Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В таком виде в Советском Союзе имели право разгуливать только иностранцы, на которых во все глаза таращились совковые люди, одни с удивлением, другие со злобой и негодованием, третьи с нескрываемой завистью и восторгом. Я с Ребеккой и Доротеей с удивлением смотрел на нежданных визитёров, не совсем понимая, кто они, от кого и почему протопали по нашей коммуналке и возникли на нашем пороге. Вскоре всё разъяснилось. Баронесса Дюпольд оказалась подругой Валентины Маркаде, а в Париже её знают как Дину Верни, знаменитую натурщицу Аристида Майоля, музу его последних лет. Маэстро завещал ей всё своё творчество. Её тело, воспетое Майолем в бронзе, высится на гранитных пьедесталах перед Лувром. И ко всему прочему Дина Верни – владелица галереи в Париже, где она выставляет работы известных художников. Мои графические работы она увидела у Маркаде, они пришлись ей по душе, поэтому она и появилась здесь, чтобы предложить мне устроить выставку моих работ в её галерее.
“Манфред по профессии скульптор, но, как оказалось, совершенно бездарный, и сейчас он занимается лошадьми и коллекцией старинных экипажей, которые мы сдаём для съёмок в кино. Манфред почти глухой, потому что мальчишкой его забрали в гитлеровскую армию и под Сталинградом от грохота снарядов он лишился слуха…” Так баронесса представила нам барона, который, ни слова не понимая по-русски и к тому же будучи тугоухим, только ласково поглядывал на всех нас и улыбался.
“Бертран, – кивнула она в сторону белобрысого сына, – это его сын, по-моему, тоже бездарный. Когда ему исполнилось шестнадцать, я в качестве подарка взяла его в Токио, где устраивала выставку Майоля. И там Бертран умудрился подцепить сифилис от какой-то японской проститутки. А по возвращении в Париж он, узнав от врача об этом, раздобыл пистолет, ранним утром взобрался на парапет Сены и выстрелил себе в сердце. Упал в воду, но проходящие мимо парни прыгнули в реку и спасли его. Пуля прошла насквозь, не задев сердце, и парень остался в живых. Промахнулся”, – весело закончила она представление младшего сына, наследника баронского титула, который так же, как и папа, не понимал по-русски и тоже улыбался, лишь при слове “сифилис” обеспокоенно заёрзал на стуле.
“Ну а Оливье – это моего другого мужа, и мне кажется, что дети у меня не получились. Впрочем, сейчас я купила ему камеру и он начал снимать у нас в замке фильм о вампире. Может, из него что-то и получится! – и одобрительно посмотрела на старшего, который, разумеется, тоже не понял, о чём говорила его мать. – Ну в наследство от меня они не получат – ничего! Всё разбазарят!” – так закончила она не совсем обычное представление своих близких.
Пока баронесса беспощадно повествовала о муже и сынах, я внимательно смотрел на неё, ясно чувствуя и понимая, что передо мной весьма незаурядная личность, и время от времени ловил на себе её пристальный взгляд. “Как это странно было для меня пройти по этому ужасному грязному коридору и вдруг очутиться в замке, где всё так гармонично и красиво. Ну прямо как и у меня!” – говорит она, окидывая взглядом мою мастерскую, пройдя по ней и заглядывая во вторую комнату, обставленную старинными шкафами и другой мебелью, часть которой была выполнена по моим эскизам. Просмотрев мои раскрашенные от руки офорты, она отобрала несколько серий. “Галантные сцены”, “Натюрморты” и “Метафизические бюсты и головы” она решила переправить через знакомых дипломатов в Париж и, тепло распрощавшись с нами, пообещала вскоре приехать за очередной партией работ для выставки.
Барон и баронесса обняли нас всех на прощанье, а меня баронесса неожиданно наградила долгим и страстным поцелуем… В этот вечер я понял, что моей прежней жизни приходит конец и нас троих ожидают перемены, и было предчувствие, что перемены эти будут нелёгкими…
Муза, торговка и…
И моим предчувствиям вскоре предстояло сбыться – в мою жизнь и жизнь моей семьи и друзей вихрем ворвалась она – Дина Верни – муза великого французского скульптора Майоля, крупнейшая парижская галерейщица, подруга и натурщица наших кумиров в изобразительном искусстве – художников и скульпторов. Она прилетает из Парижа за очередными партиями моих работ, и, естественно, я ввожу её в круг моих друзей. Она рассказывает нам о себе, поёт, играет на гитаре. И очаровывает нас рассказами о своей жизни.
“Верни? Это для французов, а для вас всех я – Дина Верная, потому что фамилия моего отца – Верный. Да, да! Знаменитый одесский музыкант Яков Верный, которого немецкие фашисты из-за его еврейского происхождения сожгли в печах Аушвица. Ну а мне удалось пробраться в Париж, где я попала в круг художников и скульпторов, позируя для них”. Как из волшебного короба, сыпались и извлекались священные имена и истории, напрямую связанные с вот этой маленького роста, упитанной пятидесятилетней женщиной, сидящей сейчас перед нами! Невероятно!
“Матисс? Я бросила ему позировать, но, жалея его, послали вместо меня мою подругу Лиду Делекторскую. Она позировала ему дольше, чем я!” “Вламинк?! Он стал приставать ко мне, я дала ему по морде, оделась и ушла”. “Осип Цадкин? Он был влюблён в меня, мы часто с ним бывали на природе за городом. Он бегал за мной, читал стихи, гонялся за бабочками”. “Сутин? Бедняга! Я отвозила его в парижский госпиталь, тайком пряча от немцев. Он ведь был евреем!” (Нам и в голову не пришла мысль о том, что сама-то Дина тоже была еврейкой…)
Мы сидели вокруг неё с открытыми ртами и вытаращенными зенками. Кумиры кумирами, но даже не это самое главное, чем она нас заинтриговала и поразила. То, чем она нас покорила и восхитила окончательно и бесповоротно, – это то, что Дина была героиней-антифашисткой! Да-да, настоящей героиней времён
