Тайпан - Джеймс Клавелл

– Десять портретов несравненнейшей Мэй-мэй. На десять гиней ниже моей обычной цены, клянусь Богом! О, бессмертный Квэнс, я обожаю тебя. Свободен! Свободен, клянусь Богом!

Он два раза взбрыкнул ногами, изображая канкан, бросился в раскрытую дверь и исчез.

Мэй-мэй рассматривала нефритовый браслет. Она поднесла его поближе к солнечному свету, падавшему в открытое окно каюты, и скрупулезно обследовала. Нет, она не ошиблась: на браслете действительно были искусно вырезаны стрела и иероглифы, означавшие «птенцов надежды».

– Это прекрасный нефрит, – сказала она на мандаринском.

– Благодарю вас, повелительница повелителей, – ответил Гордон Чэнь на том же языке.

– Да, очень красивый, – повторила Мэй-мэй, возвращая ему украшение, которое он минуту назад снял со своей руки.

Гордон Чэнь принял браслет, помедлил мгновение, с наслаждением ощущая кожей его гладкую поверхность, но на руку надевать не стал, а вместо этого уверенным коротким движением выбросил браслет в окно и проследил за ним взглядом, пока он не исчез под водой.

– Я почел бы за честь, если бы вы приняли его в дар, высокочтимая госпожа. Но некоторые подарки принадлежат черной глубине моря.

– Ты очень мудр, сын мой. Только я не высокочтимая госпожа. Всего лишь наложница.

– У Отца нет жены. Следовательно, вы его тайтай.

Мэй-мэй не ответила. Ее ошеломило то, что посланцем Жэнь-гуа оказался Гордон Чэнь. И, несмотря на предъявленный браслет, она решила быть очень осторожной и говорить загадками на случай, если браслет был им перехвачен. Она знала, что и Гордон Чэнь будет в равной степени осторожен и предпочтет говорить иносказательно.

– Ты выпьешь чая?

– Это было бы слишком хлопотно для вас, Мать. Очень хлопотно.

– Нисколько не хлопотно, сын мой. – Она прошла в следующую каюту.

Гордон Чэнь последовал за ней, преклоняясь перед красотой ее походки и ее крошечными ногами, едва не теряя голову от изысканного аромата ее духов. Ты полюбил ее с того самого момента, когда увидел, сказал он себе. В каком-то смысле она твое творение, ибо именно ты передал ей варварскую речь и варварские мысли.

Он благословил свой йосс за то, что тайпан был его отцом и его уважение к нему не знало границ. Он понимал, что без этого уважения его любовь к Мэй-мэй не смогла бы остаться сыновней. Подали чай, и Мэй-мэй отпустила Лим Диня, но, соблюдая приличия, позволила А Сам остаться. Она знала, что А Сам не понимает диалекта провинции Сучжоу, на котором и возобновила разговор с Гордоном.

– Стрела может быть очень опасна.

– Да, высокочтимая госпожа, в неверных руках. Вы интересуетесь стрельбой из лука?

– Когда я была очень маленькой, мы часто пускали воздушных змеев, мой брат и я. Один раз я стреляла из лука, но это очень напугало меня. Однако, я полагаю, иногда стрела может быть даром богов и потому не опасна.

Гордон Чэнь задумался на мгновение, потом почтительно кивнул и сказал:

– Да. Например, если бы она оказалась в руках умирающего от голода человека и он бы прицелился в дичь и поразил свою жертву.

Ее веер изящно шевельнулся. Она была рада, что в свое время имела возможность изучить склад его ума; теперь это облегчало ей задачу и делало передачу информации более увлекательной.

– Такому человеку понадобилась бы вся его осторожность, если бы у него был только один шанс попасть в цель.

– Все это так, повелительница моя. Но мудрый охотник держит много стрел в своем колчане.

Что это за дичь, на которую ему придется охотиться? – спрашивал он себя.

– Бедной женщине никогда не дано испытать мужских радостей охоты, – спокойно заметила она.

– Мужчина олицетворяет собой принцип ян – он охотник по выбору богов. Женщина олицетворяет собой принцип инь – она та, которой охотник приносит пищу, чтобы приготовить ее.

– Боги очень мудры. Очень. Они учат охотника, какая добыча съедобна, а какая нет.

Гордон Чэнь маленькими глотками пил чай. Хочет ли она этим сказать, что ей нужно просто кого-то найти? Или выследить и убить? Кого она могла бы хотеть отыскать? Бывшую любовницу дяди Робба и его дочь, может быть? Скорее всего, нет, потому что для этого совсем не требовалось бы соблюдать такую секретность – и, уж конечно, Жэнь-гуа никогда не стал бы привлекать к этому меня. Клянусь всеми богами, что может связывать эту женщину с Жэнь-гуа? Чем она так помогла ему, что это заставило его приказать мне – а в моем лице всей мощи гонконгских триад – исполнить любое ее желание?

