Толкователь болезней - Лахири Джумпа

Господин Капаси кивнул. Внезапно у него пересохло во рту, лоб запылал и слегка онемел от бальзама. Он хотел попросить у миссис Дас глоток воды, но передумал.

— Мы встретились совсем юными. — Покопавшись в сумке, она вытащила пакетик с воздушным рисом. — Хотите?

— Нет, спасибо.

Она бросила в рот горсть риса, откинулась на кресле, отвернулась от господина Капаси и уставилась в окно со своей стороны.

— Мы поженились в колледже. А предложение Радж сделал еще в старших классах. Конечно же, мы поступили в один колледж. Тогда мы и мысли не допускали, чтобы разлучиться хоть на день, хоть на минуту. Наши родители жили в одном городе и были лучшими друзьями. Всю свою жизнь я видела Раджа каждые выходные, то в их доме, то в нашем. Родители отправляли нас играть в детскую и шутили, что мы жених и невеста. Только представьте! Нас ни разу не застукали, хотя в каком-то смысле, я думаю, все было более или менее подстроено. Ужас, что мы вытворяли вечерами по пятницам и субботам, пока родители пили чай в гостиной… Я могу многое вам порассказать, господин Капаси…

Поскольку все свободное время в колледже она проводила с Раджем, продолжала миссис Дас, то не обзавелась близкими друзьями. Ей некому было довериться в трудную минуту, поделиться наболевшим или рассказать о своих тревогах. Родители теперь жили на другом конце света, да она никогда и не откровенничала с ними. Выйдя замуж слишком рано, она была ошеломлена тем, что на нее навалилось, — скорым рождением ребенка и заботой о нем. Она подогревала бутылочки с молоком и проверяла их температуру, прикладывая к запястью, а тем временем Радж, облачившись в джемпер и вельветовые брюки, каждый день ходил на работу, рассказывал ученикам о горных породах и динозаврах. Муж никогда не раздражался, не падал от утомления и не толстел, тогда как она после первых родов раздалась.

Всегда уставшая, она отклоняла предложения немногочисленных университетских подруг вместе пообедать или прошвырнуться по магазинам на Манхэттене. В конце концов приятельницы перестали звонить ей, и она осталась одна в доме с ребенком, окруженная игрушками, о которые спотыкалась и на которые постоянно садилась, вечно измотанная и раздраженная. После рождения Ронни они лишь изредка выходили в свет и еще реже принимали гостей. Раджа такое положение дел устраивало; он торопился с работы домой, чтобы посмотреть телевизор и покачать Ронни на коленях. Когда он сообщил жене, что друг-пенджабец, которого она видела лишь однажды и даже не запомнила, поживет у них неделю, пока будет посещать собеседования в Нью-Брансуике, она пришла в ярость.

Бобби был зачат днем на диване, забросанном игрушками-грызунками, под надрывный плач Ронни, желающего выбраться из манежа. В тот день друг-пенджабец получил предложение от лондонской фармацевтической компании. Она не возражала, когда гость дотронулся до ее поясницы в то время, как она варила кофе, и прижал ее к своему гладкому темно-синему костюму. Он овладел ею быстро, молча, с искусством, которого она никогда не знала, без многозначительных восклицаний и улыбок, какими неизменно одаривал жену Радж после соития. Назавтра Радж отвез друга в аэропорт Кеннеди. Позже отец Бобби женился на пенджабской девушке; они жили в Лондоне; каждый год Радж и Мина обменивались с ними рождественскими открытками, и обе пары вкладывали в конверт семейные фотографии. Он не знал, что Бобби его сын. И никогда не узнает.

— Простите, миссис Дас, но зачем вы мне все это рассказываете? — спросил господин Капаси, когда она закончила свое повествование и снова повернулась к нему лицом.

— Ради бога, бросьте называть меня миссис Дас! Мне двадцать восемь лет. У вас наверняка дети моего возраста.

— Не совсем. — Господина Капаси неприятно царапнуло упоминание о том, что он намного старше. Чувство, которое он к ней испытывал, которое заставляло его то и дело посматривать на себя в зеркало на протяжении пути, стало понемногу затухать.

— Я рассказала вам это из-за вашего таланта. — Миссис Дас положила воздушный рис в сумку, не закрыв пакета.

