Эпоха сериалов. Как шедевры малого экрана изменили наш мир - Анастасия Ивановна Архипова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весь Лондон с его уголками служит Шерлоку локусом, памятным местом. В эпизоде «Этюд в розовых тонах», устраивая с Уотсоном забег-погоню за подозреваемым по Лондону, Шерлок вызывает в памяти подробную карту города, безошибочно и мгновенно ориентируясь в пространстве.
Расследуя дело о «человеке-однодневке» (3:2), Шерлок мысленно оказывается в просторном зале совета (Каунти-холл, бывшее здание Совета Лондонского графства; на первом этаже этого здания располагается Лондонский аквариум, в котором произойдут роковые события первого эпизода четвертого сезона), где допрашивает свидетелей. Полукруг-амфитеатр скамей в зале, местоположение «на сцене» (перед кафедрой), обращенность в зал – все это, пожалуй, напоминает Театр Памяти Камилло. Еще одно пространство, locus, – анфилады комнат – мы увидим в финале третьего сезона (когда Шерлока подстрелит Мэри).
В «безобразных» и «прекрасных» персонажах в Шерлоковых чертогах также нет недостатка. Например, в том же зале совета появляется соблазнительно обнаженная Ирен Адлер; она участвует в «работе чертогов» и в эпизоде «Скандал в Белгравии». Гротескнобезобразные персонажи – это конечно же Мориарти в смирительной рубашке и цепях (3:3), стреляющий себе в рот («Ужасная невеста»); тучный Майкрофт, кровавая невеста, оживший труп в «Ужасной невесте»; гнилозубый Калвертон Смит во втором эпизоде четвертого сезона, возникающий в «чертогах» обезумевшего от наркотиков Шерлока. И, несомненно, Мориарти можно смело причислить к «памятным образам» назидательного Средневековья – это адское видение то ли мучающегося в геенне грешника, то ли самого дьявола.
Гротескная образность будет стремительно набирать обороты в четвертом сезоне: ужасный образ, стоящий за всеми остальными, образ, буквально погребенный в недрах памяти Шерлока (недаром он стремится раскопать могилу), – это забытая сестра Шерлока, Эвр. Что же касается «божественных сил» мага, владеющего волшебным искусством памяти (по модели Джордана Бруно), то Шерлок и ими, по-видимому, наделен: чего стоит, при всех лукавых оговорках, история таинственного воскрешения героя! И сказочные, мифологические свойства младшего Холмса только ярче проступят в четвертом сезоне, о чем речь еще впереди. Во всяком случае, способностью «магически оживлять воображение» Шерлок явно обладает.
There is madness to his method
Во времена Цицерона встречались люди инертные, ленивые или неученые, которые разделяли точку зрения здравого смысла, к которым всем сердцем присоединяюсь и я лично <…> – точку зрения, согласно которой все эти места и образы погребут под грудой камней то, что немощному человеку под силу запомнить естественным путем. Цицерон же доверяет этому искусству и защищает его. Очевидно, от природы он обладал невероятно восприимчивой зрительной памятью35,
– пишет Ф. Йейтс. Случай такой необыкновенной зрительной памяти разбирает в своей работе под названием «Маленькая книжка о большой памяти» (1968 г.) отечественный психолог А.Р. Лурия. Личность многолетнего испытуемого Лурии (с которым также работали Л.С. Выготский и А.Н. Леонтьев), обозначенного инициалом Ш., давно установлена – речь идет об известном эстрадном мнемонисте Соломоне Шерешевском (ум. в 1958 г.). Лурия очень быстро убеждается в том, что объем памяти Ш., по-видимому, границ не имеет и бессмысленно было бы пытаться его измерить. Равно как и не имеет ясных границ и «прочность удержания [мнемонических] следов»36 (он мог безошибочно воспроизвести когда-то удержанный в памяти ряд спустя годы и даже десятилетия, без предупреждения). Это заставило Лурию переключиться с попыток измерения памяти на описание ее «психологической структуры»37.
Метод Ш. поразительным образом совпадает с мнемотехникой, описанной у Ф. Йейтс:
Когда Ш. прочитывал длинный ряд слов, каждое из этих слов вызывало наглядный образ; но слов было много, и Ш. должен был «расставлять» эти образы в целый ряд. Чаще всего – и это сохранялось у Ш. на всю жизнь – он «расставлял» эти образы по какой-нибудь дороге. Иногда это была улица его родного города, двор его дома, ярко запечатлевшийся у него еще с детских лет. Иногда это была одна из московских улиц. Часто он шел по этой улице, нередко это была улица Горького в Москве, начиная с площади Маяковского, медленно продвигаясь вниз и «расставляя» образы у домов, ворот и окон магазинов, и иногда незаметно для себя оказывался вновь в родном Торжке и кончал свой путь… у дома его детства… <…>
Эта техника превращения предъявленного ряда слов в наглядный ряд образов делала понятным, почему Ш. с такой легкостью мог воспроизводить длинный ряд в прямом или обратном порядке, быстро называть слово, которое предшествовало данному или следовало за ним: для этого ему нужно было только начать свою прогулку с начала или с конца улицы или найти образ названного предмета и затем «посмотреть» на то, что стоит с обеих сторон от него. Отличия от обычной образной памяти заключались лишь в том, что образы Ш. были исключительно яркими и прочными, что он мог «отворачиваться» от них, а затем, «поворачиваясь» к ним, видеть их снова38.
Ш. было совершенно безразлично, что запоминать: осмысленные или бессмысленные слова, слова незнакомого языка, цифры, формулы, стихи и т. п. Каждому элементу, который ему требовалось запомнить, соответствовал свой, обычно причудливый образ, возникавший благодаря ярко выраженной у Ш. синестезии, т. е. отсутствию четких границ между различными модусами восприятия: зрительные образы имели звук, запах, воспринимались на ощупь. Эти синестетические переживания были всякий раз настолько острыми, что нередко мешали ему в бытовой жизни.
Я подошел к мороженщице, спросил, что у нее есть. «Пломбир!» Она ответила таким голосом, что целый ворох углей, черного шлака выскочил у нее изо рта, и я уже не мог купить мороженое <…> Я долго не мог есть рябчиков, ведь «рябчик» это что-то прыгающее… И если плохо написано в меню, я уж не могу есть… блюдо кажется мне такое замызганное39.
Чтобы предыдущие ряды не «выскакивали» в момент запоминания и воспроизведения следующих (Ш. нередко проводил по нескольку сеансов за
