Тайна академика Фёдорова - Александр Филатов

Но всё равно он не позволял матери самостоятельно передвигаться по дому. Наличие в доме матери посторонней женщины, бывшей сотрудницы санатория, сильно раздражало невестку. Дело в том, что после того как Сева – младший брат Алексея – развёлся со своей женой Валентиной Анатольевной и уехал из Калининградской области в Краснодарский край, бывшая невестка уже более года оставалась жить здесь же – в том самом немецком домике, который Ольга Алексеевна приобрела здесь, на южном берегу Балтики ценой невероятной находчивости и энергии, посредством двойного (через Брянск) обмена. Тогда, без малого два десятка лет назад, Сева ещё был холост. Завершив свою помощь матери в переезде, он вернулся на своё рабочее место в Донбасс, а к матери переехал лишь спустя два года после обмена.

В уже ставшую уютной небольшую квартиру матери он вошёл не один, а с молодой смуглой женщиной с иссиня чёрными волосами и взглядом, который сразу же пришёлся Фёдорову не по душе. "Смотрит как ведьма!" – подумал он тогда. Было это в разгар необычно знойного для Балтики июля. Брат, войдя в комнату с этой незнакомой чернявой женщиной, сказал:

– Знакомьтесь – Валентина Анатольевна! Фамилия – та же самая!

Женитьба младшего брата была и для Алексея Витальевича, и для их матери полной неожиданностью. Брат не только не испрашивал родительского согласия, но, как выяснилось, даже самый факт своей женитьбы скрывал около полутора месяцев. Может быть, чувствовал, что мать не одобрила бы его выбор? Всё это так и осталось лишь догадками. Зато вскоре выяснилось, что характер и наклон­ности у молодой невестки самые неприятные. Она была едка и зла на язык, крайне неряшлива, неграмотна, хотя и якобы училась в аспирантуре Воронежского сельхозинститута. Правда, не закончила её. По привыкнув к обстановке, невестка начала планомерно добиваться цели стать полновластной, притом единоличной хозяйкой в доме матери братьев Фёдоровых.

Ольга Алексеевна, хотя и высказала Алексею уже через месяц полную характеристику Валентины, никогда ни 70 словом, ни намёком не вмешивалась в отношения молодых супругов. К началу первой зимы выяснилось, что первое впечатление Алексея Витальевича и его матери о невестке точны. Валентина, приняв сдержанность и вежливость новообретённых родственников за слабость и непонимание её сущности, что называется, распоясалась. И дело было не в том, что она пригласила в гости своих родителей, сюда в маленькую двухкомнатную квартиру матери, никого об этом не уведомив. Дело было даже и не в том, насколько неприглядными оказались эти люди: отец не переносил звука льющегося в стакан чая, совершая непроизвольное моче­испускание; мать Валентины похвалилась, что её собствен­ная мать – бабка Валентины – "знаменитая колдунья", а "у Вали – большие способности". Таким похвальбам Фёдоровы не придали значения, считая, что всё это "колдовство" – лишь уродство характера в сочетании с дурными наклонностями и не имеет никакой реальной силы.

Но хоть Ольга Алексеевна и её старший сын проявляли терпение и сдержанность, избежать конфликта не удалось. И грянул он в предновогодний вечер.

-           Валюша, – заметила свекровь,– не следовало бы этим ножом резать хлеб. Ведь ты им только что разделывала мясо и даже не ополоснула его.

-           Иди ты знаешь куда! – взорвалась невестка и уточнила адрес. – Ты ещё будешь мне указывать! Я сама разберусь в своём хозяйстве! Всё, кончились твои порядки, интелиххентка! А не нравится – катись отсюда! И усатый твой чтоб больше сюда не ходил!

Ольга Алексеевна опешила, едва не лишилась чувств. Всё это оказалось для старой женщины настолько неожиданным, настолько непривычным, что каких-то подобающих месту слов у неё не нашлось. Она удалилась в свою комнатку, которую ей выделили, разделив самодельной перегородкой прежнюю гостиную. Здесь Алексей и застал её плачущей. Плачущей тихо, но горько, по-детски безутешно. Выслушав рассказ матери, он не стал выяснять отношения с Валентиной, а попытался поговорить с братом.

– Прояви мужской характер! – советовал Алексей Витальевич. – Она же не только тобой помыкает, но и маму третирует. Если тебе нравится быть у жены под каблуком,– твоё дело! Но маму так унижать, доводить её до приступов стенокардии я позволить не могу!

Было видно во время этой беседы, что младший брат едва сдерживает нетерпение, что разговор для него крайне неприятен, хотя он и сознаёт правоту Алексея. Да и неловкость от осознания Севой своей полной подчинённости Валентине давала себя знать. Так или иначе, но младший брат пообещал Алексею, что всё уладит. Однако Новый год, любимый мамин праздник, был непоправимо испорчен.

