Внутри, вовне - Герман Вук

Еще я вспоминаю ее зубы и то, как странно она улыбалась. Она казалась ужасно серьезной и не склонной смеяться ни по какому поводу. Я бомбардировал ее шутками и анекдотами чисто для самооправдания, считая, что я обязан ее развлекать, но при этом я был уверен, что, конечно же, я никак не смогу показаться привлекательным такой красавице. Любой острослов всегда знает, когда его остроты имеют успех, а когда — нет. Я осознавал, что развлекать-то я ее развлекаю — это было видно по тому, как вспыхивали ее глаза и как быстро появлялась и исчезала на ее губах улыбка, — но это была сдержанная, рассчитанная улыбка, даже не приоткрывавшая зубов.

Глава 71

Победный конец

— Ты согласна?

Она только слегка кивнула. Как вы помните, Молли Блум говорит: «Да, да, согласна, да!» — но в данном случае действительность не подражала искусству. Всего лишь кивок. Мы посмотрели друг другу в глаза, в которых сверкала та обнаженность цели, которая вспыхивает один раз, всего лишь один раз — когда любовь только начинается.

— Ах ты, демон-искуситель! — сказала она. — Как будто ты сам этого не знал. С первой минуты.

Бобби Уэбб расстегнула и спустила юбку над самыми прекрасными ногами, какие знала вселенная, и встала со стула, передернув плечом:

— Дай мне купальный халат или что-нибудь такое.

Я ринулся к платяному шкафу и схватил Питеров красный пушистый халат. По счастливейшей из случайностей Питера незадолго до того положили в больницу с двусторонним воспалением легких.

— Ммм, ну и шик! — воскликнула она и, бросив на меня лукавый взгляд, исчезла в ванной.

А теперь, пока она раздевается, разрешите мне изложить вам последовательно всю цепь событий, приведших к этому сейсмическому моменту, который наступил сразу после полуночи первого апреля 1936 года в нашем с Питером номере в «Апрельском доме», через три недели и четыре дня после того, как Бобби Уэбб вошла в мою жизнь.

Я пощажу вас и не буду цитировать стихи, которые я писал для Бобби и оставлял в «Зимнем саду»: это была в основном графоманская чушь. Не буду я описывать и то, как мы постепенно становились друг другу все ближе и ближе: все человечество через это прошло, и каждый может, более или менее верно, себе это представить. История моих отношений с Бобби Уэбб начинается, в сущности, с той минуты, когда кончилась та упоительная ночь.

— Мне нужно научиться делать гефильте фиш, — сказала Бобби во время нашего третьего свидания, опуская свой миниатюрный кулачок на столик в ночном клубе, — и после этого я выйду за тебя замуж.

Я рассмеялся, и она рассмеялась, и я тут же об этом позабыл. Собственно говоря, я не вспоминал об этой фразе до сегодняшнего дня, когда, как из ящика Пандоры, из прошлого начали слетаться ко мне воспоминания. Тогда это казалось выше моего понимания, что эта ошеломительная сирена, чья фотография висела в вестибюле «Зимнего сада», — она, которая каждый вечер появляется на сцене, где на нее таращили глаза мужчины, — может хотя бы подумать о том, чтобы выйти замуж за жалкого сочинителя реприз, двадцати одного года от роду, и к тому же еврея, у которого на лице еще оставались следы прыщей, некогда вызвавших отвращение у миссис Дорси Пелкович. Впрочем, как оказалось впоследствии, Бобби имела более чем серьезные намерения, и это замечание о гефилте фиш было предварительной рекогносцировкой. Но видя, как я это воспринял, она тоже рассмеялась.

Мои же намерения, с другой стороны, были совершенно несерьезными: не скажу — бесчестными, но романтическими. Я мечтал соблазнить Бобби и пережить с ней эту самую хемингуэевско-портеровскую и миллеевско-коуардианскую интерлюдию страсти. Это было для меня самое главное, и мой уже тогда, наверно, юридический ум заранее запретил мне когда-либо обратиться к Бобби — выступавшей под именем Вайолет — Уэбб со словами «Я тебя люблю», хотя позднее от этой заданной позиции не осталось камня на камне. Так что, как видите, у каждого из нас была своя собственная сверхзадача, что нередко случается в юношеских любовных историях.

Что касается первого шага — соблазнения, — то тут между нами не было сколько-нибудь глубоких разногласий. Я хотел соблазнить богиню, и она, как я сейчас умом понимаю, подавала мне множество ободряющих сигналов, которых хватило бы, чтобы возбудить и профессионального евнуха. Но тогда я смотрел на это иначе. Мне казалось, что я веду себя необыкновенно смело и даже дерзко, пуская в ход пылкие письма и стихи, фривольные разговоры и обжимания на заднем сиденье такси — или на переднем сиденье папиного «бьюика», если мне удавалось его одолжить. Бобби все это не только охотно терпела, но и поощряла. Если у нее был, как мы сейчас выражаемся, заранее обдуманный перспективный план, то, без сомнения, он предусматривал и то, что на сравнительно ранней стадии нашего романа я должен был ее соблазнить, дабы она могла мне показать, как она меня любит.

