Следствие не закончено - Юрий Лаптев

— Я тебе покажу «задрипанного футболиста»!

Назревавшую ссору предотвратил Громов. Он встал между Митькой и Яруллой и спросил как ни в чем не бывало:

— Слушай, Дмитрий Никонович, а ты… по вечерам свободен?

— Работой не загружен, но свобода передвижения происходит точно по учебнику математики, от пункта А до пункта Б, — снова не задумываясь ответил Митька и, глядя через плечо Громова на Яруллу, сказал: — А ты, потомок Чингисхана, напрасно на меня взъелся: я вашу нацию уважаю. У меня в Казани, хочешь знать, самый сердечный кореш проживает — Сафа Абдуллаев, республиканского значения парень!

— Я башкир, а не татарин, — отходчивее сказал Ярулла.

— Какая разница! И тот и другой может гаркнуть вслед за Владимиром Владимировичем: «Читайте, завидуйте — я гражданин Советского Союза!» А главное — обоих здесь, на берегу Волги, уважают больше, чем…

Митька выразительно ткнул себя пальцем в грудь.

— Ну, а если мы все-таки к тебе придем? — снова задал неожиданный для Небогатикова вопрос Громов.

— Зачем?

— Просто так. Поговорить о текущих событиях.

— Пожалуйста. Только… посуда наша, жидкость ваша! — снова попытался отшутиться Митька, но и сам почувствовал, что шутка оказалась неуместной.

Вскоре молодежная бригада обогатилась еще одним, поначалу не шибко старательным работничком, а в одной из трех комнат квартиры, выделенной «громовцам» под общежитие, появилась еще одна койка, неимоверно потертый, но еще голосистый баян и тоже обшарпанный, не так от старости, как от разгульной жизни, кот Баптист — существо донельзя нахальное и вороватое.

— Я понимаю, что вас смущает не внешний облик, а идеологическая сущность этого млекопитающего, но, поскольку мы с Баптишей перековывались в пансионе благородных юношей на пару, я не могу оставить его на произвол судьбы, — так заявил Небогатиков своим новым сотоварищам при переселении из лагерного барака в общежитие.

Правда, когда бригада почти единогласно (воздержался только Ярулла Уразбаев) решила взять Митьку Небогатикова на поруки и Михаил Громов обратился в комитет комсомола за содействием, Мария Крохоткова, избранная незадолго до этого комсоргом стройуправления, высказала такое опасение:

— А не придется нам, Громов, опять извиняться за свое поручительство? Как после истории с хулиганом Тепляковым?

— Боишься? — недовольно спросил Громов.

— Не подкусывай… Сам-то его хорошо знаешь, этого, как ты говоришь, бой-парня?

— Более или менее. Правда, встречались мы с ним только два раза, но Небогатиков произвел на меня вполне положительное впечатление.

Такой ответ рассмешил Машу-крохотулю.

— Вот уж не думала я, что ты, Громов, такой… впечатлительный!

— А я, Крохоткова, тоже не замечал за тобой такой… бдительности!

— Ну, знаете ли! — Глаза комсорга утеряли присущую им завлекательность. — После этого нам с вами, товарищ Громов, не о чем говорить!

Но правильно определил Михаила Кузьма Петрович Добродеев: в «вояку»-отца задался характером парень. Поэтому на другой же день в час обеденного перерыва перед светлыми очами Крохотковой Громов предстал уже не один, а в сопровождении братьев Малышевых и самого «бой-парня».

— Вот, можешь убедиться воочию, — кратко представил Михаил Небогатикова.

— Здравствуйте, — сказала Крохоткова, несколько обескураженная «очной ставкой».

— Приветик! — отозвался Митька и, оглядев небольшую, канцеляристо обставленную комнату, где временно располагался комитет комсомола, добавил: — А лозунги-то не мешало бы освежить: уже день молодежи на подходе, а у вас — «Да здравствует наш комсомольский Первомай!».

— Я здесь недавно, — недовольно отозвалась Крохоткова. И, пристальнее оглядев стоявшего перед ее столом смуглолицего паренька, на котором даже заношенная спецовка сидела с какой-то небрежной щеголеватостью, спросила: — Значит, это вы и есть…

— Я и есть, — подтвердил Митька, бесцеремонно нацелив в лицо Крохотковой взгляд темных и жуликоватых, как показалось девушке, глаз. — Прибыл по вашему вызову!

