Когда деды были внуками - Надежда Сапронова

По пуду ноги станут, еле тащатся. Вот и приходится с прутиком ходить, калоши счищать. Почистил — полегчали ноги. Полегчали — опять пошел.

Конечно, по доброй воле гулять по таким дорогам не хочется. Ну, а если нужда погонит — пойдешь! И на пять верст пойдешь, и на десять.

И на все пятьдесят, если понадобится…

Машине но такой грязище ни за что не пройти: либо увязнет, либо сломается. А мужицкие ноги ко всему привычные: топают да топают, месят грязь…

Вот и станция

Вот по этой грязи и топает сейчас Савка, шагая на железнодорожную станцию. Вместе с ним месят грязь еще пять пар терпеливых крестьянских ног — его провожающих.

Идут уже три часа… Устали так, что и разговаривать неохота.

И только думкам в голове усталость нипочем, летят себе куда хотят. Одни — в прошлое, другие — в будущее. Но исходная точка у всех одна: судьба Савкина.

Сват вспоминает свое собственное шахтерство и первые, самые трудные годы. Вспоминает и хорошее, что дали ему шахты: осмысленный труд, рабочую дружбу, относительную обеспеченность. «Эх, кабы не увечье, никогда бы в кулацкую кабалу не воротился!»

Отцу Савки, никогда никуда не уезжавшему от дома больше чем на три дня, предстоящий отъезд сына рисуется в самых мрачных красках: дальняя дорога, трудности при поисках работы, соблазны разгула, обвалы и увечья — спутники шахтерской жизни. Долго ль пропасть парнишке? Ребята-провожатые в глубине души завидуют ему: от кабалы избавится и свет увидит.

А сам Савка идет как в полусне, обуреваемый новыми неизведанными чувствами. Ему и полей жаль: хоть и хмурые они сейчас и неприветливые, а все ж родные. И страшно без отца и бабки в чужом краю очутиться…

А в то же время манит его эта чужая неизвестная жизнь, хочется увидеть новые края, новых людей. Верно, настала его пора, про какую старые люди говорят: малец — что птенец, крылья вырастут — из гнезда вынесут. А тут еще нужда сзади подталкивает: как в гнезде-то усидишь?

Савка представляет себе неведомую шахту глубокой узкой ямой, куда надо прыгать, и ежится от этих мыслей: жутко, чай, под землей-то? Темень…

Но тут же вспоминает сватову прибаутку: «На шахтах-то, брат, рубли с колесо, а трешки с веретье», представляет себе, как он катит домой такой рубль, и тихо смеется.

— Чемуй-то ты, сынок? — с недоумением, почти с испугом спрашивает отец.

Савка смущается и бормочет:

— Так… ничему.

Снова молчание. И кругом тишина. Только звучно чавкает грязь под ногами.

И четвертый час на исходе, а станции все не видать. Усталость притупила боль разлуки… Поля, провожавшие его всю дорогу от самой околицы, отступили, закрылись мглистым туманом и не тревожат больше Савкину душу.

И теперь Савка идет как автомат, ни о чем больше не думая, ничего не переживая. Короткий осенний день кончился. Стемнело.

Вдруг сквозь мглу тумана засветили неясные, чуть заметные светлые точки. Станция!

— Слава те Господи! — говорит отец, облегченно вздыхая.

Все оживляются и идут быстрее.

Вспыхнул угасший разговор, сват Аким возобновил свои наставления Савке, перемежая их, по своему обыкновению, шутками и прибаутками.

Савка не отрываясь смотрел на приближающиеся огоньки, и они манили его, звали, подмигивали, обещали что-то новое, захватывающе интересное, чуть-чуть страшное..

Новые непонятные чувства заставили его подобраться: он оправил кацавейку и мешок, по детской привычке подтянул штаны и шмыгнул носом: в знак пренебрежения к грядущим бедам.

По совету свата Акима, не доходя до станции, все повернули к хате знакомого Акиму ночного сторожа, «чтоб не примелькаться господину начальнику станции: до поезда-то еще долгонько, а начальники — народ дотошный; наш-то, поди, сразу увидит, что за птицы прилетели: попробуй-ка тогда посади!»

Хозяин встретил гостей радушно, в хату звал. Но в хату не пошли: вся она с кулачок, детей куча, а гостей шестеро.

Все отправились под навес, возле дороги.

— На вольном-то воздухе вольготнее, да и гудки слышней. Перед тем как пассажирке пройти, за полтора часа товарный прибудет. Вот тогда и на станцию пойдем, — планировал Аким.

