Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После завтрака Михаил забрался в палатку и занялся мелким ремонтом одежды, затем принялся за дневник. Предстояло решить, как писать о ночи, проведенной с Галей, если вообще об этом писать. Не писать совсем казалось несправедливым. Писать, как и чем они занимались, было и стыдно, и неосторожно. В конце концов, он упомянул, что вечером Галя к нему зашла, а утром он отнес к ним на бивак свои излишки продуктов. Сделав все, что собирался, он осознал, что управился поразительно рано. Сказался необычайно ранний подъем.
Но идти на охоту не имело смысла. Вся разумная дичь – а он знал, что вся она разумна, но особенно после такого дождя – ни за что не покинет своих сухих убежищ, даже если подойти к ней почти вплотную.
Оставалось только либо думать, либо писать, либо читать. Михаил выбрал последнее. Он погрузился в любимую повесть Андрея Скалона «Живые деньги», забыв обо всем другом. И снова его бередил не только изумительный текст, рождающий абсолютно реальные картины и образы, но и так и несбывшаяся мечта стать настоящим, постоянно живущим в глухомани таежником, а не гостевым посетителем тайги. И поскольку героями повести, наряду с людьми, были собаки, он еще сильнее затосковал без своих, о которых, конечно, и так не забывал, потому что ежедневно и почти ежечасно ощущал их совершенно непривычное отсутствие рядом с собой. Дома всегда приходилось смотреть себе под ноги, чтобы не наступить на какую-нибудь, когда они блаженно спали на полу, часто на самом проходе и в узостях, «на Гибралтаре», как он им говорил. Одно время в доме их было три. Умница Бетси, прекрасная колли, самая старшая и вполне сознающая, что она красавица и умница, ее младший брат от другого отца, но в еще большей степени – молочный сын, которого она выкормила грудью, сделав молоко без всякой беременности, вызвав его у себя только любовью, чтобы питать недельного щеночка после смерти их матери Ньюты от послеродовой инфекции. Их общими с Лизанькой-Бетсинькой стараниями крохотный Ньютик вырос в большого красивого черного колли, похожего на мать, но так навсегда и оставшегося маленьким несмотря на свой ум и матерость. Последним был черный, с единственным белым пятном внизу на груди, лабрадорский ретривер Богдан, невероятно сильный и быстрый для своей, в общем-то, не очень большой величины и тоже очень хороший пес, но не родившийся и не воспитывавшийся в их семье. У его появления в их доме была другая история.
Гуляя однажды в субботний день в середине марта вместе с Бетси и Ньютиком по набережной Москвы-реки, Михаил вдруг услышал будто от противоположного берега протяжный и горестный вой. Обе собаки насторожились и повернули головы к воде, подтверждая, что вой ему не причудился, но в чем все-таки дело, он сразу не мог понять. После короткой паузы вой повторился. К этому времени Михаил достал из кармана компактную подзорную трубу, которую имел обыкновение брать с собой на прогулку в ясную погоду. Ведя ее вдоль стены противоположной набережной на уровне уреза воды, Михаил почти сразу поймал в поле зрения устье большой трубы водосточного коллектора, в котором сидел и, высоко подняв голову, выл попавший в отчаянное положение черный пес. Он показался Михаилу достаточно крупным. Однако влезть на гладкую каменную стенку с нарастающей крутизной и карнизом на самом верху под гранитным парапетом у него не было никаких шансов. Впрочем, как и у тех двух более мелких собак, которых они с Мариной доставали прежде из Москвы-реки и канала. Михаил без всякого энтузиазма подумал, что придется лезть и за этим псом. Он продолжал идти вслед за спущенными с поводков Бетси и Ньютиком, погрузившись в лихорадочные мысли о том, что надо взять из дома, прежде чем идти на другой берег спасать. Веревку, нет – две, два – три карабина, ошейник и поясной широкий ремень для обвязки собаки, себе – высокие сапоги, электрофонарь, толстые кожаные перчатки и брезентовые рукавицы, да что-нибудь псу из еды – кто его знает, сколько он уже там ошивается. На время Михаил упустил из виду устье трубы, а когда вновь посмотрел, собаки там уже не было. Вывалиться из большой трубы пес не мог, и Михаил понадеялся, что в таком тоннеле он сам найдет себе дорогу наверх. Желания еще раз демонстрировать свои альпинистские умения, к тому же без острой необходимости, Михаил не имел. Все же, озадаченный внезапным исчезновением собаки, он на всякий случай еще некоторое время наблюдал за устьем трубы, но пес так и не появился. Михаил подозвал своих собак и на сей раз умница и умник без промедления сразу подбежали к нему. Это подтверждало, что они были встревожены. Обычно же их приходилось звать и окликать несколько раз, поскольку они считали, что прогуливают Михаила в той же степени, в какой он считал, что прогуливает их. Дома он рассказал Марине о воющей собаке и о ее внезапном исчезновении. Во время вечерней прогулки по той же набережной он вслушивался и вглядывался в плохо различимую противоположную набережную, но бедствующего пса не было ни слышно, ни видно, и это успокоило Михаила.
