Внутри, вовне - Герман Вук

— Нет, я еще хочу съесть какой-нибудь десерт. Закажи мне груши «Елена». — И Бобби пошла попудрить нос.

Я вспомнил, что когда мы с Ли и Берни были на «Джонни, брось винтовку», в зале были пустые места — но не так уж много; поэтому сообщение о том, что скоро спектакль перестанет идти, было для меня как обухом по голове. Значит, с пятнадцатого июня Бобби будет без работы. Моника Картер пригласила ее поехать с ней в Амарилло, откуда она была родом. Там у Моники был двоюродный брат, богатый землеустроитель, который смотрел спектакль, и Бобби ему очень понравилась. Этот двоюродный брат спал и видел, как он будет с ними обеими приятно проводить время, и он, кстати, знал всех на свете в нефтяном бизнесе. В этом-то и заключалась Боббина новость.

— А что, по-твоему, я собиралась тебе сказать? — спросила она, вернувшись к столу, когда уже было без двадцати пяти два. — Что я беременна? Честно, милый, у тебя же все, что ты думаешь, на лице написано! И это с твоими-то предосторожностями?

Этим она меня уела. Мои понедельничные восторги с Бобби были, конечно, совершенно искренними, и я и вправду парил на крыльях любви в небесном экстазе. Но в то же время я никогда не забывал и о том, что происходит, когда сперматозоид встречается с яйцеклеткой, и теперь я был очень этому рад. А Бобби продолжала болтать о своем предстоящем путешествии. Она никогда не была в Техасе. Она должна была поехать с Моникой на ее машине, поделив с ней расходы на бензин, и у нее же жить в Амарилло.

— Стало быть, милый, — сказала она, — получается, что кончен бал, да? Как говорится, делу время, а потехе час?

Как я мог с этим спорить? Это была стандартная хемингуэевско-миллеевская ситуация. Бобби Уэбб слетела ко мне из страны фей, чтобы насладиться вместе со мною мимолетным волшебством. А теперь она улетит, паря в лунных лучах, и навсегда останется в моей памяти эфирной плясуньей категории «А», которая недолгое время меня любила, а потом растворилась в чудодейственном тумане. Так это мне и раньше представлялось, а теперь уже была назначена разумная дата расставания. Мне только что-то не нравится техасский землеустроитель и эти нефтяные магнаты, которые будут развлекать мою Бобби в Амарилло. Но — чему быть, того не миновать.

— Послушай, ведь до пятнадцатого июня еще целая вечность, — сказал я.

Бобби по-матерински потрепала меня по щеке.

— Именно так давай и будем об этом думать, — сказала она.

Отвезя ее домой, я пошел обратно в «Апрельский дом» пешком вдоль Центрального парка, преисполненный понедельничной неудовлетворенностью. Когда мы ехали в такси, нас тянуло друг к другу, но Бобби старательно отстранялась. Ну что ж, думал я, она небось намеренно делает вид, что охладевает ко мне, и так оно и должно быть: это — одно из условий игры.

Глава 74

Сладкие горести

Толпа запрудила весь тротуар перед магазином «Бергдорф Гудмен». Когда я протолкался к витрине, первое, что я увидел, была Бобби — ростом не больше фута: она улыбалась и махала мне рукой. Это был новый способ показа в витринах летних платьев — фокус, совершаемый при помощи сложной системы зеркал и линз, в результате чего красивые девушки представали перед зрителями в уменьшенном масштабе. Миниатюрная Бобби поманила меня пальцем, и я вошел в магазин. С задней стороны витрины меня встретила Бобби в натуральную величину: она была раскрашена как кукла, глаза у нее блестели, и ее стройная фигурка в легком платье возбуждала пронзительную радость и напоминала о наших объятиях.

— Ну что, удивлен?

— Просто глазам не верю.

Бобби объяснила, что она нашла себе эту работу на неделю, на дневные часы: дело нехитрое, а платят хорошо.

— Ну, а теперь можешь возвращаться к своей пишущей машинке. Мне казалось, что тебе этот трюк понравится.

— Еще бы! Ты очаровательна!

— Правда? Ну, если так, то что ты делаешь сегодня вечером? Может, встретимся?

— Заметано!

— При одном условии.

— Все, что хочешь!

— Помнишь, как ты мне каждый день посылал цветы? Так вот, ты купишь мне цветок.

— Хоть сотню!

— Нет, только один. Гардению. Как раньше.

И она упорхнула обратно в витрину.

Но то был вторник — где же, вы спросите, был Питер Куот? А он уехал в Массачусетс подыскать себе жилье на лето на острове Мартас-Винъярд. Так что в нашем распоряжении была вся ночь, а не какое-то куцее время до двух часов. В полночь Бобби позвонила у двери, и мы унеслись на луну на легких крылах любви.

