Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость - Эмиль Золя

Между тем Моранж, семеня мелкими шажками, вел за собой Александра, приветливо и спокойно беседуя с ним.

— Простите, пожалуйста, что я иду впереди, но нужно же показывать вам дорогу… О! На таком заводе, как этот, не трудно и заблудиться, здесь столько лестниц, коридоров, закоулков. Конца нет!.. Вот видите, сейчас коридор сворачивает налево.

Затем, выйдя на галерею, где царила полная тьма, Моранж рассердился и сказал вполне естественным тоном:

— Ну вот! Они всегда так! Опять света не зажгли, а выключатель в том конце коридора… Хорошо, что я знаю, куда идти, сорок лет хожу этим путем… Осторожней, следуйте за мной!

И он каждую минуту предупреждал Александра, куда ступать, любезно показывал дорогу, и ни разу голос не изменил ему.

— Не отставайте, сворачивайте налево… А теперь нам надо идти все прямо… Обождите-ка, здесь галерея разделена барьером, там есть дверь. Вот мы дошли… Слышите, я открываю дверь… Идите за мной, я пройду первым.

Моранж спокойно шагнул в темноту, в пропасть. И безмолвно, не вскрикнув, рухнул вниз. Александр, не отстававший ни на шаг, почувствовал пустоту разверзающейся перед ним бездны, колебание воздуха от падения тела и с ужасом понял, что пол уходит у него из-под ног. Но он уже не мог остановиться и, сделав, в свою очередь, шаг, с воплем сорвался вслед за Моранжем. Оба тела столкнулись и разбились насмерть. Моранж, однако, еще дышал несколько секунд, Александр же лежал с пробитым черепом, с вытекшим мозгом на том самом месте, где когда-то нашли Блеза.

Когда оба трупа, жертвы загадочной катастрофы, были обнаружены, всех охватило смятение. Моранж унес с собой свою тайну, совершил жестокий акт правосудия в припадке безумия, быть может, для того, чтобы покарать Констанс, а быть может, для того, чтобы загладить свою старую вину перед Дени, вознаградив его за потерю брата, из любви к маленькой Гортензии, которая теперь может жить, не зная горя, со своей послушной и красивой куклой Марго. Устранив орудие преступления, он уничтожил возможность нового преступления. Одержимый навязчивой идеей, он, вероятно, не задумывался над существованием стихийного правосудия, не подвластного разуму, которое, подобно урагану, с жестокой невозмутимостью косит человеческие жизни. Он этого не знал: он действовал. Но на заводе все в один голос твердили, что Моранж окончательно спятил, что только он один виновник несчастья, тем более что никто не мог понять, почему лампы были выключены, а дверцы люка широко распахнуты; никто не представлял себе, как он мог сорваться в пропасть, прекрасно зная о ее существовании, и каким образом упал за ним следом несчастный молодой человек. Впрочем, вскоре после этих событий, когда консьержка дома, где жил Моранж, рассказала о чудачествах покойного, о чем после посещения его квартиры комиссаром полиции узнали все, последние сомнения исчезли, — старик бухгалтер уже давно сошел с ума. Да, такого безумца давно пора было упрятать в больницу! Достаточно посмотреть, в каком ужасающем состоянии была его квартира: в кухне грязно, как в хлеву, в гостиной с мебелью в стиле Людовика XIV, покрытой пылью, — полное запустение, в столовой — все вверх дном, дубовая мебель, сдвинутая неизвестно зачем к окну, загораживает свет, и там темно, как в погребе. Только в комнате Рэн царил идеальный порядок, благоговейная чистота, мебель из белой лакированной сосны блестела, как зеркало, — очевидно, ее протирали ежедневно. Но признаки безумия проступали особенно убедительно в спальне, превращенной в музей реликвий, где все стены были увешаны фотографиями жены и дочери Моранжа. Над столом, что стоял против окна, было устроено нечто вроде алтаря, который Моранж в свое время показывал Матье. В центре, — словно сестры-близнецы, красовались Валери и Рэн, снятые, когда им было по двадцать лет, а вокруг было аккуратно расставлено и развешано множество их фотографий в разные годы: когда они были еще совсем маленькими, потом молодыми девушками, потом взрослыми женщинами, в различных позах и туалетах. И тут же на столе, словно жертвоприношение божеству, было обнаружено более чем на сто тысяч франков золотых и серебряных монет, и даже целая груда медных су — все состояние бухгалтера, которое он копил столько лет, питаясь черствым хлебом, как нищий. Наконец-то стало известно, куда уходили его сбережения: он отдавал их двум любимым женщинам, которые по-прежнему были для него всем — волей, страстью, гордостью. Терзаясь мыслью о том, что, мечтая сделать их богатыми, он невольно стал их убийцей, Моранж копил для них эти деньги, которых они так страстно жаждали, которые потратили бы с таким восторгом. По-прежнему только для них он трудился, им отдавал все заработанное, осыпая их золотом, не тратя на свои личные прихоти ни одного су, ибо в своем бредовом служении милым сердцу призракам он желал лишь одного — порадовать, ублаготворить тех, кто навеки его покинул. И долго еще в квартале передавали из уст в уста историю сумасшедшего старика, который уморил себя голодом, хотя, как обнаружилось, обладал огромным состоянием, — в продолжение двадцати лет он копил деньги и клал их все до последнего су, как кладут букет цветов, на стол у портретов жены и дочери.

