Мышеловка - Сайра Шах

***

— Давай зайдем в паб, — говорит Тобиас.

— Господи, нет, я слишком измотана.

— Ой, брось, столько времени уже прошло с тех пор, как мы где-то выпивали с нашими друзьями.

Сама толком не понимая, зачем я это делаю, я заставляю себя пойти с ним в паб. Когда мы заходим туда, среди наших друзей повисает неловкое молчание, а потом возобновляется сбивчивая непоследовательная беседа. Так бывает, когда все с нетерпением ждут твоего ухода, чтобы обсудить тебя за твоей спиной.

Тобиас, похоже, совершенно беспечен: он болтает с Салли — его подругой-режиссером, которая с энтузиазмом отзывается о его работах и которую я всегда подозревала в том, что она для него значит несколько больше, чем просто приятельница. Он написал музыку к некоторым ее короткометражным фильмам. Сейчас она работает над полномасштабной экранизацией «Мадам Бовари».

Салли в восторге оттого, что мы переезжаем в место, которое она называет «la France profonde»[16]. Вскоре она уже обещает, что, если Тобиас заставит своего агента подать его кандидатуру на конкурс, она, со своей стороны, серьезно поднажмет на своих боссов, чтобы они пригласили его писать саундтрек к этому фильму, после чего страдания Эммы Бовари во Франции девятнадцатого века настолько захватывают Тобиаса, что я начинаю вообще сомневаться, доберемся ли мы когда-нибудь до постели.

— У меня хорошее предчувствие в отношении этого фильма, — позднее говорит Тобиас. — Нормальный полнометражный фильм. Конечно, заплатят мне только через несколько месяцев. В конце концов, деньги там будут приличные. Но самое главное заключается в том, что это может стать моим творческим прорывом. — Он ухмыляется. — Это наглядно продемонстрирует, что жизнь в Ле Ражоне будет только на пользу моей карьере.

— О моей карьере этого с такой уверенностью не скажешь, — с обидой бросаю я.

— С ней тоже все будет отлично, вот увидишь. Все как раз сходится, один к одному. Как оно и должно быть.

***

Звонит агент по продаже недвижимости: поступило великолепное предложение по нашей квартире: покупатель платит наличными, никаких посредников. Единственная заморочка в том, что они хотели бы переехать уже в следующем месяце.

— Для нас это означает переезд во Францию в феврале. Ох, Тобиас, нам нужно отклонить это предложение. Мы просто не успеем все сделать.

— Все нормально — я уже поговорил с продавцом Ле Ражона. Он говорит, что нет никаких проблем: он уже начал ремонт. Мы можем подписать окончательный контракт и переехать через пару недель после того, как внесем задаток. На этой неделе я мотнусь во Францию, чтобы подписать compromis de vente и заплатить ему десять процентов. Проще пареной репы.

Я даже спорить не могу. Переехать во Францию было, в первую очередь, моей идеей, а теперь кажется, что сама судьба толкает нас туда.

***

Тобиас постоянно откладывает прохождение техосмотра своей машины. Мне кажется, я догадываюсь, почему: техосмотр стал для него ассоциироваться с тем, что мы забираем Фрейю домой.

Я беру это в свои руки и звоню нашему приятелю Эду, у которого станция техобслуживания и гараж. Я сразу понимаю, что он уже в курсе наших новостей. О ребенке он не упоминает, а в решении нашего вопроса не видит проблем.

— Конечно, — говорит он, — я запишу вас на завтра.

— Даже не знаю, как я смогу все это пережить, — перед уходом говорит Тобиас. Он имеет в виду Фрейю.

— Мы можем не принимать окончательного решения, пока не выйдем за порог больницы, — говорю я. — До этого времени можно передумать в любую секунду.

Через пару часов звонит мой мобильный.

— У меня есть хорошие и плохие новости, — говорит Тобиас.

Я жду. Похоже, что в данный момент «хороший» и «плохой» для меня понятия почти родственные.

— С машиной — полный облом. Чтобы она прошла техосмотр, придется заплатить восемьсот фунтов.

— О нет!

— А хорошая новость состоит в том, что за эти же восемь сотен я только что купил кабриолет.

— Господи, ну что за кабриолет можно купить за восемьсот монет?

— Что ж, выгляни в окно и сама увидишь.

На улице довольный собой Тобиас позирует на капоте бутылочно-зеленого «Воксхолл Астра» неопределенной модели и с кучей вмятин.

