других стоят невдалеке с дарами. Была ночь, и звезда стояла высоко. Помните ли изображенного на картине старшего волхва, с его старческим, худым лицом и длинным острым носом; с его рукой, трепетно касающейся ножки Богомладенца. А люди вокруг! их непохожие, живые лица! их взгляды! Из левого угла картины смотрит нам в глаза сам Боттичелли, молодой человек в нежно-фиолетовой бархатной мантии, с тяжелым подбородком, прямым носом и пристальным взглядом светлых глаз. Художник подобен Богу. Мы не боимся такого сравнения. Как и Создатель, он творит из ничего, из облаков, дорожной пыли и капель дождя; как и Создатель, он вдыхает жизнь в сотворенных им по Моему образу и подобию людей; и, как Создатель, любит их безмерной любовью. Те волхвы, которые навестили Нас, были, конечно же, не такими; и, само собой, они не имели никакого отношения к семейству Медичи; но – представьте – Я забываю об этом, когда смотрю на творение Боттичелли. Раба Моего Сандро Я поселил в светлой, просторной горнице с окном во всю стену. Там он творит.
Едина чистая и непорочная Дево, вздрагивающим от преизбытка чувств голосом произнес отец Александр,
Бога без семени рождшая, моли спастися душе его. Господи, вопрошает Богородица, но кто тогда в гробу? Несчастный Николай, которого хоронят, думая, что в гробу Сергий. Неслыханное дело! – восклицает Дева Мария. Зачем?! С возмущением спрашивает преподобный Иосиф Волоцкий, кто посмел устроить богомерзкую подмену? Господь отвечает: Марк, похоронный агент. Он сейчас стоит под сосной и, затаив дыхание, ждет, когда гроб опустят в могилу. Страшится он разоблаченья. Обман его, сурово говорит Иосиф Волоцкий, да откроется! И заслуженная кара да постигнет его! Года на три могут посадить, замечает Господь. Иосиф Волоцкий непреклонен. Урок ему. Впредь не кощунствуй. Пресвятая Дева Мария обращается к Господу. Чадо Мое! Нельзя ли без тюрьмы. Наверное, что-то заставило его решиться на такую подмену. Раз виновен, упорствует Иосиф Волоцкий, пусть понесет заслуженное наказание. Да, со вздохом соглашается Господь, он виновен. Но в человеческой жизни так все переплетено, так перемешено, что порой утомишься искать причину и отделять добро от зла. У этого Марка есть возлюбленная, раба Наша, Ольга, в высшей степени достойная девица, верующая в Нас и почитающая Нашу Церковь. Возлюбленная? – строго спрашивает Иов Почаевский, полжизни проживший в пещере. Не означает ли это, что они находятся в греховном сожительстве? Господь улыбается. Они чисты. Но Ольгу, рабу Мою, овечку невинную, девицу скромную и добрую, оклеветали, и следователь, человек подлый и корыстолюбивый, какие сейчас – увы – во множестве расплодились в России, хищный зверь, нападающий на Мое стадо, потребовал от нее взятку неслыханного для скромной рабы Нашей размера. Сурового наказания он достоин! – высказал согласное мнение преподобных Андрей Ослябя, в земном своем прошлом бившийся до смерти на поле Куликовом славный воин. Мы над этим работаем, отвечает Господь. А рабу Нашу Ольгу спас от уз сей Марк, который сейчас взывает к Нам, дабы подмена не была обнаружена. Странные существа эти люди. Большинство из них далеки от веры и в глубине души все еще отрицают Наше существование или безразличны к Нам, несмотря на внешние признаки принадлежности к Церкви. Но едва их припечет, едва – как они выражаются – начнет их клевать в одно место
жареный петух – Мы, кстати, не понимаем, как петух, побывавший на сковороде или в печке, способен кого-то клевать, – сразу же, едва над ними сгустятся тучи, взывают к Нам. Боже, помоги мне! Боже, избави меня от врагов моих! Боже, смилуйся надо мной! Вчера еще был слеп и глух, но стоит коснуться плоти его и кости его, как он начинает верить, что Я есмь. Но при дороге упало это семя. Господь печально улыбается. И Марк таков же? – спрашивает Пресвятая Дева. Нет, отвечает Господь. Он из тех, кому осталось сделать один шаг. Было бы лучше, чтобы он поспешил.
Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Сергию, и сотвори ему ве-е-ечную память, слабым голосом произнес нараспев отец Александр.
Вечная память. Вечная память Вечная память.
9.
В тот день сразу после похорон Марк приехал к Оле и, обняв ее, промолвил, как же мне тяжело, любовь моя! Она отстранилась и посмотрела на него с тревогой. Не заболел ли? И она коснулась губами его лба. Он покачал головой. Я здоров. Но мне так тяжело. Как жаль мне людей, что они до самого конца своего не сознают, что жизнь коротка. И наполняют ее всяческим вздором, и проживают впустую, и стремятся совсем не к тому, к чему одному следовало бы стремиться. И безо всякого перехода сказал, не знаю, что бы я делал без тебя. А теперь положи меня спать и посиди рядом со мной, как мама моя сидела возле меня в раннем моем детстве, и я засыпал в уверенности, что она не позволит совершиться чему-нибудь плохому. А есть ты не будешь? – спросила Оля. Я борщ сварила. Все потом, отвечал ей Марк. И борщ, и котлеты. У тебя ведь котлеты на второе? Она кивнула. Котлеты. Я их запах учуял. Потом. Постели мне.
Положив сомкнутые ладони под голову, он заснул. Во сне явилась к нему Анна Федоровна с вороном Иванушкой на правом плече. Пойдем, произнесла она и ледяной рукой взяла его за руку. Он нахмурился. Куда? Ты знаешь, сказала она. Ворон Иванушка глядел на него холодными глазами.
Обозревая все вышеизложенное, мы, разумеется, понимаем, что читатель может быть несколько обескуражен странностью повествования, занятием Марка Питовранова, его необычайным даром и вообще – склонностью ввести смерть в обиход, так сказать, самой жизни. Скажем в оправдание или – точнее – в пояснение, что человек, не чуждый попыткам приблизиться к тайне бытия, будет осторожен в рассуждениях о жизни и смерти. Несмотря на, казалось бы, несомненную черту, с неоспоримой наглядностью отделяющую мертвого человека от еще живых, – вспомним хотя бы то непередаваемое чувство скорби, ужаса и тоскливого недоумения, с каким в прощальном поцелуе мы прикасаемся губами к ледяному лбу, и, вероятно, только тогда понимаем, что брат наш ушел от нас навсегда, – не дает нам покоя едва слышный вопрос: вправду ли непереходима эта черта? И, может быть, не так уж был неправ древний философ, подозревавший, что смерть есть начало истинной жизни, а то, что была жизнь, был лишь сон, от которого мы пробуждаемся уже в ином мире? В некотором смысле это напоминает сокровенную нашу надежду о загробной жизни. Мы умрем – и