— Позвольте, — Маша-крохотуля недоуменно взглянула на Громова. — По-моему, мы с вами, товарищ Громов, договорились…

— К сожалению, товарищ Крохоткова, вчера нам с вами ни о чем не удалось договориться, — так же официально отозвался Михаил. — И поскольку только моего ходатайства для вас оказалось недостаточно…

— Вы куда пришли? — спросила Крохоткова тоном, который никак не соответствовал ее лирической внешности.

— В комитет комсомола… Судя по вывеске! — ответил не без ехидства Михаил.

— Так какого же черта ты…

— Что именно?

— Садитесь, ребята, — демонстративно отвернувшись от Громова, сказала Маша-крохотуля Малышевым. — И вы, товарищ Небогатиков… Сюда, поближе пододвиньте стул.

— Простите, но я пока что не гожусь в товарищи — как вам, так и этим… строителям соцгородка.

Слова и еще больше изменившийся облик Митьки — словно шелуха, слетела с парня щеголеватая развязность — не то чтобы подкупили комсорга, — тоже с характером была девушка! — но заставили внимательнее прислушаться к словам перебивавших друг друга братьев-близнецов Бориса и Глеба.

— Ты же, Машка, знаешь нас еще по прошлому поведению: хороши были гуси! А сейчас?.. В чем можешь нас упрекнуть?

— Ни в чем. Вот разве насчет взносов…

— Внесем… как говорится, абы здоровьечко. Вопрос в другом: разве не вы — наши комсомольские наставники — уверяете нас, что только труд облагораживает человека? И то не простой, а, так сказать, идеологически направленный! Так или нет?

— Не надо упрощать, сынок.

— А что ни проще, то понятней, — не задумываясь ответил один из братьев, не то Борис, не то Глеб: Маша-крохотуля никогда не могла в них разобраться.

— Но главное не в этом. Мерин тоже, заметим, трудится в поте своего лошадиного лица, пока с него хомут не снимут. А мы с нашим бригадиром Михаилом Ивановичем Громовым знаешь какую задачу перед собой поставили?

— Какую?

— Стоп машина! — решительно вступил в разговор Михаил. — Правильно наш Ярулла говорит: «Веревка хорош длинный, а разговор короткий». И мы хотим провести этот короткий разговор на комсомольском собрании…

Вот какие события способствовали организации молодежной бригады и вступлению в дружную семью громовцев Дмитрия Небогатикова.

Однако прошло еще немало времени, прежде чем «дружная семья» заслужила похвалу и на строительной площадке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Свою, по занозистому выражению Митьки, «агитпроповедь» Михаил Громов начал такими словами:

— А исходить будем, друзья, из того бесспорного положения, что в нашей стране ничто не красит так молодого человека…

Поскольку Михаил решил выдержать для значительности небольшую паузу, кто-то подсказал:

— Как импортный костюмчик!

— А девчат, — добавил Митька, — минимум юбочки и максимум освежающих личико снадобий!

— Ну, если вам слушать меня неинтересно…

— Давай, давай, Михаил Иванович, — сказал старший из братьев Малышевых — Борис: старший, потому что испустил первый писк на целых восемнадцать минут раньше Глеба.

— А вы, грачи, слушайте, поскольку у самих насчет… — младший Малышев выразительно покрутил пальцем около виска.

— Примерно года три тому назад, — после небольшого молчания продолжил Михаил, — в одной из комнат университетского общежития вот так же собралась небольшая компания молодых, но уже прилично образованных… оболтусов.

— Намек принят! — бормотнул Небогатиков.

— И вот тогда у нас, — повторяю, образованных оболтусов! — вызвало такие же, как и у тебя, Митя, потуги к вышучиванию одно изречение, вообще-то не поражающее новизной, хотя привел его самый серьезный из собравшихся, Елизар Тугих, с геологического: «Какие бы пышные слова вы, отцы, ни высказывали по вопросам морали, — сказал Елизар, — переспорить Алексея Максимовича вам не удастся: ничто так не сказывается на психологии добра молодца, как труд! А точнее сказать — отношение к той работе, которую ты обязан выполнить. О-бя-зан!»

— Да-а… Не случайно и фамилию этому аксакалу присвоили — Тугих! — снова попытался сострить Небогатиков.

— Да, Елизар Тугих. И ангаровец, кстати, — уже недовольно взглянув на Митьку, подтвердил Михаил. — И, как сейчас понимаю, из всей той компании Елизар был наиболее… настоящим! Ну, я не буду повторять те дешевые остроты, которые вызвала эта, как тогда нам показалось, выдержка из блокнота пропагандиста. Противно! Ведь я и сам только после того, как прошел — не боюсь митинговых слов! — подлинно трудовой университет… Ты что, Дмитрий?