Когда деды были внуками - Надежда Сапронова

Одно горе: дети не живут.

— Сказывают: пыль здешняя больно тяжелая. Нутро она забивает: вот душенька и выходит вон — от тесноты, значит. У нас и мужиков много помирает. И все перед смертью жалуются: дыхать, грят, трудно… Ну, да что ж поделаешь: везде, знать, трудно дышится. В деревне на что уж воздух хороший, да и то как богатей тебе глотку зажмет — все равно не продохнешь.

Убедившись, что осовевшие ребята не могут больше куска проглотить, она оставила работу и потащила их к нарам. Оказывается, она уж приготовила им сухое мужнино старье и постель на нарах. Переодевались ребята уж в полусне, а как и куда легли — и вовсе не чуяли: спали. А женщина, смахнув слезинки с глаз, забрала их одежду сушить и побежала к своим делам, наверстывать затраченное на ребят время: работы стряпухе — по горло.

Земляки

Конечно, если бы ребячья воля, они проспали бы не полдня, а три дня подряд. Но в сумерки их разбудил настойчивый женский голос:

— Вставайте, ребята! Ночью доспите недостачу! Сейчас наши придут: земляки. Вставайте! Обедать будем.

Кое-как ребята расшевелились. Тетенька посоветовала им умыться, чтобы сон прогнать — помогло. В окна заглядывал слабый свет осенних сумерек, и на столе горела небольшая керосиновая лампа. Скоро ребята услыхали гул со стороны шахты.

— Шахтеры на-гора подымаются, — пояснила стряпуха.

Подымались небольшими группами. Обычно не расходились сразу же по домам, а задерживались ненадолго у выхода, делясь событиями дня. И чем события были крупнее, важнее, чем больше обсуждений они вызывали, тем большая толпа здесь скоплялась, тем дальше слышался гул сотен голосов, говорящих одновременно. Толпа росла, уплотнялась. Затем передние ряды, подталкиваемые задними, трогались с места, и толпа начинала растекаться по пустынным улочкам поселка, как вода, переполнившая водоем до краев.

Впереди нее, оповещая о ее приближении, несся глухой гул; в нём не было определенных звуков, но он был всем понятным голосом толпы.

По мере приближения к бараку, где Савка и Андрей, сытые и в сухой одежде, блаженствовали у горячей плиты, гул усилился, перерос в разноголосый галдеж. Потом постепенно стало стихать: толпа прошла мимо.

Вскоре на крыльце затопали ноги, заработали голик и скребок, очищая грязь.

Ребята напряженно вслушивались, не спуская глаз с двери. Сейчас войдут земляки… Те, что поразили воображение ребят своими костюмами и часами. Те, которые добыли себе на шахте то счастье, за каким сейчас приехали и Андрей и Савка.

Дверь открылась…

И в нее повалили невиданные люди. Страшные, черные, со сверкающими белками глаз на черных худых лицах, с черными корявыми руками.

Хриплыми раздраженными голосами они выкрикивали непонятные ребятам слова: «крепи», «штреки», «лава», «обвал» — видимо продолжая разговор. Только ругали кого-то понятно: по-русски. Ребята оторопело вскочили на ноги, попятились подальше от двери, не сводя с нее глаз.

В голове мелькали испуганно догадки: кто эти люди? Да и люди ли это вообще? Может, какая нечистая сила?

А «нечистая сила», увидев ребят, на миг смолкла и остановилась, а затем оживилась, зашевелилась и заговорила обыкновенными теплыми человеческими голосами простые понятные слова:

— Гляди-ка, приехали-таки, желторотые…

— Здорово, орлы! Ну как: тумакам-то счет подвели? Сколько на брата вышло?

— Рихметики ихней для счета не хватило! — шутили и смеялись кругом, одновременно похваливая ребят за проявленную энергию: каждый по собственному опыту знал, чего стоит безбилетному дорога.

Савка ободрился и, стараясь не уронить собственного достоинства, сказал:

— Что там тумаки считать? Нам на шею их не навешали. Что было, то сплыло!

— Правильно! — сказал, сверкнув белками на черном лице, шахтер, сидевший на скамье в ожидании своей очереди. И стукнул при этом кулаком по скамье. По этой привычке ребята узнали Андреева соседа — Семена Сажина. — Правильно! Мы по мелочам считать не будем: когда-нибудь все зараз подочтем! И с кого надо — спросим!

Перекидываясь словами с ребятами, земляки умывались: кто в большом железном тазу возле двери, кто на крыльце. Несмотря на мыло и теплую воду, заготовленную заботливой стряпухой, добела отмыться никому не удалось: помимо угольной пыли, на лицах лежал и слой сажи от шахтерских коптилок. Но аппетита от этого ни у кого не убавилось: наелись все до отвала. А уж как ребячьи животы вторую такую нагрузку выдержали, они и сами удивлялись.

