Беседа о молитве - Константин

тогда возложат на алтарь Твой тельцы (благоприятных Тебе жертв покаяния и исправления).

Как мы уже сказали прежде, расширенное восприятие «прорабатывается» человеком заранее: тогда, когда он уготовляет себя к молитве. В дальнейшем заостряющие внимание вставки будут только напоминать о прежде усвоенном понимании читаемых слов.

Нужно правильно понять: «расширенное восприятие» не является толкованием, оно лишь — как вспомогательное средство для осмысленного чтения псалмов и молитв (ради нашей немощи). Смысл этого обучительного способа — не в самих изречениях. Он заключается в том, чтобы сознательно, действенно, с живым чувством, привязать нашу мысль к произносимым словам.

Вставки читаются мысленно и вначале их можно употреблять не все, а только несколько по расположению души.

— Возникает недоумение. Чем отличается «расширенное восприятие» от католического метода молитвы? К примеру, у одного католического писателя есть такое руководство к духовной жизни: «Рекомендуется представить себе, как три Божественные Ипостаси взирали на мир, переполненный людьми, и как, видя, что все идут в ад, постановили в Своей вечности, чтобы Второе Лицо вочеловечилось для спасения человеческого рода. Рекомендуется вообразить все огромное пространство Земли…» Далее: «Рекомендуется обозреть путь от Назарета до Вифлеема, представляя себе его долину…» и т. д., «видеть участвующие лица: Святую Деву, Иосифа, служанку, Младенца Иисуса… После чего я подумаю обо всех этих словах, чтобы извлечь из них для себя некий плод». При этом нужно «вкушать и обонять бесконечную благость и сладость Божества, дотрагиваться мысленным прикосновением, например, обнимать и целовать те места, на которых эти Лица пребывали, всегда стараясь получить от этого какой-нибудь духовный плод», — и так далее. И в чем же здесь разница?

— А разница здесь вот в чем. У нас идет речь о духовном бедствии нашего времени, которое преподобный Нил Афонский Мироточивый определил так: «Губите спасение свое невниманием вашим».

Почему мы без благоговения, без должного внимания и страха Божиего произносим молитвы? Потому что мы не осознаем, какие многозначащие слова мы произносим.

Заблуждение же католического пути состоит в том, что их учение, во-первых, предоставляет полный произвол человеческой фантазии вымышлять картины, события, людей, действия, слова и т. д. А во-вторых, — что наиболее страшно и глубоко прельстительно — рекомендует «вкушать и обонять бесконечную благость и сладость Божества». Вот в чем глубина заблуждения, вот в чем прельщение и пагуба: они, НЕ обоняя, НЕ вкушая и НЕ общаясь с Богом, представляют себе, что они вкушают и обоняют бесконечную благость и сладость Божества. Они «дотрагиваются мысленным прикосновением» до мест, «на которых Эти Лица пребывали» и т. д. Что это значит? Это значит, что они предают себя в полную власть иллюзий, фантазий, обмана, лжи. И потому диавольские духи приобретают над такими людьми полную власть.

А подумать о том, что мы произносим в молитве, мы должны, как сказано в Писании: «Прежде молитвы уготовися и не буди, якоже искушаяй Бога». Об этом говорят и Святые Отцы: в частности, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник. У святителя Феофана Затворника имеется целый ряд поучений на эту тему. К примеру, он говорит так: «Возьми 103-й псалом и внимательно разбери каждое его изречение. Даже если у тебя уйдет на разборку этого псалма все время, предназначенное тебе для совершения вечерни, скажем, час, ты со спокойной совестью закрой книгу, потому что час ты уже промолился. А на следующий день продолжай дальше. Разбирай осмысленно каждую фразу, которую ты произносишь, совершая последование вечерни. Таким же образом нужно осмыслить и прочие молитвы…»[28]

Мы, люди, существа умные. И, как учат нас Святые Отцы, умом мы или приближаемся к Богу и бываем в единении с Ним, или удаляемся от Бога и бываем пленяемы сатаной. Так что мы обязательно должны думать о том, что мы произносим (но не мечтать и не воображать, подобно католикам).

Слова-вставки «расширенного восприятия» — это личное приспособление слов молитвы для живого осознания произносимого, ибо слова молитвы воспринимаются нами живо тогда, когда мы приносим Богу свою, а не чью-то чужую молитву.

