Письма из заключения (1970–1972) - Илья Габай

В том же номере Шукшин пишет о том, как он будет снимать «Разина». Кажется, это будет опять что-то почвенное и традиционное – то есть при всем таланте малоплодотворное. В Лефортово мне попалась забавная книга голландского путешественника XVII века Яна Стройса; он пишет о Разине (которого видел) с ужасом и содроганием; даже как персидскую княжну бросали в набежавшую волну, он видел самолично. Это уже другая сторона медали, другая крайность.

Первое стихотворение Д. Самойлова мне понравилось (хотя оно немного «построенное» и с открытой моралью), а второе что-то совсем уж не пленило. Буду рад, если ты и в будущем время от времени станешь присылать мне понравившиеся стихи.

Как успешен твой реванш в собственно физике и твое углубление в геологические проблемы? Есть ли у тебя новые книжки и рукописи? Пиши, пожалуйста, о себе пощедрее и старайся не очень грустить (советик пошленький, но что я могу; да это и не совет – пожелание). Я сейчас живу ожиданием свидания с Галей, которое должно иметь место 28 ноября.

Желаю тебе жизнерадостности и радостей жизни. Жму руку.

Твой Илья.

Юлию Киму

10.11.70

Ну, наконец-то и твой голос, Юлий Алексеич[56], дошел досюдова. Долгонько ты раскачивался, старина, или время так тянулось? У моего любимого Т. Манна есть пространные объяснения по поводу временных измерений, но их так просто не выскажешь. Я вот в свое время высказал твоей жене всякие мудрости по поводу христианства – и наказан за апломб. Письмо, как я понял, пока не дошло; а ведь там еще и записка Тане Хромовой.

Что тебе ответить на твои пытливые вопросы, друг мой? Снега-то, известное дело, есть, и будут полютее; но ведь мы и раньше догадывались, что здесь не субтропики, и изменить чего-нибудь никак не можем.

Вы за меня не беспокойтесь – хотя бы потому, что помочь ничем не можете, да и не надо, только расстраиваетесь и воображаете лишнее. Позаботься, Юлик, о тех, кому можно помочь: о себе, о близких своя, о Вите[57] и Наде, по поводу которых душа у меня ноет маленько, о Пете[58] (если бы его решение было твердое!), – о всех.

Я не очень уловил связь Красиных со Средиземным морем. И каких Красиных – тоже.

Надеюсь во всяком случае, что это не симптом предстоящей вечной разлуки. Я получил недавно от них письмо, и там ничто не дышит этим.

Юлик, ты бы прислал мне тексты своих песен. Хочется как-то хоть издалека войти в атмосферу. Правду сказать, настроеньице у меня так себе; не из-за снегов – снега я, как тебе уже докладывал, вполне ожидал, здесь можно утешить себя тем, что 120–130 дней – не вечность же, папанинцам да челюскинцам было хуже, не говоря уж о Зиганшине[59]. Просто полоса мрачноватого состояния души; это ведь бывает и на воле тоже.

Люди мне пишут, и к стыду твоему могу тебе сообщить московские новости: Марк работает в переводах и западноевропейской критике; уверен, что хорошо работает: он умен и ответственен, совестлив. Леня изучает итальянский язык, уверен, что хорошо изучает: он прилежен, добросовестен и способен. Словом, всюду жизнь, и это – совершенно по правде – и хорошо. Хоть маленькая информация о житье-бытье людей – это и есть преимущество ИТУ[60] перед тюрьмой: там время сгущенно и кажется: свистни в соседнюю камеру – отзовется кто-то из близких. Тоже такие мысли не располагают к игривым шуткам. Стало быть, у меня и наказ такой: живите, братцы, по возможности беспечальнее, так всем лучше. А в совести вашей и конечной правильности всех шагов – кто же усомнится?

Я надеюсь, что все не пишущие мне вообще или давно благополучны: что Сарра Лазаревна[61] вышла из госпиталя, что у Пети нет кризов, что вполне здоровы Валя[62], Нина Валентиновна[63], а Алина успешно дошла до диссертации.

Вот еще Ирке учиться бы – и на мои полоумные нервы пролилась бы пинта живительной воды. Пиши мне, не очень считаясь с ответами: я исправен, во-первых, а во-вторых, если по совести, то и времени у тебя чуть поболее. Пиши, что и сколько пишется: мы всем будем оченно довольны, – и обрати внимание на то, что я теперь в бригаде № 45.

Целую тебя и жену твоя, и всех твоих родных по всем линиям.

Илья.

Елене Гиляровой

Ноябрь 1970

Здравствуйте, Леночка и Валерий!