К концу обеда ребята признали всех, кто за последние пять-шесть лет приезжал в деревню на побывку: больше по повадкам и улыбкам, чем по лицам.

Смущало только отсутствие «кустюмов».

Наконец Андрей, не выдержав, спросил сидевшего рядом шахтера:

— Дяденька! А где ваши часы?

Минута изумления и молчания — потом оглушительный хохот.

Отсмеявшись и откашлявшись, тот ответил:

— А я их в шахте на гвоздочек повесил — в своей квартире!

Снова хохот, а потом невеселый и серьезный ответ:

— Ты думаешь, парень, что мы и на шахте такими ходим, как домой приезжали? Вот полезешь в шахты — увидишь, в чем там люди ходят; да и ходят ли вообще.

Сегодня за столом сидели долго: каждому хотелось узнать о своем, о родных, соседях, друзьях. Савка еле успевал отвечать. Андрей же, язык которого был еще неповоротливее, ограничивался кивками, подтверждающими слова Савки.

Стряпуха Анна Петровна убирала со стола освобождавшуюся посуду, а затем неожиданно подала чай.

— Чтой-то, Аннушка, ай праздник какой на сегодня сыскала? — спросил ее один из земляков.

— Для разговору это я, Иван Степаныч. Чтоб разговаривать охотней было.

Спать легли позже обычного. И, верно, многие в ту ночь были дома, видели ясное небо, солнце, поле и дышали чистым, свежим, душистым воздухом, потому что многие часто и глубоко вздыхали и улыбались во сне…

О шахтерском сне тех лет стоит поговорить особо.

Бараки — все без исключения — не обставлялись кроватями. Спали на нарах. Хозяева набивали в бараки по стольку человек, что мест на нарах для всех не хватало, хотя люди спали ребром, тесно прижавшись друг к другу. Чтобы перевернуться на другое ребро, надо было сначала приподняться на руках, потом втиснуться на старое место другим боком. Если опоздаешь — ближайшие соседи справа и слева, учуяв во сне свободное место рядом, повернутся на спины и твое место исчезнет, заполнится захватчиком. Те, кому не хватало мест на нарах, и любители поворочаться без помех спали под парами.

Все холостые, без исключения, вместо постельных принадлежностей употребляли собственную одежду и котомки.

Под нары залезли и Савка с Андреем. Спали по-царски (по сравнению с дорожными удобствами), не замечая мелких неприятностей от вековечных хозяев бараков — клопов и блох.

Лиха беда — начало

Поздний осенний рассвет еще далеко… Над поселком висит густой туман, мгла и тишина — особенная тишина шахтерских поселков. В них нет веселых ее нарушителей — петухов и кур, делающих ночную тишину деревни уютной, жилой, живой. Здешняя тишина — это просто отсутствие звуков, а потому она уныла и мертва, как пустота.

В безлунном, сплошь задернутом тучами небе, на улицах и в бараках темно. Около пяти часов в окнах бараков начинают мелькать огоньки: поднялись стряпухи, готовят завтрак. Шахтеры еще спят. Но вот воздух прорезал потрясающий внезапностью и силой звук… Поток звуков…

Казалось, вырвалась из земли упругая, звенящая струя, разорвала тишину и вонзилась в небо, раздвинув тучи. Мгновение — и забили кругом другие струи, такие же мощные, неудержимые. Здесь, там — всюду…

Они звенели, гудели, верещали, рокотали, сливаясь в один оглушительный аккорд.

Савка стремглав вылетел из-под нар, протирая глаза и очумело оглядывая барак.

В нем все было обычно: люди одевались, обувались, делали свои дела как ни в чем не бывало. Выло на улице.

Вдруг все стихло, так же внезапно, как началось.

— Гудки это, сынок. Побудка, — сказал пожилой шахтер, когда вой стих. — Шахт-то в округе не перечесть, и у каждой свой голос — гудок: вот так и получается. Если хочешь с нами идти — одевайся: скоро вдругорядь загудят — выходите, дескать. Тогда надо идти тотчас, а то к третьему гудку опоздаешь, что работать приказывает. Я по этому приказу тридцать лет хожу, а и тридцати раз не опоздал. Так-то! — закончил шахтер, которого все здесь величали «дедом». Впрочем, титул этот относился только к его сутулой, изуродованной шахтерской работой спине, а было ему всего сорок четыре года.

Быстро позавтракали, собрались и по второму гудку вышли на улицу. Взяли и Савку с Андреем: посмотреть на спуск.

На улице их подхватила вчерашняя живая говорящая волна, катившаяся сегодня мимо барака в обратном направлении, и унесла их с собой.