Мышеловка - Сайра Шах

Я прислушиваюсь к ее хриплому дыханию и думаю о том, что я буду делать, если дыхание это вдруг прекратится. В каком-то смысле это будет самый простой выход. Но с другой стороны — невыносимо. Мы лежим с моим ребенком в мягкой утробе постели и прячемся от внешнего мира.

***

Тобиас продолжает мотаться во Францию. Он никогда не жалуется, что едет туда один: похоже, он даже рад скрыться от нас. Он подписал окончательный договор на продажу, а теперь следит за работами, которые выполняет владелец дома, и уверяет меня, что там все идет гладко. Меня это интересует лишь в том смысле, что там будет жить мой ребенок.

Заходят и выходят мужчины, которые занимаются нашим переездом — они вынесли из квартиры уже практически все наше имущество. Мы отдали им ключи от Ле Ражона. Они доставят все это туда за день до того, как приедем мы.

Тобиас хочет погрузить всю свою музыкальную аппаратуру в «Астру» вместе с нами, но в багажнике для этого не хватает места. Он бегает вокруг и озабоченно кудахчет, как квочка, когда они пакуют его крутой Apple iMac, MIDI-клавиатуру, его драгоценные микрофоны и бесчисленное количество всяких проводов и компьютерных коробок.

— Неплохой комплект, — говорит один из грузчиков.

— Эй, поосторожнее, у вас в руках сейчас аудиоинтерфейс RME Fireface, — стонет Тобиас. — Он один стоит больше тысячи. И в его памяти записано все, что у меня есть. Все мои средства к существованию.

Я смотрю, как передо мной проносят всю мою прежнюю жизнь, но не могу проникнуться значимостью этих вещей. Мои любимые книги — энциклопедия «Ларусс гастрономик» и «История приготовления пищи» Магелон Туссен-Сама — обе подарены Тобиасом — оказываются в разных коробках без опознавательных знаков. Профессиональная плита «Lacanche Range», предмет моей гордости и радости, вообще не едет с нами: мы вынуждены оставить ее новому владельцу. В другом мире это было бы для меня серьезной психологической травмой. Но сейчас я почти не обращаю на это внимания.

Я должна была бы составить список вещей, которые мы берем с собой. Должна была бы строить планы на новую жизнь и новую профессиональную карьеру. По самой меньшей мере я должна была бы готовиться к долгому путешествию с хрупким младенцем на руках: продумать, что ей может понадобиться, выписать номера экстренной медицинской помощи и адреса больниц в населенных пунктах по ходу нашего маршрута. Вместо этого я сдаюсь на милость переполняющей меня апатии и усталости. Я досадую на каждую минуту, проведенную без Фрейи, на все, что непосредственно не связано с ее физической сущностью. Мои эмоции приглушены, как будто мой внутренний мир тоже уже запакован. Этот переезд не беспокоит меня, потому что я не могу поверить в его реальность в еще большей степени, чем эмоционально поверить в то, что с моим ребенком что-то не так.

На следующий день на рассвете мы уезжаем во Францию. Я клюю носом, но чувствую едва различимый рывок, когда Фрейя тянется к моей груди. Открыв глаза, я обнаруживаю, что она смогла поймать сосок и сейчас довольно его посасывает.

Это замечательное ощущение! Когда у нашей собаки были щенки, она укладывалась на спину и давала им сосать свою грудь, и было видно, что ей больше ничего в жизни не надо. Я сейчас чувствую то же самое: ничто на свете не имеет никакого значения, кроме этого пульсирующего ротика. Когда она серией жадных глотков тянет молоко из моей груди, глазки ее закрываются от удовольствия.

Тобиас, который застает нас в таком блаженном состоянии, приходит в необъяснимую ярость.

— Я не хочу, чтобы мы с тобой были похожи на семейство воробьев, воспитывающих кукушонка, — неистовствует он. — Мы должны отдать ее обратно.

— Отдать ее обратно? Ее — обратно?! Кому?!

***

Мы встаем рано и запаковываем те немногие вещи, которые грузчики еще не забрали из нашей квартиры. В нашу «Астру» уже мало что поместится: плетеная корзинка-кроватка Фрейи, ее комбинезончики, пеленки, молокоотсос и аппарат для стерилизации бутылочек, да еще один чемодан с одеждой ставим между мной и Тобиасом. Все, что осталось от моего кухонного оборудования, — это две тарелки, две чашки, два стакана, кое-что из столовых приборов, нож, подаренный мне отцом, да несколько сковородок. Я заворачиваю все это кучей в скатерть, как на пикнике. Только теперь я вдруг вспоминаю, что не освободила холодильник. Я засовываю пластиковые контейнеры с моими домашними полуфабрикатами под детское сиденье Фрейи. В Дувре мы вдруг паникуем и затариваемся успокаивающе знакомыми британскими продуктами: чаем в пакетиках, беконом, свежим молоком, сыром чеддер, «Мармайтом»[17], «Нутеллой» и хлебом с отрубями. После этого мы отправляемся через Ла-Манш к жизни, которую, по моим собственным словам, я всегда хотела.

