Мир без конца - Кен Фоллетт

Повествуя о том, как они с Мэр искали пропитание и приют в опустошенной Нормандии, Керис думала, не воспримет ли король упоминание о пережитых ими трудностях как упрек. Однако не похоже, чтобы монарх возлагал вину за человеческие страдания на себя. Эдуард получал от рассказа о подвигах сестер такое же удовольствие, как если бы слушал храбреца, пережившего кораблекрушение. В конце целительница намекнула на огорчение, испытанное ею после всех перенесенных тягот при известии о гибели епископа Ричарда, с именем которого женский монастырь связывал свои надежды на справедливость.

— Я прошу ваше величество повелеть аббату Кингсбриджа вернуть сестрам украденные деньги.

— Вы храбрая женщина, но ничего не смыслите в политике, — снисходительно заметил Эдуард, печально улыбнувшись. — Король не может вмешиваться в церковные склоки. Возмущенные епископы выколотили бы наши двери.

«Может, оно и так, — подумала Керис, — однако ничто не мешает тебе вмешиваться в церковные дела, когда нужно», — но ничего не сказала. Монарх продолжал:

— Это лишь повредит вашему делу. Церковь придет в ярость, церковники восстанут против нас, невзирая ни на какие заслуги нашего правления.

Может, в этом что-то и есть, думала просительница, но король вовсе не так беспомощен, как желает показаться.

— Я уверена, вы не забудете обманутых монахинь Кингсбриджа. Прошу вас, когда будете назначать нового епископа Кингсбриджа, расскажите ему нашу историю.

— Разумеется, — ответил король, но Керис поняла, что забудет.

Беседа вроде бы закончилась, однако заговорил Уильям:

— Ваше величество, теперь, когда после кончины моего отца вы милостиво присвоили мне титул графа, встает вопрос, кто станет лордом Кастером.

— Ах да. Наш сын принц Уэльский предлагает сэра Ральфа Фитцджеральда, который за спасение его жизни был вчера возведен в рыцарское достоинство.

— О нет, — пробормотала Керис.

Уильям, в отличие от короля, ее расслышал и не смог скрыть негодования:

— Ральф разбойничал, совершил множество грабежей, изнасилований и был помилован, лишь поступив в армию вашего величества.

На короля это не произвело такого впечатления, как ожидала монахиня.

— Но он сражался семь лет и заслужил еще один шанс.

— Воистину так, — дипломатично ответил новый граф Ширинг. — Однако, учитывая его прошлые преступления, я бы хотел, чтобы он, прежде чем стать дворянином, какое-то время пожил законопослушным подданным.

— Ну что ж, вот вы, став его сюзереном, и будете за ним приглядывать, — решил Эдуард. — Мы не желаем навязывать его вам против вашей воли. Однако принцу хотелось бы как-то вознаградить Фитцджеральда. — Король несколько секунд подумал и сказал: — Нет ли у вас кузины, на которой он мог бы жениться?

— Матильда, — кивнул Уильям. — Мы зовем ее Тилли.

Керис помнила Тилли — она училась в монастырской школе.

— Вот и хорошо. Она воспитывалась у вашего отца Роланда. Ее родитель имел три деревни под Ширингом.

— У вашего величества прекрасная память.

— Выдайте Матильду замуж за Ральфа и передайте ему деревни ее отца.

Керис была в ужасе.

— Но девочке всего двенадцать лет! — вырвалось у нее.

— Молчите! — прикрикнул Уильям.

Эдуард холодно посмотрел на нее.

— Знать должна быстро взрослеть, сестра. Когда я женился на королеве Филиппе, ей было четырнадцать.

Монахиня знала, что нужно молчать, но не могла. Тилли была бы всего на четыре года старше ее дочери, если бы она оставила ребенка Мерфина.

— Между двенадцатью и четырнадцатью большая разница, — в отчаянии произнесла целительница.

Молодой монарх стал еще холоднее.

— В присутствии короля подданные высказывают свое мнение, только если их спрашивают. А король почти никогда не спрашивает мнения женщин.

Сестра поняла, что совершила ошибку, но ее негодование вызвал не столько возраст Тилли, сколько сам Ральф.

— Я знаю девочку. Ее нельзя выдавать замуж за грубого Ральфа.

Мэр испуганно прошептала:

— Керис, не забывай, с кем говоришь!

Эдуард посмотрел на Уильяма:

— Уведите ее, Ширинг, пока она не наговорила такого, что нельзя будет игнорировать.

Граф крепко взял монахиню за локоть и отвел от короля. За ними пошла Мэр. Строптивица еще услышала слова Эдуарда:

— Теперь я понимаю, почему она уцелела в Нормандии. Должно быть, навела ужас на всех местных жителей.

Бароны дружно рассмеялись.

— Вы с ума сошли! — прошипел Уильям.

