Внутри, вовне - Герман Вук

Что же до непроницаемого Бойда, то он, может быть, стал лишь чуть-чуть менее доброжелательным; а может быть, это нам только казалось. Мы никогда не знали, сколько Голдхендлер ему платит, — но, должно быть, немало. Без Бойда вся голдхендлеровская хохмоделательная машина забуксовала бы и остановилась. Он всегда оставался в пределах досягаемости — либо на месте, либо готовый примчаться по первому звонку; лишь на несколько часов в сутки он уползал в какую-то темную нору в одном из переулков манхэттенского каменного крольчатника, а потом снова появлялся у Голдхендлеров, где он завтракал, обедал и ужинал, всюду ходил за Голдхендлером по пятам и даже терпеливо выполнял разные мелкие поручения стариков-родителей. Голдхендлера он боготворил, всю свою жизнь он посвятил преклонению перед этим человеком; и когда мы с Питером совершили предательство, переехав в «Апрельский дом», я думаю, мы навек потеряли расположение Бойда.

Портье вручил мне конверт с обратным адресом:

«ДЖОННИ, БРОСЬ ВИНТОВКУ!»

Театр «Зимний сад», Нью-Йорк».

В конверте лежали два билета на премьеру — в самом центре первого ряда над сценой: чтобы смотреть мюзикл, лучших мест было не найти. К билетам была прикреплена скрепкой карточка с надписью: «С наилучшими пожеланиями от С. К. Лассера». Странно! Я не видел Лассера с тех пор, как он побывал у нас в номере в «Апрельском доме». Голдхендлер съездил в Филадельфию и вернулся, снова стервенея по поводу «муравьиного дерьма», которым была написана его фамилия на афише. Но спектакль, вроде бы, имел успех. Сцена, заимствованная из «Доктора «Шнейдбейцима», была принята на ура. Во время репетиций Лассер все-таки еще раз попытался выбросить этот кусок, но теперь смирился, видя, как Лар в этом месте вызывает в зале взрывы смеха.

— В ложе над сценой? Отлично! — воскликнул Питер, когда я принес ему билеты.

— Чем, по-твоему, мы заслужили такую честь?

— Кто знает? Может быть, он хочет, чтобы мы напичкали шутками его следующее либретто, а за это он напишет на афише наши фамилии муравьиным дерьмом.

И он продолжал стучать двумя пальцами на машинке. Даже сейчас, уже выдав на-гора добрый миллион слов, он до сих пор так и не научился правильно печатать на машинке. Я-то легко могу напечатать до восьмидесяти слов в минуту — увы, всего-навсего гудкиндовских слов, а не по-царски оплачиваемой куотовской прозы.

На следующий день Лассер позвонил и спросил, получили ли мы билеты.

— Мистер Лассер, — сказал я, — я оставил вам записку в почтовом ящике. Мы хотели бы заплатить за билеты.

— Глупости! Да, вот еще что: я вовсе не забыл, что обещал познакомить вас с актрисочками. Я через минуту буду у вас.

Мы с Питером на радостях чуть по комнате не заплясали: мы же были молоды. Появился Лассер и сообщил, что он включил нас в список гостей, приглашенных на банкет, который состоится на сцене после премьеры:

— Все они там будут. Вы сможете познакомиться со всеми актрисочками до последней.

— Превосходно! — воскликнул Питер.

— Беда только в том, — сказал Лассер, — что эти банкеты превращаются в сущий сумасшедший дом. Так вот, после банкета я хочу устроить маленькую вечеринку для узкого круга друзей — пригласить Берта Лара, Мосса Харта, Джонни Мерсера, всего человек десять. И вот что я хотел спросить: нельзя ли устроить эту вечеринку тут, у вас? У меня в квартире слишком тесно. Конечно, выпивка и закуска — за мой счет, и я приглашу двух шикарных девочек из труппы. Я им уже о вас говорил, они охотно придут.

Мы с Питером посмотрели друг на друга, улыбнулись и расхохотались.

— Годится, — сказал Пигер.

— Вот и отлично! — ответил Лассер.

— Наверно, — сказал я, — вы пригласите и Голдхендлеров?

— Гм! Я уверен, что Голдхендлеры после премьеры устроят свою вечеринку, — сказал Лассер и ушел.

— Ну и мудак! — воскликнул Питер.

— Может быть, еще не поздно ему отказать? — спросил я.

Но это были лишь пустые слова, и мы оба это знали. Актрисочки!

— Все равно, — сказал Питер, — мы должны пригласить Голдхендлера, и плевать на Лассера.