***

Мы приезжаем в Ле Ражон очень поздно. Вокруг буйствует буря: зеленые дубы хлещут в нашу сторону своими ветками, а порывы ветра ревут, словно драконы, пролетающие у нас над головой.

Не выключая мотор и отопление в машине, мы оставляем крепко спящую Фрейю на заднем сиденье: здесь нам кажется безопаснее.

Передняя дверь кое-как отремонтирована, и на ней болтается большой висячий замок. Все наши пожитки в коробках стоят горой посреди гостиной. Дождь выбивает барабанную дробь на листах рифленого железа, которое прежний хозяин использовал, чтобы залатать крышу. В доме холодно так, как может быть только в здании с каменными стенами метровой толщины. Когда переступаешь порог, кажется, что мороз хватает тебя за горло, обнимает своими ледяными руками, вдувая зябкую сырость в твои кости — как будто тебя заживо похоронили в промозглой могиле.

— Продавец даже толком не отремонтировал крышу, — со стоном жалуюсь я Тобиасу. — Я думала, что ты должен был проследить за этим. И тут так холодно!

— Холодно, потому что здесь никто не жил, — говорит Тобиас. — Разведем хороший огонь, и дом быстро нагреется.

Мы пытаемся разжечь очаровательную плиту в стиле «ар-деко» — «настоящий оригинал», как говорит Тобиас. Но она, немного потужившись и помучившись с сырыми дровами, в конце концов затухает. Мы пробуем развести огонь в большом, как в замке какого-нибудь барона, открытом камине в другом конце гостиной, но из трубы вырывается только облако черного дыма, а также вываливается огромная масса сажи и еще что-то, напоминающее птичье гнездо.

— Мы не можем больше держать Фрейю в машине, — говорю я. — Я принесу ее сюда.

Я приношу ее в гостиную прямо в детском автомобильном сиденье и оглядываюсь по сторонам в поисках места, куда его поставить. Я никак не могу найти его среди мусора и наших коробок. Сдавшись, я опускаю сиденье рядом с холодной печкой. Она сидит там, свесив головку на одну сторону, как воробышек, покалеченный кошкой. Вскоре Фрейя начинает чихать сериями по четыре раза, очень регулярно и аккуратно каждые две минуты. Я перекладываю ее в плетеную кроватку и укрываю одеялами, но чиханье продолжается. Гипсовая мадонна смотрит на нее из своей ниши печальным потупленным взором.

— Послушай, это чертов дом уже простудил ее.

— Ох, что за чепуха, на это просто не было времени! Она, должно быть, подхватила простуду в машине.

— Что ж, тогда это произошло в этой жуткой машине, которую ты купил по глупости и в которой на нас все четырнадцать часов, пока мы ехали, капала дождевая вода. Слава Богу, что она хотя бы не сломалась посреди дороги.

Мы с Тобиасом встаем друг перед другом в боевую стойку, как пара боксеров.

— Прости. — Я заставляю себя сказать это, но никакого раскаяния не чувствую. — Приготовлю что-нибудь поесть.

Для этого мне только нужно разогреть пару моих готовых блюд в пластиковых контейнерах, и мы сможем цивилизованно поесть горячий ужин в нашем новом доме.

Я захожу на кухню.

Здесь все какое-то промозглое и засаленное. Тусклый свет маломощной лампочки без абажура отбрасывает по углам пугающие тени, словно там кто-то прячется. У дальней стены стоит поржавевший холодильник, не включенный в сеть. Когда я открываю его плохо прилегающую металлическую дверцу, оттуда ударяет зловонный запах крыс и медленного разложения. Под треснутым окном расположена позеленевшая и отвратительно грязная керамическая мойка, рядом — жирная печь для выпечки хлеба, шаткий деревянный стол и какие-то примитивные полочки. Здесь нет электрической плитки или духовки, нет ни единой поверхности, куда бы я отважилась положить еду. Стол, полки, мойка — все они покрыты россыпью небольших черных шариков.

— Тобиас! Это просто омерзительно! Здесь полно мышей! Взгляни — они здесь повсюду!

Тобиас смотрит на черные катышки и хмурится.

— Я не уверен, что это мыши. Может быть, просто комочки какой-то грязи. Утром мы все почистим.