Ибо то, что Бобби меня любила, было ключом ко всему происходившему. По мнению Бобби, кратковременные интрижки годились лишь для пташек небесных. Она очень быстро решила, что я нужен ей на всю жизнь, но она предоставила мне сделать первый шаг и соблазнить ее. Ибо, в сущности, Бобби была высоконравственная молодая женщина: она, как и положено приличной гойке, жила со своей матерью, охотно ходила иногда в церковь и нередко появлялась на людях с хорошей книгой под мышкой — скажем, со сборником рассказов Джеймса Тэрбера или романом Стейнбека. Она вовсе не собиралась сама соблазнять меня — ни в коем разе! Поскольку она не могла рассчитывать на то, что такая заарканенная ею диковинная птица, как я, сделает ей предложение — по крайней мере, вскоре после знакомства, — ей оставалось ждать и дать мне возможность действовать.

И после того как Питер Куот любезно схватил воспаление легких и лег в больницу, я наконец-то смог предложить моей пассии ложе и достаточно времени для непотревоженного уединения. «Ах ты, демон-искуситель! Как будто ты сам этого не знал. С первой же минуты!» Я был похож на демона меньше, чем кто бы то ни было во всем Нью-Йорке, и я едва поверил своим ушам, когда она сказала, что согласна. Видите ли, я — в своей демонической манере — обхаживал ее уже почти месяц, и она, со свойственной ей практичностью, понимала, что Питер не останется в больнице вовеки веков, так что время пришло. И, уже успев понять, что я собой представляю, она знала, что разве что после дождичка в четверг такой Ноэл Хемингуэй, как я, сделает ей одолжение и сам начнет стягивать с нее трусики. Поэтому Бобби сделала вид, что она больше не может противиться моим страстным мольбам и горячим объятиям. И она изобразила дело таким образом, будто я был вовсе не мешковатый недоросль, а демонический Дон-Жуан, который с самого начала, почувствовав ее слабость, покорил ее своей житейской мудростью. Бобби была чистый ангел, и она была женщина до кончиков ногтей.

— Привет!

Она вышла из ванной — полы Питерова халата волочились по полу, а рукава спадали на пальцы — и сделала мне смешную гримасу. Моя первая мысль была о том, какого она маленького роста. Раньше я никогда не видел ее иначе, как в туфлях на высоких каблуках. Теперь, когда я подошел и обнял ее, я был на полголовы выше, хотя раньше, когда мы с ней танцевали и целовались, мы были вроде бы вровень. В этом неожиданном уменьшении роста Бобби было что-то очень заманчивое.

— Я передумала, — сказала она.

— Ни черта ты не передумала, — ответил демон-искуситель и поволок ее в спальню, чтобы подчинить себе.

Пожалуй, мне нужно объяснить, как случилось, что Питер схватил двустороннее воспаление легких. Он пошел на свадьбу какого-то приятеля и там познакомился с девятнадцатилетней еврейской блондинкой по имени Мэрилин Леви. Она жила в Нью-Рошели, у ее родителей денег куры не клевали, но главное, что ее отличало, — это сексуальная наэлектризованность — такая, что хоть дом освещай. Но она была девственна и непокоряема, как снега Килиманджаро.

Питер начал было за ней приударять, но ничего не добился. Дело не пошло дальше второго свидания, на котором Мэрилин дала ему от ворот поворот. Обо всем этом вы можете прочесть в романе «Сара лишается невинности», ибо Сара — это Мэрилин, если не считать того, что Питер не говорит всей правды, которая заключается в том, что он вынужден был жениться на Мэрилин, дабы овладеть ею. Они были женаты пять лет, и вовсе не он с ней развелся, а она развелась с ним, устав от его многочисленных связей со своими сокурсницами по аспирантуре. «Сара лишается невинности» — это книга-месть.

Ну так вот, во время второго свидания — когда, по моим догадкам, Питер пытался лишить Мэрилин невинности прямо в Нью-Рошели — они вдрызг разругались, и он вынужден был пройти две мили пешком до станции под проливным дождем. В то время от воспаления легких еще нередко умирали, и когда Питер наутро проснулся, стуча зубами и весь в поту, я сразу же позвонил доктору Куоту, и он приехал и увез сына в больницу. Вот так-то случилось, что было доведено до победного конца мое ухаживание за Бобби Уэбб. И все благодаря проливному дождю.