Когда деды были внуками - Надежда Сапронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Земляки встретили их приветливо, радостно:
— Живы, цыплоки-то? А мы уж гадали: не отслужить ли нам панихидку? — смеялся Семен.
— Погоди, успеешь отслужить, — мрачно сказал молчаливый Иван Степанович: он уже побывал в кабаке, пропил все, что полагалось и не полагалось, и теперь его мутила и водка, и злоба на жизнь. «Другие хоть во хмелю веселятся, а мне во хмелю еще тошней жизнь кажется», — жаловался он товарищам, когда бывал трезв, И все-таки пил…
Земляки порасспросили ребят о житье и, узнав, что те устроились на «мышеловке», нахмурились. Анна Петровна, всплеснув руками, заахала:
— Батюшки-светы! А ведь нам вскорости, как вы ушли, соседи сказывали, что на Горловке двое ребят приблудились. Мы так полагали, что вы это: схоже описывали. Я и наведать как-нибудь собиралась. Да недосуг все мне, сами знаете.
— Погодь, ребята! — сказал один из земляков. — Мне из дому писали, что сват мой, Алексашка Авдеев, на штольную шахту уехал, тут поблизости… С деньгами… Будет ладить там в подрядчики. Коли так сбудется — мы попросим за вас: свой своему не откажет. Потерпите пока.
День промелькнул как минута. «Эх! Кабы под землей время так летело», — подумал Савка, возвращаясь домой.
Денег за харчи земляки не взяли:
— Артель вас побогаче, не объели.
Савка уже перестал удивляться такому: товарищи… И теперь по дороге он мечтал, как пошлет завтра три рубля отцу вместе с письмом. Вот теперь и написать можно: «Шлет, дескать, вам ваш сын и внук Савка с любовию низкий поклон и 3 рубля денег. И еще кланяюсь братьям Петру Гавриловичу, и Павлу Гавриловичу, и сестрам Пелагее, Марфе, Ольге, Анне и Апросинье Гавриловнам». Савка даже взвизгнул тихонько, от удовольствия, когда представил себе радость и изумление всей семьи. Андрей, не видавший в темноте его лица, спросил:
— Чегой-то ты?
— Так, придумал одно… — отвечал Савка загадочно. На другой день письмо с трешкой было послано.
А дома о Савке давно тревожились. «Парень молодой, домашний, нигде не бывал: долго ль до греха?» — унывал отец. «Носит сиротинку по свету, как листочек по ветру», — думала бабка про себя, а вслух говорила иное, бодрое, как всегда. И она и отец при расставании крепко Савке наказывали: «Как прибьешься к месту, к работе — в тот же час отпиши!»
Однако неделя прошла, вторая, третья… Письма нет.
Молчаливыми стали отец с бабкой, поскучнели Апроська с Пашкой. Сидя за столом, они тайком косились на пустое Савкино место. Чтобы развеселить ребят, отец пошутил однажды:
— Гляди-ка, Пашка! Апроська-то, знать, по Савкиным подзатыльникам да щелчкам соскучилась: все в его угол поглядывает! Стукни-ка ее взамен Савки, чтоб повеселела!
А Апроська неожиданно как запищит тоненьким плачущим голосом:
— И ничего он не дрался! Я сама… баловалась! А Савка… самый… самый… хороший! — и заревела на полчаса.
И четвертая неделя миновала без вестей.
А письмо Савкино с трешкой уже брело по свету…
Поболталось два дня в вагонах, полежало в почтовом отделении столько же. А попав в почтальонову сумку, пошло бродить с ним по деревням…
Только к концу недели доплелось куда надо.
Все тревожнее становилось в полутемной отцовской избе, все тоскливее. Ну, а дела-то все ж своим чередом идут. Длинными осенними вечерами Пашка изливает свою тоску на сопелке; бабка с девчатами прядут; отец плетет лапти — себе и людям.
Петрухи с ними нет: нанялся на зиму к мяснику в соседний город.
И вдруг под вечерок — почта!
Повскакали с лавок Пашка и отец, а шустрая Апроська все же их опередила, первая протянула руку за письмом.
Бабка, как всегда, делала три дела сразу: крестилась на образа, утирала глаза и сажала дорогого гостя — почтальона — за стол: закусить, чем бог послал.
Письмо перечитали дважды, а трешка произвела ошеломляющее впечатление. Бабка долго ее не тратила: хвасталась ею перед соседками. Но в дырявом кармане деньги все же не залеживаются: пришлось и трешку отдать старосте — в погашение недоимки. Вся семья провожала ее глазами, как староста ее в свой кошель клал. А бабка, как всегда, всех утешила.
— Ну и пес с ней! Зато твою душеньку теперь в покое оставят, волки ненасытные! — Это она отцу еще при старосте сказала.
Пашка аж крякнул от удовольствия. А староста сделал вид, что не слыхал, и поскорее дал ходу.