Впоследствии такие стычки в кухне стали система­тическими. Почему-то вся столовая посуда, перевезённая сюда матерью после квартирного обмена, постепенно оказалась случайно разбитой. Невестка купила всё новое и. не позволяла Ольге Алексеевне этой посудой пользо­ваться. Потом, к восьмому марта, мама получила аноним­ное, отпечатанное на машинке письмо, в котором в изощрён­ных выражениях предсказывалась её смерть и гибель её "усатого сына" в автомобильной аварии. Прочитав это письмо, Фёдоров пришёл в негодование. Стиль не узнать было невозможно, а подробности, излагавшиеся в письме, могли знать только те, кто жил здесь или хотя бы был ежедневным гостем. Странное дело, но и Сева, совсем недавно такой покладистый и добрый, к весне совершенно изменился. Ольга Алексеевна уже чуть ли не каждый день слышала от него грубости. Лицо брата приобрело прежде несвойственное ему жёсткое выражение. И это был тот, кого Алексей совсем недавно упрекал в излишней податливости и отсутствии характера!

После очередной вспышки агрессивности невестка на какое-то время затихала. А на несколько дней даже становилась вежливой и предупредительной. Фёдоров утверждал, что это обычная цикличность поведения для такого рода психопатов как Валентина. Но мама не соглашалась, утверждала, что такое поведение невестки после хулиганской вспышки – признак раскаяния, жалела её и… всякий раз прощала. Обладая развитым чувством справедливости и чуткой совестью мама не в состоянии была понять, что бывают люди, вообще, начисто лишённые таких качеств, что всепрощенчество лишь поощряет асоциальность их поведения.

Всё это тянулось уже годы. Мать, прежде такая энергичная и жизнерадостная, щедрая душой и искрящаяся остроумием, постепенно сникла, утратила жизненный тонус. Но сделать что-то, исправить не представлялось возмож­ным. Точнее говоря, старшие Фёдоровы этого не умели. Они оказались не готовы к повседневным контактам с такими людьми, какой оказалась жена младшего брата. Росла лишь общая неудовлетворённость жизнью, ещё не сформули­рованное чётко желание перемен, перемен к лучшему. Но как их достичь, по какому пути пойти? В общем, Алексей лишь сбрил усы, чтобы раз и навсегда исключить напоминание матери о злобном письме с предсказаниями несчастий и гибели. А в присутствии брата жена его всякий раз удивительно преображалась. Откуда-то появлялись улыбки, уважительный тон по отношению к свекрови. Хамство, площадные выражения исчезали. Всем этим невестка исключала самую возможность рассказа младшему брату о том, как себя ведёт и что вытворяет его жена, когда он этого не может видеть. Но Фёдорову мешала и совесть, устоявшееся с детства принципиально уважительное отношение к другим людям: разве можно вмешаться в жизнь, в судьбу Севы? Нет, надо терпеть, надо как-то уживаться!

К счастью, Ольга Алексеевна оказалась востребо­ванной новой работой, куда пригласили пенсионерку, узнав о её педагогических талантах и достижениях. Так что, погру­зившись в работу, мать Фёдоровых сумела вновь воспрянуть духом, бывая дома лишь вечерами, когда в присутствии Севы ей ничего не грозило. Но к осени работу Ольге Алексеевне пришлось оставить. по просьбе невестки. Она родила сына, которому требовались уход и забота. Сама же Валентина, не воспользовавшись декретным отпуском, сразу вышла на работу. Мир и согласие в доме матери казались прочно восстановленными. Вот только раза два Ольга Алексеевна пожаловалась приходящему к ней старшему сыну, что до двух – трёх часов каждую ночь слышит через самодельную перегородку вкрадчивый голос невестки, что-то непрерывно втолковывающей засыпаю­щему мужу. Как выразилась тогда Ольга Алексеевна, "ночная кукушка дневную перекукует", и что поэтому вмешиваться в дела Севы не имеет смысла.

Но через несколько лет грубость и злоба, привитые Валентиной мужу, гипнотически внушаемые ею еженощно Севе против его родных – матери и брата, обернулись против неё самой. И всё бы ничего, пожалуй, во многом и заслуженно, но дело дошло до драки. Ольга Алексеевна, как она рассказывала потом Алексею Витальевичу, бросилась разнимать супругов, дерущихся и не стесняющихся в выражениях на глазах у замерших от испуга детей. В результате, Фёдоров, придя к матери, снова застал её плачущей и, самое ужасное, с синяком под глазом и большим клоком вырванных с корнем волос, прилипшим к свитеру у неё на спине. Этого Алексей Витальевич стерпеть уже не мог. Не взирая на возражения матери, просившей его не вмешиваться ("Не надо, Лёша! Она – психически ненормальная!"), Фёдоров вошёл в комнату к невестке (брата там не было), но успел задать всего лишь один вопрос: