Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Начальник 30-й дивизии Коленковский был инженер-генерал-лейтенант и потому, должно быть, очень ценил содействие сапер в своих боевых действиях: в каждой из двух его бригад, начавших утром 7 августа наступление на немцев, по взводу сапер было направлено впереди авангардных отрядов.

Предполагалось, конечно, что немцы будут отступать, хотя и огрызаясь, точно так же, как отступали перед этим, не ввязываясь в упорный бой. Но, с другой стороны, и от командира корпуса генерала Алиева был получен приказ тоже не завязывать серьезного сражения, поскольку неизвестно было, что это за канонада началась севернее, в корпусе Епанчина, и как там обернется дело.

Ни пешая, ни даже конная разведка не успела еще доставить нужных сведений о противнике, и наступление было начато вслепую. Но если немцы были намерены отступать под прикрытием своей артиллерии, то, конечно, их саперы должны были взрывать за их пехотой мосты и всячески портить дороги и минировать их, чтобы затруднить преследование их русскими частями, а саперы 30-й дивизии должны были восстанавливать разрушенное и испорченное, чтобы преследование велось без задержки.

Так, взвод сапер, которым командовал прапорщик Якушов и в котором был рядовой Петр Невредимов, выступал утром из Гольдапа впереди 1-й бригады 30-й дивизии, держа направление на Даркемен.

Шоссе на Даркемен, асфальтированное, гладкое, блестевшее под первыми лучами солнца, хотя далеко просматривалось, считалось небезопасным и с вечера, а за ночь, по соседству с таким предприимчивым противником, как немцы, обстановка могла значительно измениться к худшему.

Поэтому Якушов рассыпал свой взвод цепью по обе стороны шоссе, быстро рассчитав его на группы по три человека и назначив старших, а сам со взводным унтер-офицером Петрачуком, Петей Невредимовым, его дядькой-ефрейтором и Гуньковым, который, как старый сапер, особенно им ценился, шел сзади.

У Якушова был бинокль, — не цейсовский, правда, но и не театральный, — и он, не надеясь на свою дальнозоркость, то и дело подносил его к глазам, надеясь усмотреть там, вдали, те или иные каверзы немцев.

Так как очень быстро стало совсем по-летнему светло, то, конечно, саперы продвигались вперед с возможной осторожностью, скрытностью, пользуясь для этого и складками местности, и изгородями, и постройками, которые, кстати, нужно было осмотреть, хотя бы и бегло, — и деревьями, и кустами, и высокой травой… Но долго так идти не пришлось: резко и сразу рвануло воздух кругом, и Петя Невредимов остановился и, не взглянув на Якушова, инстинктивно сжался в комок, замер, присел: просто как-то сами собой согнулись колени… В сознании мелькнуло, что их заметили, по ним дали залп немцы.

Кинув взгляд в сторону Якушова, Петя выпрямился, потому что Якушов смотрел в свой бинокль туда, откуда направлен был немцами артиллерийский обстрел не маленькой кучки сапер, конечно, а идущего вслед за ними совершенно открытого авангарда бригады.

— Близко… Версты три, — определил Петрачук, такой с виду спокойный, что Пете стало вдруг досадно на свою минутную слабость.

Когда еще загремело оттуда же, он постарался не пошевельнуться. Он даже спросил Якушова, слушая в то же время свист снарядов вверху:

— А что же наши?

— Наши? — Якушов оглянулся назад, и тут же обернулся Петя, готовясь увидеть где-то сзади свои батареи (он знал, что два дивизиона легких орудий имеется в их бригаде), но разглядеть ничего там, сзади, не мог, Якушов же сказал убежденно:

— Сейчас начнут и наши… Мы ведь за две версты от них.

— Однако ничего не видно, — заметил Петя. — Может быть, вы в бинокль…

Но тут началась беспрерывная пушечная пальба со стороны тех домиков за деревьями, о которых Петя раньше еще на ходу успел узнать от Якушова, что это «по-видимому, деревня Говайтен, судя по плану, а может быть, и не деревня, а городишко…»

Они пятеро стояли за колючей изгородью из подстриженного боярышника, окаймившей правильным прямоугольником капустный и картофельный огород. Небольшой чистенький дом под черепичной крышей и все усадебные постройки при нем были осмотрены ими, и жителей обнаружено не было. Но теперь, когда начался ожесточенный артиллерийский огонь, причем не одних только легких орудий, но и тяжелых, Петя увидел, что Якушов вдруг обеспокоенно повернулся в сторону дома и взялся за кобуру своего револьвера.

Якушов ничего не скомандовал, но вслед за ним и Петей повернулись к дому и остальные, и Гуньков крикнул вдруг:

— Немцы!