— Вы так считаете? — Монарх уже не мог их слышать, и Керис повысила голос. — За последние шесть недель король погубил тысячи мужчин, женщин и детей, сжег их урожай и дома. Я лишь попыталась спасти двенадцатилетнюю девочку, которую собираются выдать замуж за убийцу. А теперь скажите мне, лорд Уильям, кто из нас сошел с ума?

51

1347 год в Вигли выдался неурожайным. Крестьяне, как всегда в таких случаях, меньше ели, откладывали приобретение шапок и поясов и спали, тесно прижавшись друг к другу. Старая вдова Губертс умерла раньше, чем ожидали; Джейни Джонс задыхалась от кашля, который мог затянуться на весь год, а новорожденный младенец Джоаны Дэвид, который в другой ситуации мог бы выжить, умер в первый же день.

Гвенда с тревогой смотрела на сыновей. Восьмилетний Сэм для своего возраста был крупным и сильным; говорили, что у него сложение Вулфрика, но Гвенда понимала, что на самом деле он похож на своего настоящего отца, Ральфа Фитцджеральда. Но даже Сэм заметно отощал к декабрю. Дэвиду, которого назвали в честь брага Вулфрика, исполнилось шесть. Малыш походил на Гвенду — невысокий, смуглый. Недостаток питания так ослабил его, что всю осень ребенок проболел: то простуда, то сыпь, то кашель.

И все-таки, отправляясь с Вулфриком на сев последней озимой пшеницы Перкина, она взяла мальчиков с собой. В поле дул резкий холодный ветер. Гвенда бросала в пашню семена, а Сэм с Дэвидом отгоняли наглых птиц, пытавшихся схватить зерно, прежде чем Вулфрик перевернет пласт земли. На ноги ребятам налипла грязь, но они бегали, прыгали, кричали, а Гвенда все дивилась, что эти два полноценных человеческих существа плоть от плоти ее. Озорники превратили разгон птиц в игру — кто больше, и ее так радовало чудо их воображения. Когда-то беспомощные младенцы, теперь они способны придумать такое, что матери и в голову не придет.

По краю большого поля текла быстрая речка, на том берегу стояла сукновальня, которую девять лет назад построил Мерфин, и теперь Гвенда с Вулфриком работали под глухой гул деревянных толмачей. На сукновальне трудились два чудака — Илай и Джек, оба неженатые, безземельные; в подмастерья братья взяли своего племянника. Они единственные во всей деревне не пострадали из-за плохого урожая: Марк Ткач платил им одинаково всю зиму.

В короткий зимний день Гвенда с Вулфриком закончили сеять, когда серое небо начато темнеть и отдаленный лес потонул в сумерках. Все устали. Осталось полмешка зерна, и пришлось нести его обратно. Подходя к дому, увидели самого хозяина с телегой, на которой сидела Аннет. Перкин возвращался из Кингсбриджа, куда ездил продавать последние яблоки и груши.

Аннет сохранила девичью фигуру, хотя ей было уже двадцать девять и она родила Моложавый облик, коротковатое платье и очаровательный беспорядок на голове притягивали взгляды. Какая дура, подумала Гвенда. Ее мнение разделяли все женщины в деревне и не разделял ни один мужчина. Батрачка с изумлением увидела, что телега полна плодов.

— Что случилось?

— У жителей Кингсбриджа такая же трудная зима, как и у нас, — мрачно ответил тот, — и нет денег на яблоки. Придется делать сидр.

Плохие новости. Гвенда ни разу не видела, чтобы Перкин возвращался из города с таким количеством непроданного товара. Аннет, судя по всему, было все равно. Дочь хозяина протянула руку, и Вулфрик помог ей сойти с телеги. Спускаясь, кокетка якобы не удержала равновесие и оперлась рукой о его грудь.

— Ой! — воскликнула она и улыбнулась ему.

Вулфрик вспыхнул от удовольствия. Слепой идиот, подумала Гвенда. Зашли в дом. Перкин сел за стол, жена принесла ему миску с супом. Хозяин отрезал толстый кусок хлеба. Затем Пегги накрыла остальным членам семьи — Аннет, ее мужу, сыну Робу и его жене. Немного получили и четырехлетняя дочь Аннет Амабел и двое мальчишек Роба. Затем старуха пригласила Вулфрика с семьей.

Гвенда начала жадно хлебать суп. Он был гуще ее супов: Пегги добавляла черствый хлеб, а у батрачки хлеб черстветь не успевал. Родные хозяина получили по кружке эля, безземельным работникам не предложили: в трудные времена гостеприимство не переходило определенной черты.

Перкин любил перешучиваться лишь с покупателями, но обладал угрюмым нравом, и атмосфера в его доме всегда царила довольно мрачная. Он уныло рассказал о кингсбриджском рынке. День у большинства продавцов не удался. Бойко шли дела только у торговцев самым необходимым — зерном, мясом, солью. Знаменитое теперь кингсбриджское алое сукно вообще никто не покупал. Пегги зажгла лампу. Гвенде хотелось домой, но они с Вулфриком ждали жалованья. Мальчики начали озорничать, бегая вокруг стола и путаясь под ногами.