— А сравнение с условиями «аэродрома»?

— Это всего лишь «пособие», предназначенное для правильной «настройки» души. Собственно к молитве оно не имеет никакого отношения.

Об Иисусовой молитве

— Читаю молитву Иисусову, но она какая-то «сухая» и мало действует на мое бесчувственное сердце. Получается, что только «перебираю четки». Что делать?

— В таком случае некоторые советуют читать молитву по десяткам. Прочитал десять молитв и спрашиваешь себя: «Ну, как прочитал?

Внимательно или невнимательно? Благоговейно или неблагоговейно? С покаянием или без покаяния?» И тут же каешься: «Прости меня, Господи, бесчувственного, безпокаянного, рассеянного!»

Читаешь следующий десяток. Вспомнил о своей лености, чревоугодии или ропоте на кого-то или что-то — опять каешься.

И хотя эта молитва не совсем чистая, но зато она — живая.

Если в таком делании человек будет усердно упражняться, то постепенно он будет избавляться от мысленного помрачения, от стужающих страстей и обольщений диавольских, т. е. от всего, что разоряет и уничтожает нашу молитву.

Что такое «трезвение» и доступно ли оно для нашего времени?

— В святоотеческой литературе о молитве много говорится о добродетели трезвения. К примеру, преподобный Исихий Иерусалимский сказал о трезвении, что оно — творец всех заповедей Ветхого и Нового Заветов. Почему он так сказал? Возможно ли в наше время жить трезвенно? Это недоумение основано на следующих двух моментах:

— в той же цитате о трезвении преподобный Исихий говорит, что еще в его время монахи почти утратили трезвение (а о мирянах уж и говорить не приходится);

— приходилось от некоторых современных подвижников слышать такое мнение, что, дескать, сейчас дай Бог только бы сохранить веру православную да соблюстись от смертных грехов, а высокие духовные делания — не для нашего времени…

Создается впечатление, что даже желание трезвения — уже дерзость. Так это или не так?

— Итак, по порядку. Преподобный Исихий сказал о трезвении, что оно — творец всех заповедей. Почему он так сказал? Потому что оно так и есть. Человек не сможет исполнить никакую заповедь, если он не будет трезвенно размышлять: что он должен сделать, какую заповедь он должен исполнить в каждом конкретном случае. Следовательно, без этого рассуждения не исполняется никакая заповедь.

Допустим: или простить оскорбление, или помочь брату, который просит что-то ему сделать, или дать милостыню, или понудить себя на что-то доброе, памятуя, что: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12), — и т. д. Вот это и есть трезвение, которое понуждает нас исполнять в каждом случае какую-либо заповедь, отсекая какую-либо свою страсть.

Также в каждом грехе, который мы совершаем вольно или невольно, мы должны каяться. А это все делается на основании трезвения.

Нужно понять, что трезвение, как само делание, оно имеет различные степени. И вершины его, может быть, монахи начали утрачивать еще во времена преподобного Исихия. Но христианин не может быть христианином, если он не имеет начального трезвения, т. е. если он не исполняет заповеди евангельские, не внимает голосу своей совести, и не кается, в чем он согрешил. Это — начало трезвения. Даже христиане, которые проводят нерадивую жизнь, все равно проявляют начатки трезвения тогда, когда они готовятся к исповеди. Они думают: «Чем мы согрешили в том, другом, третьем случае?»

Так что каждый имеет трезвение в своей степени, только мы не употребляем слово «трезвение», и потому нам кажется, что это делание — что-то непонятное и как будто совсем неприемлемое — слишком высокое. Тем не менее, каждый человек в какой-то степени к нему приобщается и в нем упражняется.

Насчет того, что приходилось слышать от некоторых подвижников, что, дескать, «сейчас такое время и мы не можем иметь трезвения — лишь бы сохранить православную веру да соблюстись от смертных грехов…»

Мне кажется, если это говорил настоящий подвижник, то он мог сказать так по своему смиренномудрию. Подвижник обычно упражняется в самоукорении, если правильно подвизается. И потому он, находясь в этом делании, не видит его сам в себе и не вменяет его себе в добродетель. И когда его кто-то спрашивает, то он говорит вот такую фразу, для того чтобы смирить свою душу, и не показать перед ближними, что он имеет какое-то делание.