасительную забывчивость заговорщиков: драматурга не пригласили на представление «Димитрия Самозванца». А Ховрина следовало держать в Лефортове, пока за ним не явится тот, кто его в домике запер. Разве что злодей решил уморить графа голодной смертью - но и это сделается ясно очень скоро…

Пока же все силы были брошены на поиски Брокдорфа, доктора Лилиенштерна и… Устина Петрова. Все трое как сквозь землю провалились.

Первым делом Демка Костемаров и Яшка-Скес отправились в Сретенскую обитель. Пока изымали оттуда оружие - было не до панихид. А потом, опомнившись несколько, Демка доложил Архарову про Харитоново тело и получил приказание это тело отыскать. И оно действительно нашлось - но не на монастырской земле, и даже не меж строений Рождественской обители, и даже не по дороге к Яузе - Демка, не будучи ангелом небесным, сразу прикинул, куда бы он сам спровадил мертвое тело.