Савке это предложение на руку: ему хочется встретить своего попутчика Андрея, когда тот подъедет, доложить, что он здесь. В избе-то, за ребячьим гамом, пожалуй, того и не услышишь: здесь слышней. Да и выскочить к нему навстречу отсюда сподручней. Под навесом «мебели» на всех хватило: кто сел на кадку, кто развалился на куче хлама. Вынули перекуску, что заботливая бабка на дорогу дала, и подкрепились.

За едой заговорили о крестьянских домашних делах, и Савка мало-помалу успокоился. Вдруг на дороге послышался стук колес и нестройное пьяное пение.

«Андрей едет», — смекнул Савка и выбежал на дорогу. Действительно, это ехал Андрей и четверо его провожатых (возница не в счет). Все орали, обнимались и чуть не валились с телеги.

«Беда! — мелькнуло в догадливой Савкиной голове. — Этаких-то начальник уж непременно заметит, а Андрюшка тоже „заяц“. Вот те и сел!»

Андреев отец из жадности тоже не дал сыну денег на билет: это Савке Андрей еще дома сказывал.

Замахав руками, Савка остановил телегу и начал торопливо делиться с Андреем своими опасениями.

Тот, уразумев наконец, начал объяснять дело провожатым и уговаривать их не ехать на станцию. Двое согласились охотно: у них были родные при станции, к ним они и отправились, распрощавшись с Андреем.

Возница с мешком Андрея поехал к станции, а двое пошли с Андреем под навес коротать оставшееся время.

Взрослые говорят о своих делах — не спеша, не перебивая друг друга… Ребята шушукаются о своих — оживленно, втихомолку толкаясь.

«Зайцы»

Но вот слышится шум подходящего поезда. Гудок… Савка начинает дрожать мелкой дрожью. Все торопливо встают, отряхиваются и направляются к станции. Сват и здесь «командует парадом»: улучив момент, когда станционного начальства поблизости нет, он всовывает Савку и Андрея в курящий вагон третьего класса и вскакивает за ними сам.

Осенняя темнота и туман помогают незаметной посадке ребят. Подталкивая их в дверь вагона, сват говорит им последние ободряющие слова и наставления, обнимает и оставляет одних среди чужих, незнакомых людей.

Ребята остановились растерянные: и впрямь зайчата, в ловушку попавшие…

Но кругом — не лес, не враги, а свои, понимающие, сочувствующие люди: бедняки, чернорабочие.

— Ну, чего задумались, зайчата? Ныряй под лавку! — ободряюще говорит один.

Другие с готовностью убирают ноги, освобождая лаз под лавку. Ребята, не снимая котомок, пыхтя лезут.

— Новички, — добродушно смеются пассажиры. — Котомки-то с плеч снимите, не то застрянете. Перед собой их положьте: загородят они вас…

Дружеская поддержка выводит ребят из окаменелого состояния, и они лезут проворнее.

Вскоре явился контроль. В вагоне ничего подозрительного не приметил. Кое-кто из пассажиров похрапывает; другие сидят, плотно сдвинувшись на скамьях, попыхивая цигарками и мирно беседуя. Две свечи над дверями вагона еле освещают главный проход, не заглядывая под скамьи… И все же Савка лежит ни жив пи мертв. А вдруг чихнется?! Но все обошлось благополучно.

Потом подкрадывается сон…

Через три часа попутчики сигнализируют:

— Живы? вылазьте: пересадка. На прощание ребят инструктируют:

— Помните, ребята: в первый и второй классы не суйтесь, там господа сидят и вас непременно кондукторам представят как жуликов. Метьте на третьи классы. Да и из тех-то выбирайте самые духовитые, махорочные: там вернее всего друзей найдете.

Разбуженные в самый разгар сна, в два часа ночи, ребята очумело слушают и чуть не валятся с ног. Поезд останавливается.

Все оставляют вагон: поезд пойдет обратно.

Попутчики разметнулись по своим поездам, а Савка с Андреем остались на платформе незнакомой станции Мармыжи.

Станция эта находилась уже на магистрали Москва — Курск, по которой ни Савка, ни Андрей сроду не ездили. За свою пятнадцатилетнюю жизнь они побывали по три-четыре раза только в соседнем городке Ливны, в пятидесяти верстах от их деревни, да в ближайших деревнях. Там встречала их такая же тихая, неторопливая, понятная жизнь, как и в родной деревне.

А здесь не так. Ярко освещенная, многолюдная, несмотря на ночное время, станция жила по-иному. Не успел отойти поезд, что привез ребят, как загрохотал другой. С него и на него повалили толпы людей, куда-то спешащих, что-то кричащих, незнакомых, непонятных. Ребята растерянно, испуганно глядели им вслед, прижимаясь друг к другу.

Сон давно убежал, уступив место тоскливому страху.

Поток людей схлынул так же быстро, как возник, и станция затихла на время.