Серебряный змей в корнях сосны – 3 - Сора Наумова

Данго быстро закончился, разделенный на двоих, и Хизаши купил им по кулечку золотистых жареных магари[22] из перемолотого риса и маленькие, но очень нежные и вкусные фудзуку[23] с кунжутом и сладким сиропом. Кента больше не отказывался – хотелось попробовать и увидеть как можно больше, а потом описать это в письме домой. Матушка должна знать, что у него все хорошо.

Загулялись до часа Быка. Уже отбили восемь ударов, знаменующих его середину, а шум и веселье и не думали смолкать. Скоро обещали конкурс тётинов, а пока участники готовились, простой народ скупал фонарики, чтобы после они защищали их дома весь следующий год, до нового Ониби-мацури.

– Давай хотя бы посмотрим? – Кента задержал Хизаши возле одного из прилавков. Ему приглянулся маленький фонарик, формой похожий на тыкву, с золочеными кисточками, желтая бумага расписана цветками лотоса.

– А толку? – лениво отозвался Мацумото. – У тебя и дома пока своего нет. Куда ты понесешь этот фонарь?

Кента грустно вздохнул. Жестокое напоминание отбило охоту глазеть, и он отошел от прилавка. Незаметно они с Хизаши добрались до темных улочек. Кента оглянулся, и ему показалось, что площадь с ее яркими огнями осталась где-то в другом мире, здесь же было невероятно тихо и темно, лишь впереди что-то едва заметно мерцало.

– Куда это мы попали? – спросил он. Хизаши достал веер и постучал им по раскрытой ладони.

– Не знаю.

– Вернемся?

Хизаши не ответил и пошел вперед. Кента не понимал, о чем он думает, поэтому решил за лучшее держаться вместе и догнал его возле источника мерцания. Вблизи оно переливалось оттенками синего, бросая на бледное сосредоточенное лицо Хизаши призрачные отблески, и было похоже на плотную кисею, чуть подрагивающую будто бы на ветру. Кента впервые видел такое явление и протянул руку, но получил болезненный удар веером по запястью.

– Будешь трогать все подряд, долго не проживешь, – отчитал его Хизаши. – Не видишь разве, это колдовство.

– Оммёдо?

– Я сказал оммёдо? Нет, я сказал, это колдовство, а значит, им может оказаться проклятие, чары ёкая или демона, да вообще что угодно.

– В деревне оммёдзи тоже считают колдунами.

– Главное, не говори это настоящим оммёдзи.

Мацумото поводил ладонью над мерцающей стеной, а потом просто шагнул вперед.

Кента и ахнуть не успел, как Хизаши отбросило назад, и гэта проскрежетали по булыжникам, которыми была вымощена улица.

– Да чтоб вас они побрали! – выругался Хизаши, вернув равновесие. – Это запечатывающий барьер, его наверняка создали с дурными намерениями, извратив суть оммёдо.

– А…

– Спросишь в Кёкан, если найдешь их, – перебил Хизаши. – Идем обратно, надо кое-что проверить.

Они поспешили по темной улочке к шумной площади. Однако чем ближе к ней подходили, тем мрачнее становились, потому что ни музыки, ни гомона слышно не было. И вот вместо веселья – тишина и пустота, вместо огоньков многочисленных фонарей – свет звезд. Кента выдохнул и увидел облачко пара.

– Где все? – задал он глупый вопрос. – Нет. Неправильно. Где мы?

Хизаши довольно покивал.

– Именно. Где мы? Точно не там, где были.

Они прошли немного вперед, и холод стало сложно не замечать. Кента поежился – казалось, пока их не было, наступила зима.

– Это как-то связано с барьером в конце той улицы?

– А сам как думаешь, Куматани-кун? – Хизаши резко обернулся и щелкнул веером. – Мне интересно послушать твои мысли.

Но Кента чувствовал, как озноб охватывает не только тело, но и разум, лишая возможности делать выводы. Еще недавно оживленный город будто бы… умер.

Кента испугался.

– Люди… – еле слышно фыркнул Хизаши, отворачиваясь. Здесь, в царстве темноты и тишины, его облик снова претерпел изменения, словно бы покров человечности истончился, и из-под него выглянул кто-то другой, кто-то опасный и непостижимый. И Кента остался с ним один на один.

– Стой здесь, а я пройдусь, – велел ему Мацумото, и его спина начала быстро отдаляться, пока Кента не сбросил странную подавленность.

– Я с тобой!

Если Хизаши и удивился, то этого было не заметить, потому как он так и не удосужился обернуться. Кента, тихо извинившись, снял с крючка тот самый лотосовый фонарик, но без огня внутри он был бесполезен, хоть и все так же красив. Кента уже собирался повесить его обратно, как в корпусе из раскрашенной бумаги вспыхнул синий огонек. Просачиваясь сквозь желтые стенки, он становился еще более жутким, потусторонним.

– Если собираешься ходить за мной по пятам, то не отставай, – позвал Хизаши, и Кента все же взял тётин с собой.

Поначалу синий свет смущал, но скоро стало понятно, что лучше так, чем в полной тьме: ни одно окно не светилось, ни один фонарик не рассеивал мрак, и лишь на перекрестках тусклая луна позволяла глазам увидеть хоть что-то. Хизаши, казалось, темнота не мешала, он уверенно шел куда-то, и Кента старался не мешкать, хотя так и тянуло остановиться, оглядеться. Обернуться. Ему чудился взгляд в спину, но он молчал, не желая показаться трусливым.

Все улицы рано или поздно заканчивались барьером, пройти сквозь который не удавалось ни Хизаши, ни Кенте. Не добившись ничего, они вернулись на площадь. Ветер колыхал потерявшие свой яркий цвет гирлянды из лент. Холодало, и в один момент Кента запрокинул голову и увидел, как с черного неба посыпались белые крошки.

– Снег…

Мацумото тоже посмотрел вверх и поморщился, когда ему в глаз залетела колючая снежинка.

– Если бы я верил во все бредовые легенды Ямато, то решил бы, что за нами идет снежный демон горы Тэнсэй, – сказал он.

– Но разве его не прогнали в Ёми?

– Его вообще не существовало, – ответил Хизаши. – Ты ребенок? Почему веришь всему подряд?

Кента слушал его с сомнением.

– А ты почему не веришь? Это было давно, а в древние времена происходило много чудес.

– Уж я-то знаю кое-что и о древности, и о чудесах. – Хизаши помотал головой, стряхивая с макушки белое крошево. – И эту историю не слышал никто во всей империи, кроме жителей этого города. Стало быть, они придумали ее сравнительно недавно, чтобы развлекать приезжих.

– В твоих словах есть смысл, – согласился Кента, – но ты можешь оказаться прав в той же мере, что и не прав.

Хизаши гордо отвернулся, показывая, насколько мысли Кенты глупы. А снегопад меж тем усиливался, скоро будет ничего не разглядеть во вьюге и ничего не услышать в свисте ветра. Странно только, что синий огонь в фонарике с лотосами горел все так же ярко и ровно, и ему нипочем был ни буран, ни сырость снегопада. Мацумото раздраженно взмахнул веером, и, к удивлению Кенты,