Когда мы, как бы между делом, пригласили Голдхендлера на вечеринку после премьеры, лицо у пего перекосилось. Его ответ, если выбросить из него все непечатные выражения, заключался в том, что он не пришел бы на лассеровскую вечеринку, даже если бы Лассер, дабы его уговорить, совершил некоторые физически почти невозможные акты; и во всяком случае, сказал Голдхендлер, он не ходит туда, куда его не пригласили.

Глава 70

Она входит

— Питер, — позвал я из гостиной, — мы опоздаем.

Часы на башне небоскреба «Парамаунт» показывали без четверти семь. Спектакль начинался в половине восьмого. Питер отозвался из ванной раздраженными словами, не подходящими для ушей благородных девиц.

Сейчас, когда мы готовились к премьере и к встрече с актрисочками, Питер имел серьезные основания быть не в себе. Его секретарша доставляла ему все больше и больше хлопот. Он ни разу не привел ее в «Апрельский дом». Ей это не нравилось. Она знала, что у него завелись деньги и что он освободился от опеки всесильного доктора Куота, и она намекала, что им, может быть, стоило бы пожениться. Питера одна эта мысль вгоняла в холодный пот. У него не было ни малейшей охоты связывать себя узами Гименея с какой бы то ни было женщиной, а тем более со своей половой тряпкой. Эта секретарша была, как любила выражаться моя мама, «приличная еврейская девушка» — то есть не гойка. Уже с год она питала тайную надежду, что Питер к ней достаточно привыкнет, чтобы на ней жениться. Но теперь, потеряв терпение, она начала прибегать к древнему, как мир, отчаянному женскому средству — время от времени отказывала Питеру в любовных ласках, — но это привело только к тому, что Питер окончательно утвердился в намерении с ней развязаться. А кто мог послужить ей лучшей заменой, чем актрисочка категории «А» из спектакля «Джонни, брось винтовку!»?

У меня же был совсем другой настрой. Мне надоело флиртовать с доступными девочками, к которым я был равнодушен. Мне хотелось страстной любви к прекрасной девушке. Это было так просто, и я чувствовал, что такая девушка ожидает меня где-то за ближайшим поворотом. Она должна была ожидать где-то поблизости. Секс должен стать естественной и лучезарной частью нашей любви — после того как произойдет чудо и эта девушка меня полюбит.

Что же до брака, то об этом я вовсе не думал. Мне еще не стукнуло двадцати одного года. Свои представления о любовных связях я заимствовал из романов Хемингуэя, стихов Эдны Сент-Винсент Миллей, песен Кола Портера и пьес Ноэла Коуарда. Я грезил о сладостях и горестях молодой любви, в которой не оставалось места для такой грубой житейской прозы, как свадьба, домашние заботы, семейный бюджет и воспитание детей, но были лишь смех и радость в течение месяца или двух, а затем — прости-прощай. В идеале, конечно, это должно было случиться в Париже. До Парижа, правда, мне было довольно далеко, но и Манхэттен, как мне казалось, — это тоже неплохо, да к тому же, ведь жил я не где-нибудь, а в «Апрельском доме».

Она где-то там!

Но меньше всего я думал, что ею может стать одна из двух актрисочек, которым предстояло в тот вечер прийти на лассеровскую вечеринку в «Апрельский дом».

Питер положил мне руку на плечо:

— Ну, поехали! — Он вгляделся в окно. — Кажется, пошел снег. Романтично. Билеты у тебя?

Сверху, из нашей ложи над сценой, мы увидели, как по центральному проходу в партере прошли Голдхендлеры. Миссис Голдхендлер была в том самом платье с цехинами, которое она в Голливуде надела на премьеру фильма с Джоан Кроуфорд. Это платье, видимо, приносило несчастье. Их остановил капельдинер: он посмотрел на их билеты и указал на два пустых места сбоку, с самого края в пятнадцатом ряду. Чтобы не беспокоить полтора десятка людей, уже сидевших на своих местах, Голдхендлерам пришлось вернуться в самый конец партера и снова пройти вперед по боковому проходу.

В центральной части первых десяти рядов партера сидели все сильные мира сего: продюсер, композитор, кинозвезды, мэр города, Ноэл Коуард, Ирвинг Берлин и так далее. Прочтите справочник театральных и музыкальных знаменитостей 1936 года, и вы сами мысленно заполните эти ряды. Там же, конечно, был и сам Скип Лассер вместе с Шугар Гансфрид. Чем дальше были ваши места от этой блистательной центральной части первых рядов партера, тем сильнее были ваши Прустовы муки от того, что вас так унизили и щелкнули по носу. Мы-то сидели в ложе над сценой, среди простых смертных, одетых не на парад, но это было не важно. Социальный статус имел значение только в первых рядах партера, среди смокингов и вечерних платьев.