Это у тебя, Лена, прекрасная мысль: стать, как ты выражаешься, моим «неотвязным корреспондентом». Дай-то бог, чтобы ты воплотила свои добрые намерения в жизнь. Это, я понимаю, нелегко и при достаточном лимите времени, а при твоем многодетстве очень трудно. Но ты уж расстарайся, пожалуйста, напряги все свои запасы благородства и душевных сил – и сделаешь очень даже доброе и великодушное дело.

По секрету: «Винни-Пуха» я сам прочитал и, кажется, с бóльшим упоением, чем мой невзрослый тогда еще отрок. А вот «Алису в стране чудес» я почти не понял. Как ее дети понимают – ума не приложу.

Что касается твоего предложения сделаться полиглотами, то где уж мне. Вот подучусь русскому языку как следует – и то слава богу. Я заказал всякие немецкие книги, но очень даже боюсь, что сил не хватит – не каких-то там внутренних и прочих – обыкновенных. Я ведь не из Гераклов.

Кстати, о греках. Сейчас я домучиваю Плутарха: осталось две, довольно известные, биографии – Александра и Цезаря (третьего-то томика у меня нетути). Слово «домучиваю» я выбрал не случайно. Начал-то я читать с интересом, а потом интерес притупился, и вот почему. Прежде всего, биографии, по-моему, очень уж похожие: сплошные военные забавы с обилием поверженных, казненных, предсказаний, затмений, подкупов, измен, – словом, как раз той части человеческой жизни, которая меня всегда интересовала меньше всего (после разве что физико-технических наук). Банально, но я в первом чтении «Войны и мира» пропустил все, что относится к Шенграбену, Аустерлицу и Бородино. Кроме того, прославленная психологичность Плутарха показалась мне довольно ограниченной: очень небольшой набор психологических типов с моралью, умещающейся в кодекс чести эвпатрида (патриция). Да и греки, тем более римляне у него разочаровывают: много у них восточных церемоний, детской погони за триумфами и трофеями. То, что я читаю параллельно: куски греческих философов – никак не отражено у Плутарха. Жизнеописание Сократа (личности с действительно нравственными страстями) у него и невозможно. Вообще, я, кажется, подхожу к мысли, что Перикловы Афины, очень может быть, и не греческое явление. Даже войны, политика с чувством общегреческого, а не локального патриотизма. А уж об интеллигенции этого времени я в этом смысле и не говорю. Эврипид или тот же Сократ, по-моему, такие же негреки, как Бах или Шиллер – ненемцы. Греки, в конечном счете, так же тяготели к спартанскому идиотизму, как немцы к Мольтке, Бисмарку, а потом уж и к деятелям 3-го рейха.

Но надо и кончать рассуждения, которые, возможно, через пару лет самому мне покажутся вздорными. Никак не могу избавиться от того, чтобы в размышления о прочитанном не вносить с большой претензией сиюминутное настроение.

Стихи мы с вами непременно почитаем, если будем живы и малость благополучны. Если бы мне такая возможность представилась бы сейчас, я прочитал бы то, что сейчас люблю больше всего: пушкинские «Подражания Корану» и тютчевские «Два голоса». Вот сами посудите по отрывкам: «Мужайся ж, презирай обман, Стезею правды бодро следуй, Люби сирот и мой Коран Дрожащей твари проповедуй». Вот тебе и вся этика, уложенная в такие щемящие и обычные слова. Это, – простота, с которой можно исчерпать «смысл философии всей», – наверно, так же утрачена, как секреты рукоделья и рукомесел. «Август», «Гамлет», «Гефсиманский сад», «Реквием» (кусками) – какие-то неожиданности в этом плане.

А у Тютчева вот сразу же какие строки: «Мужайтесь, о други! Боритесь прилежно, Хоть бой и упорен, Борьба безнадежна. Над вами светила молчат в вышине, Под вами могилы – молчат и оне…» Пронзительно (извини за неточное слово: не нашел). Может быть, я, по обыкновению, и наврал что-нибудь, цитируя, а может стать, это все далеко и от тебя, Лена, и от тебя, Валерий, сейчас. Мне это близко, хоть и не дотянуться, как до десяти заповедей. Я бы прочитал это сейчас, но, по совести, хоть бы свидеться нам в свое время нормально, несуетливо, с отдохнувшей душой. В ожидании всего этого я с вами прощаюсь и желаю счастья и бодрости вам, детишкам, всем, кого вы увидите из людей из общих – ваших и моих – воспоминаний.

Ваш Илья.

Марку Харитонову

11.11.70

Дорогой Марик!

Наверное, действительно, зимняя пора и погода нелетная: письма получаю сейчас нерегулярно и грущу по этому поводу. Не знаю даже, знает ли Галя о свидании 26 ноября. Она мне написала отчаянное письмо, ты уж потрудись, позвони ей, пожалуйста, и успокой: очень уж она нервна и измучена, я просто боюсь за нее.