Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре они все-таки добрались до дома. Пес без колебаний вошел с ними в подъезд, потом в лифт, и они с Мариной поняли, что когда-то он жил не на улице. Теперь их беспокоило, как его примут свои собаки. Оба колли не стали приставать к новичку ни с расспросами, ни с претензиями. Они были слишком умны, чтобы не понять, в каком положении оказался собрат. Раздевшись, Марина и Михаил повели его мыть. Пес был грязен сам по себе, но плюс к этому вымазан в иле, осевшем на дне тоннеля и труб. – «Смотри-ка,» – сказала Марина, показывая Михаилу поднятую заднюю лапу. На подушечке одного из пальцев и на стопе был глубокий разрез. – «Он, наверно, поранился, когда вылезал из воды в тоннель, – предположил Михаил. – Сейчас в реку чего только не бросают». – «Не бойся, – поймав встревоженный взгляд собаки, сказала Марина. – Вылечим мы тебя, вылечим. Главное, твое дело уже не труба!» Пес и сам великолепно сознавал это. Его словно подменили в сравнении с тем одичалым упрямцем, который дотронуться до себя не разрешал. Выкупанный, вытертый и согревшийся, он лежал на полу и высыхал. Когда поспела собачья еда, и ему подставили миску, он в один миг убрал все ее содержимое, давая понять, что может есть еще и еще безо всякой остановки. Однако они поостереглись – и правильно сделали. Вскоре пес подошел к входной двери квартиры и сел возле нее, подняв голову вверх. – «Смотри-ка, он просится! – сказала обрадовавшаяся Марина. – Выведешь его?» Михаил оделся и вывел. На улице было спокойно, словно совсем недавно не происходило никакого буйства. Пес не замедлил сделать свои дела. Пищеварение, как и следовало ожидать, было расстроено. Они быстро вернулись назад.
Несколько дней наблюдений за новичком позволили Марине и Михаилу установить еще кое-что из его биографии. Судя по абсолютной белизне зубов этого кобеля, ему было года полтора, из которых он сколько-то времени прожил в доме – и в этот период ездил в троллейбусе и лифте, пил кефир – а сколько-то без дома, потому что привык неукоснительно подбирать и сразу проглатывать на улице все, что считал едой, и отучить его от этого ни уговорами, ни битьем оказалось невозможно. В бывшем доме его приучили проситься гулять – и там его в таких случаях либо выводили гулять, либо выпускали на балкон, потому что он и теперь при нужде иногда садился с вопросом в глазах у балконной двери. Больше по его поведению они не выяснили ничего. Зато узнали еще кое-что из книги великого знатока Сабанеева «Собаки охотничьи». И по описанию привычек и по портретному сходству с картинкой черный пес с маленьким белым пятном в нижней части груди был несомненно ретривером – лабрадором. Желание таскать во рту поноску было у него воистину фантастическим. Если он не находил себе палку, то готов был сам выломать ее. Его не смущала никакая величина палки ни по длине, ни по диаметру. Он мог нестись без оглядки, держа в зубах оглоблю во всю ширину тротуара и угрожая снести с ног любого, кто встретится на пути.
По команде: «Апорт!» – он опережал любую собаку и не уступал ни за что, сжимая поноску в своей капканной пасти. Позже, летом, выяснилась его страсть доставать из воды любой брошенный предмет. Он мог без рассуждений снова броситься в воду, даже если уже стучал от холода зубами. Михаил заподозрил, что его кто-то из своих отправил в Москву-реку вслед за брошенной палкой, чтобы он уже никогда с ней не возвращался обратно. Отчаявшийся пес представлял собой теперь великолепное зрелище. Черная шерсть антрацитно блестела, раны на задней ноге зажили, он прыгал от радости с места вверх так высоко, что ударялся спиной в притолоку входной двери, а высоты в ней было два двадцать.