Когда Матье к шести часам вечера явился на завод, он застал всех в волнении и страхе, под впечатлением только что случившейся катастрофы. Еще с самого утра он был напуган письмом Моранжа, его встревожила и поразила вся эта фантастическая история Александра, который отыскался, был принят Констанс и взят на завод. И хотя в письме все излагалось достаточно ясно, какая-то странная непоследовательность, внезапные и непонятные скачки мысли болью отзывались в сердце Фромана. Он трижды перечитал письмо, строя всякий раз самые мрачные предположения, ибо все случившееся представлялось ему чреватым неясными угрозами. Явившись затем к указанному часу на свидание с Моранжем, он неожиданно оказался перед двумя окровавленными телами, только что извлеченными из ямы Виктором Муано и лежавшими рядом на земле. Онемев от ужаса, слушал Матье своего сына Дени, который, распорядившись прекратить работу на заводе, взволнованно рассказывал отцу об этом необъяснимом несчастье: два искалеченных трупа — старый маньяк бухгалтер и незнакомый молодой человек, явившийся неизвестно откуда. Ошеломленный, бледный, Матье сразу узнал Александра, но промолчал, потому что ему не хотелось никого, даже своего сына, посвящать в те страшные предположения, вернее, пока еще туманные догадки, которые теснились в его мозгу. Со все возрастающим волнением ловил он теперь уже установленные подробности, в частности, рассказ о том, как в галерее потушили все лампы, как закрытая обычно дверца, которую мог открыть только свой человек, знавший устройство секретного механизма, была распахнута… И внезапно, когда Виктор Муано обратил его внимание на то, что старик Моранж, безусловно, упал первым, потому что нога молодого человека лежала поперек тела старика, Матье, мысленно перенесшись на четырнадцать лет назад, вспомнил папашу Муано, вспомнил, как тот обнаружил Блеза на том же месте, где его сын Виктор обнаружил тела Моранжа и Александра. Блез! И неожиданная догадка, как вспышка молнии, озарила мрак, где он блуждал вслепую, и новое ужасное подозрение пронзило его душу. Оставив Дени распоряжаться на заводе, он решил направиться в особняк, к Констанс.

Но прежде чем повернуть по коридору, соединявшему заводской корпус с особняком, Матье еще раз остановился перед люком. Именно здесь четырнадцать лет назад, обнаружив открытый люк, Моранж спустился предупредить рабочего, управлявшего подъемником; Констанс, по ее словам, спокойно ушла к себе, а шедший по темному коридору Блез сорвался в бездну, И Матье только теперь ощутил всю фальшь этой версии, которой в конце концов поверили все. Он припомнил взгляды, слова, многозначительное молчание, и вдруг все, чего он тогда не понимал, стало очевидным, приобрело трагический смысл. Да, это было так, безусловно так, хотя тогдашнее происшествие осталось окутано густым туманом тайны, как это обычно бывает со всеми нераспознанными подлыми преступлениями. Впрочем, это служило хоть каким-то объяснением; но чем объяснить, что эти два трупа найдены на дне ямы, коль скоро невозможно понять сумасшедшего человека с больным воображением, способного на самые невероятные поступки. И все же Матье старался отогнать от себя страшные догадки, ему хотелось сначала повидать Констанс.

Констанс, с бледным как воск лицом, стояла неподвижно посреди своей маленькой гостиной. Ожидание, такое же мучительное, как и четырнадцать лет назад, длилось бесконечно, и она затаила дыхание, чтобы лучше слышать. Но с завода сюда еще не доносилось ни шума, ни звука шагов. Что же там происходит? Может быть, то страшное, чего так опасалась Констанс, — всего лишь нелепый кошмар? Но ведь Моранж смеялся ей прямо в лицо, и она поняла все. Однако должен же был долететь до нее приглушенный вопль и звук падения! А сейчас она не слышит больше гула машин, завод остановился, он потерян для нее навсегда, — значит, всему конец. Вдруг до слуха ее донесся шум торопливых приближавшихся шагов, и сердце ее остановилось. В комнату вошел Матье.