В этот момент неясные слухи, дошедшие до него несколько дней назад, вдруг обрели свое истинное значение: слухи о том, что Жэнь-гуа раньше других узнал, что флот немедленно возвращается к Кантону, вместо того чтобы отправиться на север, как все ожидали. Так вот в чем дело! Должно быть, Мэй-мэй тайно известила об этом Жэнь-гуа и тем самым поставила его в положение своего должника! Ай-ай-ай, вот уж действительно услуга из услуг!

Получив такое известие заранее, Жэнь-гуа сэкономил самое меньшее три-четыре миллиона таэлей.

Его уважение к Мэй-мэй возросло.

– Иногда охотник вынужден пользоваться своим оружием и для того, чтобы защитить себя от диких зверей леса, – сказал он, предлагая ей другое продолжение разговора.

– Верно, сын мой. – Ее веер с треском захлопнулся, и она вздрогнула всем телом. – Боги защищают бедных женщин от такой беды. – Значит, она хочет, чтобы кого-то убили, подумал Гордон. Он принялся разглядывать фарфоровую чашку, пытаясь угадать кого же. – Йосс судит так, что зло подстерегает нас во многих местах. Наверху и внизу. На материке и здесь, на острове.

– Да, сын мой, – произнесла Мэй-мэй, и ее веер затрепетал, а губы слегка задрожали. – Даже на море. Даже среди высокородных и очень богатых. Ужасны пути богов.

Гордон Чэнь едва не выронил чашку из рук. Он повернулся спиной к Мэй-мэй и постарался собрать свои разбежавшиеся мысли. «Море» и «высокородный» – это могло означать только двух людей: Лонгстаффа или самого тайпана.

Драконы смерти, пойти сейчас против любого из них значило бы приблизить свое полное уничтожение! Его желудок сжался в тугой комок. Но зачем? И неужели это тайпан? О боги, только не мой отец! Не допустите, чтобы это был мой отец!

– Да, высокочтимая госпожа, – сказал он с оттенком покорной отрешенности, ибо знал, что принесенная им клятва обязывала его выполнить любое ее приказание. – Пути богов ужасны.

Мэй-мэй заметила внезапную перемену в поведении Гордона Чэня, но никак не могла понять, чем это было вызвано.

Она заколебалась, озадаченно нахмурившись. Потом встала и подошла к окнам на корме.

Флагман, отдав якорь, мягко покачивался на искрящейся глади моря в гавани, окруженный сампанами. За ним на штормовом якоре стоял клипер Дирка Струана «Китайское облако», чуть поодаль расположилась «Белая ведьма».

– Эти корабли так прекрасны, – сказала она. – Какой из них больше других радует твой взгляд?

Гордон подошел вплотную к окнам. Он не думал, что это мог бы оказаться Лонгстафф. Его смерть не сулила никакой выгоды. По крайней мере для нее. Для Жэнь-гуа – возможно, но не для нее.

– Я думаю, вон тот, – мрачно произнес он, кивнув в сторону «Китайского облака».

Мэй-мэй судорожно вздохнула, веер выскользнул из ее рук и полетел на пол.

– Кровь Господня! – вырвалось у нее по-английски. А Сам на короткое мгновение подняла глаза, и Мэй-мэй тут же овладела собой. Гордон Чэнь поднял веер и, низко склонившись, подал ей. – Благодарю, – продолжала она на сучжоуском. – Однако я предпочитаю вон тот корабль. – Мэй-мэй указала веером на «Белую ведьму». Она все еще дрожала от страшного осознания того, что Гордон Чэнь подумал, будто она желает смерти ее обожаемого тайпана. – Тот другой – бесценный нефрит. Бесценный, ты слышишь? Неприкосновенный, клянусь богами! Как смеешь ты быть таким дерзким, чтобы думать иначе.

Облегчение, которое он испытал, было почти осязаемым.

– Простите меня, повелительница. Я бы поклонился тысячу раз здесь и сейчас, чтобы продемонстрировать, насколько глубоко мое раскаяние, но это могло бы показаться странным вашей рабыне, – скороговоркой забормотал он, нарочно смешивая мандаринские слова с сучжоускими. – На какой-то миг дьявол пролез в мою дурную голову, и я недостаточно хорошо вас понял. Конечно, я никогда-никогда в жизни не стал бы сравнивать эти корабли, один с другим.

– Хорошо, – сказала она. – Если хоть один волосок пеньковой веревки, хоть одна щепка упадут с того, другого, я последую за нечестивцем, который осмелится осквернить несравненное совершенство такого нефрита, в само чрево ада и там ногтями раздеру ему мошонку, вырву глаза и скормлю ему его собственные внутренности!

Гордон Чэнь содрогнулся в душе, но голос его по-прежнему оставался спокойным и почтительным.