И тут же из слухового окошка чердака, куда едва заглянули, так как спешили дальше, блеснуло, и Петя в недоумении увидел, как схватился рукою за шею Якушов, как между пальцев его показалась кровь, и он медленно опустился на землю, а Петрачук, человек серьезный на вид, загорелый до черноты, толстоплечий, кинулся в сторону и крикнул: «Вперед!..»

Пете больше почудилось, чем послышалось это «вперед!». Он видел только взмах руки Петрачука и как Гуньков и Побратимов, его дядька, бросились за ним в ту же сторону…

Он только через два-три мгновения понял, что надо бежать из-под прицела того, кто стрелял через узкое слуховое окошко, — выбежать за сторону угла, вершиной которого был глаз стрелка на чердаке, — и он кинулся вслед за Гуньковым, опоздав на момент… На бегу показалось ему, что пропело что-то тонко, по-комариному над его головой сзади, и мелькнуло в сознании: «В меня стреляют!» Рванулся вперед, пошевелив шеей, догнал Гунькова, даже крикнул ему зачем-то: «Цел!» Потом вместе с ним и следом за Петрачуком побежал не от дома в поле, а к дому, только с другой стороны, противоположной слуховому окошку на чердаке.

— Прапорщика надо бы взять! — крикнул Гуньков Побратимову.

— Зачем? Убитый он! — крикнул ответно Побратимов.

— Возьмем! — отозвался, расслышав, Петрачук и тут же приказал Гунькову: — Лезь на крышу!

Петя оглянулся на Якушова — тот лежал неподвижно, ничком, подвернув голову. Больно кольнуло в сердце, но нужно было понять, чего хотел Петрачук.

Гуньков, подтянувшись на руках, вскарабкался на крышу, и под ним затрещала сломанная черепица. Ему протянули его винтовку, и он полез к коньку крыши наискосок, так как крыша была крутая. Сам же Петрачук подобрался к сараю, стоявшему в стороне от дома, и из-за него выстрелил один за другим раза четыре по той стороне слухового окошка, которая пришлась против него. Петя видел, что пули, разбив черепицу, непременно должны были бы пронизать того, кто скрывался на чердаке, если бы он продолжал стоять у окошка, но подумал: «А зачем же ему там стоять?» Непонятным с первого взгляда казалось Пете и то, зачем там, на крыше, Гуньков, что он может там сделать. Он видел, что Гуньков подбирался по коньку к слуховому окошку и только пережидал, затаясь, когда кончит свою стрельбу взводный.

Взводный выпустил всю обойму и, выскочив из-за сарая, крикнул Гунькову:

— Подымай черепицу, где стоишь!

И даже рукой ковырнул несколько раз в воздухе, не надеясь, что тот его расслышит как следует в орудийном гуле, который стал еще гуще: начали отвечать немцам русские батареи.

Гуньков поддел одну черепицу штыком, другую; Петя догадался, что они привязаны проволокой к рейкам, поэтому сковырнуть их сразу не удалось Гунькову, он только сломал их и в то же время не поберегся сам: с чердака загремел выстрел, очень гулкий, и Гуньков присел, раненный в ногу.

Петя почувствовал, что теперь ему, больше некому, надо что-то такое делать, чтобы выбить засевшего на чердаке, если только он там один, и действительно услышал:

— Невредимов! На крышу!

Вслед за этим Петрачук крикнул его дядьке:

— Побратимов, лезь на сарай!

Петя почти ни секунды не думал, как именно влезть ему на крышу, — он видел ведь, как влезал Гуньков, — и бросился как раз к тому же самому месту, приставил к стене винтовку, но подтянуться на руках так ловко, чтобы еще и закинуть на крышу ногу, не смог. Его поддержал подскочивший взводный; он же подал ему и винтовку.

Теперь, когда Петя прилег на крыше, решая, что ему начать, он прежде всего поглядел на Гунькова, и ему стало вдруг радостно: старый сапер держал свою винтовку на прицеле, строго воззрившись в ту самую дыру в крыше, какую сам же и сделал и сквозь которую был ранен. Гуньков поместился так, что вторично раненным быть уже не мог, но засевшего надо было выманить как-то, чтобы он высунул хотя бы кончик своей винтовки.

Петя огляделся, как всякий ищущий около себя камня, и увидел недалеко две половинки черепицы. Дотянуться до них и бросить их одну за другой по направлению к той дыре, которую сторожил Гуньков, было нехитрым делом. Вслед за этим, как и думал Петя, высунулся конец карабина, немец выстрелил, но тут же зачастил выстрелами Гуньков, который бил прямо по черепице.

Осколки этой черепицы долетали до Пети, но в нем появилась уверенность, что немец не может не быть тяжело ранен, если не убит.