— Эд пытался подбить меня на покупку «Гольфа» в очень хорошем состоянии у одного заботливого хозяина. Но это было так уныло. Как будто я уже сдался и решил помереть. А он все твердил: «Эта “Астра”, может, и хорошая машина, но про ее предысторию я ничего не знаю. Я бы предпочел продать ее кому-нибудь не из таких близких знакомых».

Это так похоже на Тобиаса! Я смеюсь глубоким радостным смехом, который начинается где-то в животе, а потом отзывается в горле гортанным булькающим звуком.

— Да ты просто удачливый оболтус.

— Набрось пальто, прокачу тебя с ветерком.

Мы едем с откинутой крышей. Холодный воздух обжигает и бодрит, как после погружения в ледяную воду.

— Безумство по максимуму? — говорит Тобиас, словно делает предложение. Голос его звучит серьезно, но глаза блестят, как когда-то раньше.

— Безумство по максимуму, — соглашаюсь я.

***

В больнице мы дожидаемся документов на выписку с заключением, где указаны все нарушения в мозге Фрейи.

— Такого длинного заключения я не печатала уже очень и очень давно, — говорит нам секретарша.

Нянечки очень трогательно выстраиваются в очередь, чтобы попрощаться. Все они говорят примерно одно и то же: «Надеемся, что у вас во Франции начнется замечательная жизнь».

— Фрейю здесь очень любят, — говорит доктор Фернандес. — Иногда самые… тяжелые детки больше всего западают нам в сердце. — Она улыбается мне. — И знаете, вы не должны недооценивать ее достижений здесь.

Какие еще достижения? Фрейя уже выпадает из всех норм развития для обычных детей. Ее глаза не движутся так, как они должны двигаться за изображением, шейка у нее слишком слабенькая, она не различает лиц. Но доктор Фернандес имеет в виду совсем уж простые вещи: она сосет из бутылочки и дышит без искусственной вентиляции легких.

Мы несем Фрейю в детском автомобильном сиденье в наш потрепанный кабриолет. Тобиас настаивает, чтобы мы ехали с опущенной крышей.

— Подмораживает. Она простудится.

— Чепуха, погода очень солнечная.

Я укутываю Фрейю, как какого-нибудь эскимоса — комбинезон, шерстяная шапка, плюс куча одеял, — и мы едем. Ледяной ветер впивается мне в волосы, но слабенькие лучи зимнего солнца вливаются в меня, как жидкая жизнь.

Февраль

Когда я была маленькой, я часто представляла себе, что моя кровать — это корабль, на котором я отправилась в плавание. Теперь, став молодой мамой, я играю в ту же самую игру. Каждое утро, после того как Тобиас в спешке вскакивает с постели, я забираю Фрейю из ее плетеной корзинки-кроватки, пристраиваю рядом с собой в пуховом одеяле, и мы отправляемся в путь. Мы пересекаем разные континенты, плывем по морям с темными, как густое вино, водами. Она — весь мой мир, а наше путешествие посвящено его открытию.

Она делает изящные движения ручкой, изысканные, как редкие орхидеи в заоблачных диких лесах. Выражение ее личика меняется, как капризы погоды. Мне нравится та серьезность, с которой она пьет молоко из бутылочки, этот сосредоточенный взгляд ее серовато-зеленых глаз, устремленный куда-то за тысячу миль отсюда. Она наелась, напилась и лишилась сил, тогда я наклоняю ее вперед, чтобы она срыгнула, а ее ручки инстинктивно выбрасываются вперед, как у детеныша обезьяны, хватающегося за свою маму. Когда мы засыпаем, она подплывает ко мне. Я никогда не видела и не чувствовала, чтобы она двигалась, но когда я открываю глаза, она лежит, свернувшись калачиком у меня под мышкой, а простыня в том месте, где на нее сочилось молоко из моей груди, мокрая.

Это мой собственный, родной ребенок, и он совершенен. Я абсолютно удовлетворена и довольна.

Но затем в голове моей срабатывает переключатель, и диагнозы врачей внезапно становятся жуткой реальностью. Я прижимаюсь к ней и плачу минуты, а то и часы напролет.

Этот мой переключатель либо включен, либо выключен. Когда я довольна, я и представить себе не могу, что может быть как-то по-другому. Когда я в смятении, страданиям моим нет конца.

После приступа рыданий я некоторое время пребываю в спокойствии. В такие моменты я пытаюсь проникнуть в сознание Фрейи, представить себе ее внутренний мир. Но это слишком сложно для меня. Каково это, когда у тебя две половинки головного мозга не связаны между собой? Она не поддерживает визуальный контакт, ее глаза — два бездонных омута.