Сначала и Михаил, и Марина, активно расспрашивали всех знакомых, не согласится ли кто из них взять в свой дом спасенного ими лабрадора, но желающих так и не нашлось. В конце концов, им пришлось в короткий срок свыкнуться с мыслью, что придется держать трех собак вместо двух, что оказалось по многим причинам непросто, даже не считая возросших расходов. Новый пес ждал их окончательного решения, глазами умоляя не выгонять его из дому. Они и не выгнали. Не для того спасали, чтобы он опять искал еду по помойкам и становился жертвой столкновений с людьми и обстоятельствами. Но когда ему дали имя Богдан и сказали, что он остается, он понял, что должен отблагодарить новых хозяев за свое спасение тем, чтобы заставить других двух собак слушаться их неукоснительно. На самом деле это означало его попытку заставить слушаться именно себя. Однако ни хозяева, ни тем более, колли не собирались отдать ему главенство. Бетси, как девочка, пользовалась неприкосновенностью, но с Ньютиком Богдан очень часто затевал жестокие драки, и Михаилу надоело их разнимать с издержками для себя в виде покусанных рук и даже смятых зубами наручных часов. Злоба Богдана к Ньютику была беспредельна. Он не мог смириться с тем, что этот колли, выросший в довольстве, ласке, сытости и неге, позволяет себе вести себя так, будто он ЗА ЭТО ничего особенного не должен своему хозяину и хозяйке. Комплекс люмпен-пролетария, поднявшегося из преисподней в нормальный мир человеческих отношений, в том числе между людьми и собаками, вызывал у Богдана мстительные чувства по отношению к Ньютику – ему бы послоняться по помойкам, подрожать от холода на ветру под дождем или снегом, наполучать пинков, ударов палками и камнями от двуногих гадов – тогда бы он знал, что почем!
В конце концов с Богданом пришлось расстаться, причем не лучшим для него образом. Его согласились взять жить в деревню, где он много времени проводил, сидя на цепи, и где кормили его несравненно хуже. Михаил не почувствовал в этом случае никакой вины ни за собой, ни за Мариной. Богдан расплачивался за попытку заменить в семье атмосферу любви и терпимости атмосферой ненависти и подчинения. Внезапное везение в жизни вдобавок к своему чудесному спасению Богдан использовал точно так же, как Полиграф Шариков в доме профессора Преображенского, который своим хирургическим искусством превратил несчастного, настрадавшегося и как будто доброго пса как будто в человека, в тирана и хама. Отсутствие правильного воспитания и внутренней культуры было решающим фактором в метаморфозе существа, выбравшегося или выбившегося «из грязи в князи» – что в случае с героем «Собачьего сердца», что в случае с Богданом привело к одинаковому результату. Переделать сознание в том же темпе, в каком изменились обстоятельства их жизни, оказалось абсолютно невозможным. Психика и ее стереотипы, порожденные прошлой ущербностью их бытия, позитивным сдвигам не подвергались, ибо не было соответствующих сознательных волевых импульсов, исходящих из глубин существа, которое само стремилось бы стать лучше, а не просто пыталось бы перестроить окружающий мир так, чтобы в нем становилось лучше только ему. Богдан, пожалуй, мог бы остаться хорошим, преданным и не насаждающим вокруг себя зло, если бы он был в семье единственной собакой. Но, поскольку он готов был стать единственным даже путем уничтожения других собак, в их семье ему было делать нечего.
Жестокость жизни всегда давала в душе скверные всходы, и из испытавшего ее существа, будь то пес или человек, изживать еë оттуда было много трудней, чем выпалывать сорняки, сами собой вырастающие рядом с культивируемыми растениями из огородных гряд.
Проповедь любви, терпимости и добра в отношениях между людьми за две тысячи лет после Христа не привела к коренному улучшению человеческой породы в христианском мире. Зато проповедь зла встречала немедленный отклик. Зло чрезвычайно хорошо устраивалось в уютном кресле добра, словно это кресло для него как раз и предназначалось. И примеров тому была тьма, как в империи Гитлера, так и Сталина.
Михаил не забыл, какую социальную науку преподавали юным гражданам с детского сада. Воспитательницы читали им родную детскую художественную литературу. Конечно – народные сказки, конечно – и сказки нового времени. Но больше всего – рассказы о революции и гражданской войне между красными и белыми. И если белые расстреливали красных – это было очень плохо. А если красные расстреливали белых, то это наоборот – было очень хорошо. Поскольку красные разгромили белых, даже дети могли легко сделать правильный логический вывод – хороших и полезных расстрелов было больше, чем вредных
