Книжное дело - Сергей Кравченко

Дионисий и Лавр слышали это не раз, поэтому не реагировали. Лавр вспоминал монастырскую возню последних дней, а Дионисий тянулся почесать плечо, натертое перевязью короткого меча, спрятанного под рясой.

Зато Филофей и Варлаам восприняли важность момента.

Надо сказать, они не поняли тонкой мысли Никандра, но эпохальность интонации уловили чутко. Епископы привстали на полусогнутых, дружно поклонились, перекрестились дважды. К чему? А на всякий случай.

Никандр знал, что пара гостей — дураки, и пустился в разъяснения. При этом он змеей смотрел в неустойчивые глаза провинциалов.

— Итак, Господь говорит, что церковь — Его Дом.

Пауза. Взгляд в упор. Филофей от страха начинает повторять про себя молитву Богородице. Никандр продолжает:

— Слова Господа — превыше всего. Остальное — тлен. Тезу о наречении церкви домом молитвы можем отставить, как второстепенную.

«Хочет молебны отменить! — испугался Варлаам. — А божественная литургия как же?».

— Вот вам и ответ! Церковь — всеобъемлющее, самодостаточное, универсальное, всепоглощающее, императивное образование. Ибо Дом Божий превыше мирских династий, царских домов. Так не ему ли пристало управлять всем и вся? Что ж мы терпим этих недоносков? Неграмотных, лживых, блудливых, суеверных, кровожадных, трусливых?

— Пора, братья, вернуть власть Дому Божьему!

Дальше Никандр развернул перед парализованной аудиторией величественную картину церковного государства, в перспективе — всемирного. Филофей с Варлаамом оживились, они доперли наконец, что могут появиться новые должности, новые святительские чины.

Лавр с Дионисием оживляться не стали. Дионисий и так уже был верховным главнокомандующим, а Лавр — ответственным за людские ресурсы, типа дьяка Поместного приказа и даже выше. И эти высокие назначения их уже не радовали, не ослепляли золотым блеском, не защищали от простой мысли: «Голову можно утратить в два счета!».

Никандр тем временем говорил и вовсе страшные вещи. Его церковное царство требовало жертв. Прежде всего, следовало как-то угробить грешного царя Ивана, сместить больного Макария, объявить его, Никандра регентом, ввести вместо боярской думы Синод. Никандру надлежит заделаться сначала митрополитом, а потом, с Божьей помощью — патриархом. В областях и волостях нужно поставить епархиальные и монастырские власти над мирскими, земскими. Соответственно, для удержания этой схемы требовалась церковная тайная служба и гвардия, а также правящая клерикальная партия — Крестовое братство.

Филофей и Варлаам разомлели совершенно. Каждый видел себя как минимум митрополитом. Варлаам уже начал пересчитывать в уме доход Коломенского воеводы, ссыпая податное золото в епископские сундуки. Правда, управление беспокойным Коломенским пограничным войском несколько смущало миролюбивого священника, но он успокаивался, глядя на рваного и резаного Дионисия. Военные начальники всегда найдутся!

Тут мечтания были прерваны неприятными словами Никандра. Он потребовал, — что, так скоро? — принесения клятвы верности и молчания, — это раз! Людей в полк Дионисия с лошадьми и оружием — это два! И по десять телег продовольствия в неделю — это три!

Ужас! Где ж взять столько народу? — по сорок человек с епархии! Ах, по двести сорок?! Да еще молодых, сильных, верных, умных. То есть, — лучших! И чтобы без семей, связей, пороков?! Что, бывают и такие?

«Подписывать? А вдруг государь узнает? — в глазах испуганных епископов поплыл черный дым огненных казней на московском Болоте, — спалит живьем!!!».

Варлаам и Филофей поднялись, покачиваясь, пошли за Лавром и Дионисием. По ходу крестились непрестанно. Смертный пот на их лицах блестел в сумрачном свете коридорных свечек.

Они как-то оказались в другой палате, где вслепую подписали какую-то бумагу, потом их кормили, поили, вели спать. И в сеннике на сон грядущий инок Дионисий прохрипел покалеченным горлом:

— Будете делать, что скажет отче Никандр. И делать быстро, но молча. Если что не так, убью!

И кто бы заснул после этого даже под градусом? Никто и не спал.

Лавр рассказывал Никандру и Дионисию о странной компании московских разведчиков. Потом они долго обсуждали идею строительства военного порта и заключили, что пусть строят, нам потом пригодится.

Иван Глухов не спал после кислого пива, периодически выскакивая на задворки. При этом он все более принимал на веру Крестовое братство. Уверению Ивана-неверующего способствовала огромная желтая луна.

