Похититель жизней - Хенди Барб

Как бы это сказать? Занудный? Ну да, именно занудный.

Впрочем, Торету на это было наплевать. Он так многого достиг за считанные два месяца… Неужели и впрямь всего два месяца прошло с тех пор, как он бежал из Миишки, от Рашеда и Тиши? Торету казалось, что это было целую вечность назад. Удивительно, как он мог вообще так долго терпеть тиранию Рашеда, и при этом ему даже в голову не приходило, что он вполне способен создать собственный чудесный мир!

Добравшись по приморскому тракту до самой Белы, он очень скоро оценил все прелести жизни в большом городе. Он охотился, убивал, кормился досыта; на деньги своих жертв накупил богатых нарядов и одевался теперь не хуже Рашеда, да что там, куда лучше! И вот как-то ночью, охотясь возле борделя, Торет увидел самую восхитительную в мире женщину с яркими глазами цвета синего неба — дневного неба, которое он не видел уже много десятилетий. Он не мог бы просто убить ее, поглотить ее жизненную силу и отбросить, точно пустой кубок, ее мертвое тело. Нет, эта женщина должна была принадлежать ему! Сапфира… его Сапфира.

Его богиня.

Появление Сапфиры лишь укрепило его стремление совершенно изменить свою жизнь. Он сменил имя, и Крысеныш — отвратительная кличка, которой наградил когда-то нищего мальчишку его создатель-вампир, — навсегда канул в небытие, а на смену ему пришел Торет: именно это имя он носил в те давние времена, когда еще был смертным.

Однако денег, которые Торет добывал у своих жертв, не хватало, чтобы утолить непомерные аппетиты его подруги. Дело пошло на лад, когда Торет обратил Чейна. Чейн получил наследство, и уж на эти деньги все они могли жить припеваючи. Торет приобрел трехэтажный особняк в аристократическом квартале Белы, внутри второй крепостной стены. И как это раньше ему в голову не приходило зажить собственной жизнью? Как он мог так долго сносить владычество Рашеда? Впрочем, Рашед теперь окончательно мертв — по крайней мере, если верить слухам. Ну и тем лучше!

— Ведь правда же, великолепно? — спросила Сапфира, восторженно разглядывая свое новое платье. Корсаж был зашнурован так туго, что смертная женщина в нем просто задохнулась бы, но тем соблазнительней вздымалась над ним пышная грудь Сапфиры, едва прикрытая кружевной отделкой.

— О да, — отозвался Торет. — Но ты, дорогая, прекрасна в любом наряде, а уж без наряда и вовсе божественна!

Чейн как-то странно поперхнулся и закашлялся.

Торет с легким раздражением покосился на своего рослого слугу. Чейн так часто покашливал, что Торет порой уже гадал, не прихватил ли Чейн из своей смертной жизни какую-нибудь необоримую хворь. Впрочем, пока этот кашель не мешал Чейну исправно исполнять свои обязанности, Торет не видел нужды беспокоиться о его здоровье.

Эта гостиная Торету нравилась больше всех комнат в особняке — если не считать, конечно, их с Сапфирой спальни. Само собой, у Сапфиры была и своя комната — надо же ей было где-то хранить свои драгоценности, наряды и прочие женские безделушки, однако Торет настоял, чтобы днем она спала в его спальне.

Обстановку для гостиной заказывал Чейн, и Торет всецело одобрил его выбор. Когда они купили особняк, в гостиной уже были великолепный камин серого камня и паркет из мореного дуба. Чейн приобрел пушистые суманские ковры янтарно-бежевого оттенка, а на стенах вдоль лестницы на верхние этажи развесил пасторальные древинские пейзажи. Он же подобрал для мягкой мебели обивку из темно-желтого бархата, рядом с которой еще лучше смотрелись столики из светлого полированного дуба.

Если бы Торет так хорошо не знал Чейна, он мог бы поклясться, что тот втайне чуточку гордится проделанной работой. Они разошлись во мнениях только один раз — когда Торет самолично повесил на стену гостиной портрет Сапфиры — во весь рост, в овальной бронзовой раме. Да разве можно было придумать лучший последний штрих ко всему этому великолепию?!

