Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чего только стоили её рассказы о том, как её, раздетую донага, гестаповские изверги запихивали по пояс в чан с водой и пытали электрическими разрядами. Картинным жестом она обнажала плечо, на котором виднелось несколько тёмных пятен. “Вот это осталось на память о фашистах”, – тихо произносит она. И мы, изрядно принявшие на грудь дорогих заграничных напитков, которые она закупала в недоступных советским людям “Берёзках”, подвывая от восторга, лезли целовать ей это самое плечико, руки, ноги. Целовать священную плоть героини. Она-то знала, что мы – дети военных лет, сыновья офицеров и солдат, сражавшихся с тем самым фашизмом, – поймём и оценим её, пожалуй, как никто.
Ещё бы не смотреть на Дину горящим взором после того, как она в красках описала побег из гестаповского ада – тюрьмы, расположенной в старинном замковом строении, окружённом высоченной каменной стеной. На окнах были толстенные решётки, наверное, ещё помнившие рыцарей-крестоносцев. Но разве можно было бы осуществить Динин побег, её освобождение, если бы за этим не стояли такие люди, как Пабло Пикассо, Аристид Майоль с боевыми товарищами из партизанского подполья?!!
Были подпилены решётки, связаны из разорванных простыней длиннющие верёвки, по которым и спустилась в темноте ночи бесстрашная Дина. Верёвки не хватило… Но упала она в объятия боевых друзей и осталась жива. (И в нашем воображении рисуется уходящая в небо каменная средневековая стена, по которой в ночи спускается на верёвке, сплетённой из простыни, крошечная фигурка бесстрашной девушки по имени Дина.)
“Ну и что вы думаете было потом? – обводя нас своими сверкающими очами, громко вопрошает она. И, не дождавшись ответа, гордо тряхнув головой, продолжает: – А на следующий день я с гитарой в начале ночи была под стенами тюрьмы и всю ночь пела песни Сопротивления на французском и испанском языках оставшимся моим друзьям-заключённым! – Снова сверкнув очами, она продолжает: – И боевые мои друзья из-за решёток после каждой песни кричали мне: «Браво, Дина!!!»” И лишь на рассвете она покинула своих друзей.
И в завершение этой умопомрачительной истории эта чудо-женщина брала гитару и начинала красиво поставленным низким грудным голосом петь цыганские романсы, искусно подыгрывая себе на гитаре. И выясняется ещё одна подробность её фантастической биографии. Оказывается, что она много лет пела в хоре наших любимых цыган вместе с Владимиром Поляковым, Алёшей и Валей Дмитриевичами!
Во время исполнения знаменитой “Тёмно-вишнёвой шали”, перебирая струны привезённой из Парижа гитары, Дина не отрываясь смотрит на меня, и я вскоре начинаю понимать, что ей нравятся не только мои работы. Ну что ж, может, любвеобильная мадам Верни поможет моей дочери уехать в свободный мир и избегнуть советской психушки…
Забытьё, спасающее меня от безумия…
Рушился созданный мною мир, не выдержавший ударов, наносимых навалившейся непоправимой ситуацией. Приезды Дины Верни, пьяные вечера и ночи, цыганские песни вперемешку с русским романсом, распеваемые музой Майоля, завывание тощим голосом песенок Андрея Геннадиева под бренчание гитары… Пляски и пение пьяного Коки и слюнявое лобызание Есаула и Сигитова “героини Сопротивления”, окосевших от дармового, да ещё и западного алкогольного пойла. Разгорающийся роман Ребекки с белокурым “викингом”… Удручающая меня пылкая страсть ко мне Дины… Надвигающаяся разлука с любимой дочерью и Ребеккой, неизвестность моего дальнейшего существования… Рушившийся на глазах годами создававшийся мною мир спокойствия, гармонии, творческих поисков и их воплощения леденил душу.
И круг моих друзей был свидетелем этого распада. Привычный распорядок был нарушен. Все жили ожиданием визитов Дины и её сыновей, сопровождаемых безудержными пьянками и весельем, граничащим с безумием. Психика моя не выдерживала таких нагрузок. Дома я не мог находить покоя. Атмосфера была гнетущая. Доротея тонкой чувствительной своей душой угадывала, что всё происходящее творится из-за неё…
Ребекка, потерявшая голову от смятенных чувств, наверное, так же, как и я, с ужасом осознавала крушение нашего мира. Её терзала страсть к Андрею, к Дине она никакой ревности не испытывала. Впрочем, как и я к Геннадиеву. Ребекку я не ревновал, уж слишком ничтожен и жалок был этот тип. Я просто был убит разочарованием в ней, ясно сознавая, что всё – наш мир и горячо её любящий супруг – всё возлагается ею на алтарь своей страсти. Взбурлившая в Ребекке цыганская кровь, унаследованная от матери, вкупе с богатым воображением создаёт образ сказочного белокурого рыцаря, перед которым она не в силах устоять. Неважно, что достоинствами новоиспечённого “рыцаря” являются лишь высокий рост и смазливая физиономия, ну и, как большинство рыцарей, он малость туповат и необразован, – ослеплённую страстью женщину всё восхищает и умиляет.
“Ребекка, меня чего-то температурит, а где пакетик жаропонижающих таблеток, который Дина привезла из Парижа?” После минутного молчания она смущённо заявляет, что таблетки она отвезла загрипповавшему Андрею. (Минутное молчание с моей стороны.) “Я приехала к нему в мастерскую, он такой бледненький, худенький”, – умильным голосом сообщает Ребекка… Итак, полюс романтики переместился в мастерскую Геннадиева, в которой я ни разу не был. И мне ничего не оставалось, как сидеть в печали на обломках нашего рухнувшего мира, дожидаясь очередного приезда музы Майоля – с обязательными буйными попойками, с деспотическими требованиями непрерывного внимания к своей персоне.
И мою душу заполняла тоска, отчаяние и какая-то сартровская тошнота ко всему происходящему. И если бы не милость Венеры, отпустившей ко мне одну из служительниц своего храма, я не уверен, что смог бы сохранить себя в обрушившейся на меня ситуации.
Мой Гаврош
Служительниц у богини любви великое множество. Они многоцветны, многолики и многофигурны. Кто-то из них служит ей в храме, кто-то – на дворе, кто-то – за храмовой оградой. Это пылкие любовницы, корыстные содержанки, одержимые неистовой страстью дамы, куртизанки и уличные шлюхи. Но у каждой из них есть чувствительное сердце, способное полюбить кого-то один раз и, может, на всю свою жизнь, невзирая ни на количество любовных связей, ни на свою считающуюся позорной профессию. На своём жизненном пути я столкнусь со многими служительницами Венеры из разных её ведомств. Татьяна Эляшева принадлежала к категории пылких любовниц.
Предки, по её словам, были турками. Пожалуй, так оно, наверное, и было. Чёрные волосы, хорошая фигура, тонкий нос, чувственные полные губы, растягивающиеся в приблатнённой ухмылке и обнажающие крупные зубы со сверкающей золотой фиксой. Серые глаза излучают страсть. Такие глаза даже в прорези чадры могут многое сказать и увлечь за собой мужчину. Овладев профессией парикмахерши и поработав пару лет в салоне, она поняла, что это занятие не приносит серьёзных доходов, забросила щипцы и ножницы и занялась фарцовкой,