— Не понимаю, — ответил господин Капаси.

— Что тут непонятного? Восемь лет я не имела возможности открыться никому — ни друзьям, ни, разумеется, Раджу. Он ни о чем не подозревает, думает, я все еще люблю его. Что вы об этом скажете?

— О чем?

— О том, что только что услышали. О моей тайне, о том, как я от этого страдаю. Я неизменно чувствую боль, когда смотрю на своих детей, на Раджа. Мне в голову лезут ужасные мысли, господин Капаси, — бросить все к чертовой матери. Однажды мне захотелось выкинуть все, что у меня есть, из окна: телевизор, детей, все остальное. Вы считаете, это признак нездоровья?

Он хранил молчание.

— Господин Капаси, вы можете что-то сказать? Я думала, это ваша работа.

— Моя работа — показывать достопримечательности, миссис Дас.

— Не эта. Другая. Толкователь болезней.

— Но мы говорим на одном языке. Переводчик тут не нужен.

— Я не это имела в виду, иначе я бы ни за что не рассказала вам правду. Вы хоть представляете, как тяжело мне было сознаться вам?

— Что все это значит?

— Это значит, что я устала нести в себе этот груз. Восемь лет, господин Капаси, я страдаю целых восемь лет… Я надеялась, что вы поможете мне снять камень с души, скажете нужные слова, порекомендуете какое-нибудь лекарство.

Он смотрел на эту женщину в красной клетчатой юбке и футболке с клубникой. Ей еще нет тридцати, но она не любит ни мужа, ни детей и уже разлюбила жизнь. Ее исповедь привела господина Капаси в уныние, и он огорчился еще больше, когда подумал о мистере Дасе: представил, как тот наверху тропы с Тиной на плечах фотографирует высеченные в скалах старинные монастырские кельи, чтобы показать снимки своим ученикам в Америке, и даже не подозревает, что один из сыновей на самом деле не его ребенок. Господина Капаси оскорбила просьба миссис Дас истолковать ее пошлый, банальный маленький секрет. Она не была похожа на пациентов, с которыми он сталкивался в лечебнице, — на тех, кто приходил с остекленевшим взглядом, в отчаянии, кто не мог спать, или дышать, или безболезненно мочиться, да вдобавок еще был не в силах объяснить свой недуг. И все же господин Капаси считал своим долгом помочь этой женщине. Посоветовать ей признаться во всем мужу? Объяснить, что всегда лучше поступать честно? Честность, безусловно, поможет ей снять камень с души, как она выразилась. Может, предложить свои услуги в качестве посредника? Чтобы докопаться до сути вещей, он решил начать с самого очевидного вопроса:

— Вы уверены, что испытываете боль, а не вину, миссис Дас?

Она обернулась к нему и сердито зыркнула; на перламутрово-розовых губах осталась кайма горчичного масла. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут ее озарила какая-то новая мысль, и она остановилась. Господин Капаси был раздавлен: в этот миг он понял, что недостоин, с ее точки зрения, даже оскорбления.

Миссис Дас вышла из машины и начала подниматься по тропе, покачиваясь на квадратных деревянных каблуках и выуживая из соломенной сумки горсти воздушного риса. Рис сыпался сквозь пальцы, оставляя зигзагообразный след, и одна обезьяна спрыгнула с дерева и жадно накинулась на маленькие белые зерна. В жажде новой порции угощения она последовала за миссис Дас. К ней присоединились другие сородичи, и вскоре американку сопровождала целая ватага обезьян, тащивших за собой по земле бархатистые хвосты.

Господин Капаси вышел из машины. Он хотел окликнуть миссис Дас, предостеречь ее, но побоялся, что, увидев плетущихся за ней животных, она разнервничается. И даже потеряет равновесие. А обезьяны станут тянуть ее за сумку или за волосы. Подняв упавшую ветку, чтобы разогнать преследователей, он побежал вверх по дороге. Миссис Дас, ничего не замечая, шла дальше, оставляя дорожку из риса.

Почти на самом верху холма, перед кельями, отгороженными рядом грузных колонн, мистер Дас припал на одно колено, настраивая объектив. Дети стояли на галерее, то появляясь, то скрываясь из виду.