Особняк принадлежал прежде состоятельному, но не имевшему родни торговцу, который умер от чахотки. После его смерти дом перешел в собственность города и был выставлен на продажу; примерно год спустя Торет его и приобрел. Среди прочих достоинств особняка Торета привлек потайной ход в стене лестничного марша; оставалось лишь гадать, какими тайными делишками занимался почтенный с виду торговец. Одно Торет усвоил твердо, еще когда служил Рашеду: в жилище вампира обязательно должен быть запасный выход, и не один. На каждом этаже особняка были замаскированные двери, которые вели в потайной ход, и все обитатели особняка знали назубок, где эти двери находятся.

Поскольку Торет и Сапфира занимали комнаты на третьем этаже, второй этаж оставался нежилым. На нижнем этаже располагались гостиная, столовая и кухни. В обширном погребе Торет и Чейн упражнялись в фехтовании, а в каморке рядом с погребом Чейн хранил свои личные вещи.

Оторвавшись наконец от зеркала, Сапфира одарила ослепительной улыбкой Торета:

— Куда мы сегодня отправимся? Я хочу поехать в этом платье.

— Мы охотились прошлой ночью. Сегодня нам пока еще нет нужды кормиться.

Улыбка Сапфиры поблекла.

— А я разве сказала хоть слово насчет охоты? Я просто хочу прошвырнуться в новом платье, ясно?

То, что она называла словом «прошвырнуться», Торет находил весьма скучным занятием. Если он сейчас откажется, Сапфира всю ночь будет дуться, а то и примется кидать в него чем ни попадя, но все-таки ему сегодня неохота выходить из дому.

— Чейн, — окликнул он, — может, ты поедешь с Сапфирой?

Погруженный в свои мысли, Чейн не слушал их разговора и, когда Торет обратился к нему, вздрогнул от неожиданности. На миг на его худощавом, всегда бесстрастном лице отразился неприкрытый ужас.

Торет уставился на него, не веря собственным глазам. Вероятно, Чейн жаждал «прошвырнуться» с Сапфирой не больше, чем он сам. И все же его лицо так редко выражало еще что-то, кроме сдержанной скуки, разве что во время охоты, когда даже Торет порой изумлялся, глядя на своего слугу. Чейн выпрямился и скрестил на груди мускулистые руки.

— Хозяин, я хотел этой ночью завершить кое-какие исследования. — Чейн коснулся пальцем крохотной склянки, которая висела на цепочке у него на шее.

Красивое лицо Сапфиры опасно исказилось, предвещая нешуточную бурю.

— Да-да, конечно, — торопливо согласился Торет, — но ведь эти исследования могут и подождать. Твоя госпожа желает развеяться. Ты ведь не хочешь ее огорчить, верно?

На самом деле ему достаточно было отдать Чейну недвусмысленный приказ, но Торет сам всегда терпеть не мог, когда ему приказывают, а потому старался по возможности избежать приказного тона.

Чейн замялся, быстро глянул на Торета, затем на Сапфиру, хотел сказать что-то — и тут во входную дверь постучали.

Торет нахмурился. Поскольку они изображали безземельных аристократов, им волей-неволей пришлось обзавестись кое-какими светскими связями — даже и в самом городском совете, между прочим, — однако вряд ли кто-нибудь из светских знакомых вздумал бы заявиться в особняк. Скорее всего, это доставили очередную покупку Сапфиры. Торет давно старался отучить ее от безудержного мотовства, да все без толку — сколько он ей ни давал денег, она все просаживала на наряды и побрякушки.

— Чейн, — сказал он вслух, — ты не мог бы глянуть, кто там?

— Я как раз собирался вернуться к своим исследованиям, — ровным тоном ответил Чейн.

Снова у него был прежний, скучающий и кислый вид, и Торета это так взбесило, что он потерял самообладание.

— Открой дверь, — раздельно процедил он. Чейна передернуло, но он тут же овладел собой и размеренным шагом вышел из гостиной. Вернувшись, он протянул Торету запечатанный воском конвертик.

— Это тебе, хозяин.

Письмо?! Торету страшно хотелось попросить Чейна прочитать, что там написано, но он опасался, что выставит себя невежественным слабаком. Сломав печать, он развернул записку и прочел одну-единственную фразу:

Навещу тебя около полуночи со сведениями касательно твоей прежней жизни в Миишке. Будь один.