Что со старухой глупой связываться? Он бы и связался, пожалуй, да бабку Елену все на деревне уважают: попробуй-ка посади ее в «закуток» на съезжую… Весь закуток разнесут — и с ним самим вместе!
Хрен редьки не слаще
Время шло…
День на земле сначала укорачивался, потом потоптался на одном месте, а затем начал удлиняться. А под землей он все время оставался одинаковым: двенадцатичасовым. Да и дня-то, собственно, не было: в темноте влезали под землю, в темноте выходили.
Прошло полгода.
Савка и Андрей стали заправскими шахтерами. Лица потемнели, и засверкали белки. Руки и колени огрубели и покрылись защитной коркой, как подошвы собачьих лап.
Только дышать в шахте не становилось легче. Случалось, что шахтер, работая, вдруг начинал клониться к земле. Тогда его вытаскивали в бадье на воздух — «оклематься», прийти в себя.
За это время умерли два шахтера и стряпуха. И все жаловались перед смертью: «Дыхать трудно»…
Ребята пока на ногах держались, но и они порой «млели».
Бежали недели одна за другой, обрываясь на воскресеньях.
И вот однажды пришла желанная весть от земляков: «Берите расчет, работу вам нашли на соседней штольне. У того самого подрядчика-земляка, у Авдеева».
В субботу ребята заявили хозяину: «Давайте расчет». Хозяин уговаривал остаться, но они настояли на своем. Обсчитав, елико возможно, при расчете, хозяин их отпустил.
Ребята ушли к землякам, несмотря на близость ночи: дорога короткая, знакомая.
Домом родным показался ребятам старый барак; матерью — добрая Анна Петровна.
Вечер прошел, как праздничный, в разговорах и с чаем.
Утром сват подрядчика повел их наниматься. Застали его на семейной квартире. В маленькой комнатке жили всего две семьи: Авдеев (пока один — жена еще не приехала) и другой подрядчик с женой и грудным ребенком. Спали на кроватях, а на двух окнах даже цветы, впрочем, совершенно захиревшие от «воздуха», как пожаловалась хозяйка.
Это было сверхпривилегированное положение человека на шахте, значит, не простой это для хозяина человек.
Авдеев из земляческих чувств нанял ребят, но предупредил:
— Держите ухо востро: начальству не перечьте, смутьянов не слушайте: враз уволим.
— А разве и у вас… того… смутьяны водятся? — спросил сват.
— И предостаточно, — отвечал Авдеев. — Первый — кузнец здешний, Кондрашов. До чего человек вредный, сказать не могу! По виду — воды не замутит. Слова простые говорит, будто хорошие. А послушаешь — и самому себе в морду дать хочется. Без наживы на подряде, какой же я подрядчик? А Кондрашова послушаешь, выходит, я жулик. А хозяин и вовсе кровосос и аспид. Да все это так спокойненько, с рассуждением, что и крыть нечем. Ну, а голытьба-то шахтерская на такие речи падкая, подхватит и давай бунтовать: то ей жратва плоха, то крепи слабы, то обсчитывают вишь… А Кондратов меньше всех кричит. Только изредка как топориком по башке стукнет умненько. И не подкопаешься под него. Вредный человек, — закончил Авдеев.
Савка слушал, безразлично поглядывая по сторонам, а сам мотал себе на ус: и учитель говорил, что кулак — кровосос. И учитель говорил: борись, Савка, с неправдой! Может, этот Кондрашов из тех людей, каким был и учитель?
— Ну, ребята, пошли! — заключил Авдеев, а свату наказал: — А ты оставайся тут. Ворочусь, посошок тебе на дорогу выправим! — день воскресный!
Авдеев повел ребят в барак, где помещалась его артель. Там их встретила толстая неопрятная стряпуха недобрым, исподлобья, взглядом. Ребята сказали свое «здравствуйте, тетенька», а Авдеев пояснил:
— Вот тебе новых столовников привел, прошу любить да жаловать.
Стряпуха не ответила ничего. Авдеев сказал еще несколько слов, искоса наблюдая за поведением стряпухи: она была, как узнал Савка впоследствии, главным фискалом хозяина по их артели, и Авдеев немного ее опасался, хотя и сам был прихвостнем не из последних.
Внедрив таким образом ребят в их новое жилье, Авдеев пошел домой «выправлять посошок» свату, а ребята стояли у двери с котомками за плечами, не зная, что делать дальше.
Барак был пуст, если не считать человек семь спящих: от устали иль от хмеля — кто знает? За стенами опостылевшего барака остальные веселились, кто как умел: большинство, разумеется, в кабаке. Стряпуха не обращала на ребят никакого внимания. Простояв несколько минут, Савка наконец решился: снял котомку и положил ее под лавку у стола, а сам тихонько присел на эту лавку, с краешка. Андрей последовал его примеру.