Однако уже назавтра, в воскресенье, он сделал крайне неприятное открытие – собака снова сидела в устье трубы и выла, правда, уже не так громко, как накануне. Наверное, потому, что сутки были упущены, и она ослабела без еды. Досадуя на себя, Михаил сразу повел Бетси и Ньютика домой, по дороге повторяя про себя, какие понадобятся сборы и с кем идти. Лучше было бы с Мариной, но она уже занялась какими-то делами по дому. В крайнем случае можно было ограничиться участием четырнадцатилетней Светы, всегда готовой откликнуться на собачью беду.
Света явилась на зов к ним буквально через четверть часа, чем очень обрадовала Михаила, хотя тут же и огорчила. Он велел ей одеться потеплей, а она пришла в холодных модельных ботинках (не терпелось обновить покупку) и в куртке без капюшона. Стоять в таком виде на страховке под сильным холодным ветром не обещало ей ничего хорошего. Однако внучка не поняла причины его недовольства, и от этого оно еще больше возросло. За высокими резиновыми сапогами пришлось лезть на антресоль, штормовка, веревки, теплая куртка – все было в разных местах, и Марина начала сердиться, что они еще не уходят и мешают ей убирать. Только оказавшись на мосту через Москву-реку, Михаил вспомнил, что не взял для спасаемой собаки еду. Он заколебался было – вернуться за едой или идти вперед, но, решив, что в случае возвращения «пути не будет», решил двигаться дальше.
Они со Светой быстро, подгоняемые ветром и нетерпением, добрались до противоположного берега, спустились по лестнице на набережную и скоро добежали до места, где по приметам Михаила должна была находиться труба. Заглянув там за парапет, Михаил убедился, что не дошел до нее всего несколько метров. Он поискал глазами, за что заложить коренной конец веревки. Кроме решетки над водосливными отверстиями в мостовой привязать было не за что. Она была в стороне от нужного места спуска, но, к счастью, не закрыта льдом. Он приступил к делу. Репшнур он сложил вдвое, опустил сдвоенный конец в щель толстенной решетки и с трудом поймал его пальцами, пропущенными сквозь соседнюю щель. Дальше было проще. Завязав один репшнур булинем, он присоединил к нему второй – страховочный репшнур, велел Свете надеть рабочие рукавицы и объяснил, как стоять и что делать на страховке, а сам перебросил тело через парапет, провел двойной репшнур под правой ногой, оттуда перед грудью через левое плечо за спину, зажал веревку в правой руке и оттолкнулся от стенки. Спуск «дюльфером» он не забыл и, быстро спустившись к воде, шагнул вбок и встал в устье трубы. Она оказалась большим овальным тоннелем высотой в метр двадцать и шириной около девяноста сантиметров. В согнутом состоянии в неё вполне можно было войти, и он понял, что идти туда придется, потому что пса от устья не было видно. На всякий случай он крикнул: «Собака, собака! Иди сюда!» – но она не появилась. Михаил приготовил фонарь, но еще не включал его, потому, что света пока хватало, и двинулся вглубь, в неизвестность по мелкому ручью, текущему по дну тоннеля, к поперечной трубе, обмазанной цементом и пересекавшей его почти на половине высоты. Поверх нее еще как будто можно было протиснуться дальше. Как только Михаилу удалось заглянуть в затрубное пространство, он понял, что полез не зря. Его взгляд сразу наткнулся на два желто-зеленоватых глаза, горевших в полутьме на фоне смутно угадываемой головы. Собака находилась в еще одной трубе, впадавшей в тоннель слева на высоте в четверть метра от дна. По-видимому, там было сухо. Михаил снова позвал собаку голосом и приглашающим жестом,