Нужно было ехать в Москву и думать, думать, думать!

А с печатниками так и не разобрались. Глухов не любил возвращаться с невыполненным заданием.

Он стал использовать бессонницу для рассуждений.

«Если нельзя найти людей, — думал Иван, — можно поискать следы их ремесла. Не каждый день и не в каждом городе занимаются таким хитрым делом!».

«Но для этого ли дела их заперли?» «А для чего же! Попы не такие дураки, чтоб ценностями разбрасываться!» «А зачем им печать?»

«Крестовое братство просвещать, или черт знает зачем».

К сожалению, Глухов слабо представлял особенности книгопечатного дела, но главное знал: книги печатают большим прессом, сдавливая бумагу с намазанными сажей деревянными или свинцовыми буквами.

Утром Иван пошел бродить по Ростовскому рынку. У лавки кузнеца затеял разговор о починке двуручного меча: можно ли его сковать с оторванной рукоятью?

— Отчего ж не сковать, — отвечал кузнец, — и не такое ковали!

— А винт сковать можешь?

— Сковать-то смогу, да зачем тебе?

— Водяные ворота опускать на мельнице.

— Для мельницы много чести. Но ковали мы и винты.

Дальнейшая раскрутка показала, что винт аршинной длины ковали года три назад. Заказывал местный монах, но толком объяснить винтового устройства не мог, и для уточнения деталей сюда привозили еще одного мастера.

— А что за мастер? — не выдержал Иван, и дальнейший рассказ пришлось оплачивать серебром новгородской чеканки.

Мастер тоже был одет монахом, но глаз имел не монастырский, ремесленный. По его подсказке винт сковали, но что с ним дальше было, кузнец не знал.

Следующую монету Глухов потратил на вопрос о резке букв, и тут получилось удачнее. Оказалось, тот же монах с тем же ремесленником приходили еще раз и заказывали набор тонких ножичков для резки по дереву и свинцу.

— Да, так прямо и сказали: «По свинцу».

Глухов ушел от кузнеца с убеждением, что три года назад печатники еще были здесь. Раз их выдержали пять лет, то и эти три года могли как-нибудь прокормить.

Можно было седлать коня.

Глава 12. Совещание в черной гриднице

В Москве сразу засели совещаться в пыточных хоромах стряпчего Воровской избы Василия Ермилыча Филимонова. Раньше здесь, в полуподвале пристройки к Большому Дворцу располагалась «черная гридница» — место отдыха караульной сотни Стременного стрелецкого полка — личной охраны государя. Но в последний год охранные мероприятия стали слишком часто завершаться следственными, и стременных переселили куда получше, в первый этаж. Полуподвал занял следователь Филимонов и его подручный — палач Егор Исаев. Сегодня, кроме «хозяина» гридницы, за длинным столом сидели дворцовые подьячие Федор Смирной и Прохор Заливной. Напротив них боролся с дремотой Иван Глухов. Пыточных дел мастер Егор бережно запекал в очаге бараний бок.

«На своем инструменте жарит!», — брезгливо заметил Глухов, но вида не подал. «Этому столу нужно присвоить имя Понтия Пилата или Страстей Господних».

Сюда же, с небольшой задержкой пришел по личному указу царя и бывший главный псарь Данила Сомов — для усиления, так сказать. По дороге Данила завернул на псарню проведать борзых щенков, принял там чару зелена вина и теперь к рассуждениям был негоден. Он присоединился к Егору и навязчиво выпытывал: что за тушка жарится на вертеле?

— Ты смотри мне, Егорка, собачек не обижай! Собаки, они лучше людей! Ты не зазнавайся, что тебе людей жечь можно!

Егор пожал плечами, кивнул головой, легко согласился выпить за здоровье любимой царской суки Марии Спиридоновны и ее будущего потомства.

Сомова приходилось успокаивать, и он охотно умолкал. Правда, — только на время налива вина и двух-трех быстрых глотков.

«Лучше б ты и пил по-собачьи!» — вздыхал усталый Глухов.

Федя, Филимонов и Прошка рассматривали глуховский план «ратной пристани», чертеж острога. Слушали рассказы о «Петропавловском» взводе, о следах конных упражнений на острове, обсуждали версию Серого о Крестовом братстве. И если были у кого сомнения в этой версии, то Федор легко рассеял их словами митрополита: «Крестовы братья, сынок, крестовы!».

Постановили: считать факт заговора доказанным на уровне субъективных данных, не достаточных, впрочем, для суда. Царь Иван Васильевич, однако, суд вершил не на фактах, а на понятиях и мнениях, поэтому решили не торопиться с докладом. Донос о преступлении такого масштаба мог привести к катастрофе. Продолжили обсуждение деталей.