Вторая книга - Надежда Мандельштам

Я не прочь была бы воздействовать на Мандельштама, чтобы спасти его, но с ним все равно ничего бы не вышло: я бы добилась от него не покаяния, а града насмешек. Поэтому я сказала Чечановскому, что передам Мандельштаму его слова, и спросила, кому это так не понравилось "Путешествие в Армению". Он не обратил внимания на мой вопрос и осведомился, берусь ли я образумить Мандельштама и какие на это шансы. Услыхав от меня, что Мандельштам, скорее всего, ни от чего отказываться не будет, Чечановский преобразился. Обычной любезности как будто не бывало, и он вдруг заговорил как настоящий человек "за столом": зачем Мандельштам лезет в области, в которых ничего не понимает? Что за странные рассуждения о Гёте, Ламарке и невесть о чем?.. "Мы ему не позволим поносить развитие и прогресс, пусть он это запомнит..." Чечановский усмотрел "скрытые намеки" (в чем, он отказался сказать) и совершенно извращен-ные взгляды. Напор был мощный, и разговор кончился словами: "Я вас предупредил, поступайте как знаете, только как бы вам не раскаяться..."

Что знал Чечановский? Возможно, ему поручили "нажать", но вполне допустимо, что он услышал какой-то разговор и сам решил предупредить Мандельштама. Товарищ он был неплохой. Я имела случай в этом убедиться. Однажды на меня донесли редактору газеты, что я не читала главной философской работы века[398] и путаю эмпиризм с империализмом (я действии-тельно не читала великого произведения и заменила где-то что-то чем-то). Чечановский вступился за меня как лев. Он растоптал доносчика, объявил меня философски образованным товарищем, который не мог не читать все сочинения четырех основоположных авторов... С него могло статься, что он испугался за Мандельштама и решился помочь ему. Говорил он как будто от своего имени, но в мелькавших "мы не позволим", "мы не допустим" было нечто иное. До каких высот простирались связи Чечановского? Не знаю и знать не могу...

Один вариант - Чечановский что-то подслушал и попробовал помочь. Другой - "преду-преждение" Мандельштаму "спустили" через директора издательства или через партийное руководство, а Чечановский служил лишь передаточной инстанцией. "Наверху" рукопись "Путешествия в Армению" не понадобилась, потому что оно уже было напечатано и Вольпе понес кару. Одно исключается - Чечановский не сам добрался до "Путешествия" и предупре-ждение шло не от него. Он еще корпел над первым томом и выбрасывал все, что вызывало его сомнения, из ранних стихов. Редактор читает только то, что стоит у него на очереди. Если говорить всерьез, то весь Мандельштам, а не только "Путешествие в Армению", был "несозву-чен" мрачной эпохе и подлежал изъятию. Так и произошло, потому что собрание никуда не продвинулось. Мальчишки, рывшиеся в последние годы в архиве издательства, рукописи не обнаружили. Она могла потеряться, но, скорее всего, ее уничтожили или передали в органы порядка через восемь месяцев. До ареста оставалось восемь с половиной месяцев, но мы о будущем не думали.

30 августа 1933 года в "Правде" появилась статья. Я убеждена, что видела номер газеты, где эта статья была напечатана без подписи, как редакционная. В других, сохранившихся в Библиотеке имени Ленина, она с подписью, как и в перепечатавшей ее "Звезде". Так иногда случалось: часть тиража выходила в одном оформлении, другая - в другом. Прочитав статью, Мандельштам обратился в Цека к Гусеву[399]. Тот немедленно принял его, ожидая покаяния, но Мандельштам попросту заявил, что нельзя в центральных газетах печатать желтопрессные статейки. "Мандельштам, вы говорите о "Правде"!" воскликнул Гусев. "Я не виноват, что статья напечатана в "Правде"", ответил Мандельштам. Кажется, разговор, что все растут, кроме Мандельштама, Павленко, например, и еще кто-то, с угрозами насчет "намеков" по поводу "Не втирайте в клавиши корень сладковатой груши земной" происходил раньше[400]. Этот разговор, во всяком случае, был последним, и больше мы Гусева не видели и пройти к нему не пробовали. Я не знаю, уцелел ли он в 37 году, потому что по стилю (рубаха-парень в украинской вышитой рубашке) он казался представителем сталинского поколения, но среди них многие имели в прошлом "ошибки" и поплатились за это головой.

Во время разговора с Гусевым Мандельштам был спокоен и сдержан. Я заметила на его лице то же выражение, что во время разговора о терроре с Ивановым-Разумником. В таких случаях он бывал немногословен и абсолютно неколебим. Страха он, очевидно, не знал. Статья в "Правде" в общем произвела на него небольшое впечатление. Он отплюнулся и забыл про нее. Между тем это было первое грозное предупреждение. Статья была большая, но основная часть касалась Мандельштама:

"...Умереть успел Петербург салопниц, чиновников, духовенства, декадентов, мистиков, интеллигентов, "взыскующих бога" и теплого местечка под крылом российского дворянства и буржуазии...

А остатки петербургского периода литературы, остатки старых классов и литературных школ продолжают жить: В.Шкловский, О.Мандельштам, Вагинов, Заболоцкий.

...Неважно, что одни пришли прямо из прошлого, другие, более молодые, продолжают традиции прошлого.

...Осип Мандельштам совершил "путешествие в Армению" и в 1933 году рассказал о нем в журнале "Звезда". Можно набрать целый цветник "красот стиля": "лист настурции имеет форму алебарды", "маяк вращал бриллиантом Тэта", луч "цвета биллиардного сукна", чайные розы похожи "на катышки сливочного мороженого", книги имеют "вкус мяса розовых фазанов"...

Какой бедный мир! Мир, где самое блестящее - фальшивый бриллиант Тэта и где луч похож на биллиардное сукно, а розы - на сливочное мороженое. "Я растягиваю зрение, как лайковую перчатку", - жеманничает Мандельштам.

Понятно, что поэт, носящий в себе такой бедный мирок, попав в Армению, "прожил месяц, наслаждаясь стоянием воды на высоте четырех тысяч футов и приучая себя к созерцанию двух-трех десятков гробниц".

...Весь "опус" Мандельштама наполнен рассуждениями. Рассуждениями, страдающими бедностью мысли, завуалированной пышной, но тем не менее анемичной декламацией...

Наблюдения, относящиеся собственно к Армении: "...армяне - большеротые люди с глазами, просверленными прямо из черепа"; "язык абхазцев", вырывается из гортани, заросшей волосами".

...От образов Мандельштама пахнет старым, прелым, великодержавным шовинизмом, который, расточая похвалы Армении, хвалит ее экзотику, ее рабское прошлое, ибо о настоящем не написал ни одной строчки Мандельштам.

Так "путешествовать" можно, сидя у себя в комнате и окружив себя гравюрами, старинными книгами и раритетами армянской старины...