Потом мы вышли на улицу и умяли в ночном ресторане по огромному омарьему хвосту дяди Йегуды. А под занавес мы прокатились в открытой пролетке по Центральному парку. Когда мы проезжали мимо Иглы Клеопатры, я подумал, что за все века, с тех пор как были начертаны эти иероглифы, никто не был так счастлив, как мы двое в этот момент.

Когда мы прощались у ее двери, Бобби отдала мне помятую гардению.

— На память, — сказала она. — На память об этой нашей ночи.

А теперь позвольте мне рассказать про дядю Йегуду и омарьи хвосты.

Наш дальний родственник, дядя Хаскель Гудкинд, давным-давно эмигрировавший в Южную Африку, был в Кейптауне королем кулинарной «мерзости». Уже много лет он писал папе письма, уговаривая его начать импорт омарьих хвостов из Южной Африки в Соединенные Штаты. Раньше все эти хвосты уминала Западная Европа, но в годы кризиса этот рынок оскудел. Однако папа был слишком занят своей «Голубой мечтой». Но за предложение Хаскеля ухватился дядя Йегуда, все еще не распродавший свой запас Библий в переплетах из дерева «шитим». На его счастье, как раз в это время какая-то эпизоотия поразила омаров у побережья штата Мэн. Поставки омаров из Мэна прекратились, и дядя Йегуда обнаружил, что южноафриканские омары превратились в золотое дно — и деньги потекли рекой. Так что теперь вам понятно, почему тетя Роза явилась на свадьбу Ли в таких роскошных нарядах: обычно, как только у дяди Йегуды появлялись деньги, он напяливал их на Розины плечи.

Однако южноафриканских омаров все же было недостаточно для того, чтобы обеспечить весь нью-йоркский спрос, и дядя Йегуда связался еще с каким-то оптовым торговцем из Тасмании, который, приехав в Америку, привез с собой образцы своих омарьих хвостов и запросил за них даже несколько дешевле, чем дядя Хаскель. Тетя Роза сварила и съела несколько таких образцов и сказала, что они великолепны. Для дяди Йегуды этого было достаточно. Он заказал из Тасмании гигантскую партию хвостов — кажется, несколько пароходов-рефрижераторов; однако тут случилось осечка. Дело в том, что тасманийских омаров нужно было либо, выловив, сразу же варить и есть, либо хранить обязательно в морозильнике. А если их хранили в обычной холодильной установке, то потом, когда их варили, они становились не красными, а черными, а их мясо приобретало темно-коричневый цвет. Когда маклер плыл в Америку, он вез свои образцы именно в морозильнике, и поэтому после варки они были красные, как положено.

Само собой, дядя Йегуда подал на маклера в суд. Добраться до него в Австралии было трудновато. Но в конце концов суд состоялся в Нью-Йорке, и ответчик заявил, что любой торговец морской пищей отлично знает про эту курьезную особенность тасманийских омаров: потому-то они и стоят дешевле. Более того, сказал он, коричневое мясо этих омаров — вполне доброкачественное и вкусное. Судья, разбиравший дело, в порядке судебного эксперимента съел несколько хвостов тасманийских омаров и в своем решении указал, что они действительно очень вкусные, а коричневый цвет даже придает им особую пикантность. Таким образом, дядя Йегуда свой иск проиграл.

Однако, как вы понимаете, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: эта тяжба тянулась один год, а тем временем в штате Мэн кончилась эпизоотия, и тамошние омары снова стали поступать на рынок. В Европе тоже положение улучшилось, и импорт туда южноафриканских омаров увеличился. На руках у дяди Йегуды осталось несколько тонн тасманийских омарьих хвостов, которые хранились на рефрижераторном складе. В течение многих лет он продолжал их распродавать — медленно и понемногу, потому что спрос на тасманийских омаров с коричневым мясом был очень невелик. Может быть, даже сейчас кое-где еще можно найти хвосты тасманийских омаров, распродаваемые дядей Йегудой, которому уже за девяносто, — если вам хочется узнать, каковы на вкус черные омары с коричневым мясом. Но я, каким я ни был тогда вольнодумцем, никогда их не пробовал: я не был настолько любознательным.

— О Боже! — сказала Бобби, дыша мне в ухо. — Как я смогу теперь от тебя уехать?

Это была наша последняя ночь перед ее отъездом в Амарилло — наше понедельничное прощание. Но когда, незадолго до двух часов ночи, Бобби принялась одеваться, она уже весело болтала о своем предстоящем путешествии.