Травма. Невидимая эпидемия - Пол Конти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, в случае сексуального насилия люди особенно любят преуменьшать долгосрочные последствия. Например, про детскую порнографию иногда говорят: «Ну и что? Это же всего лишь картинки» или «Это всего лишь видео», – как если бы все эти съемки прошли для человека бесследно, просто остались в прошлом. Они не понимают, что насилие делает с человеком. И такое непонимание проявляется везде. Например, когда у жертв насилия спрашивают, почему они так долго молчали. Люди не понимают, что травма может быть настолько тяжелой, а боль настолько невыносимой, что у человека просто-напросто путается память. Он не может просто взять и вспомнить, что с ним произошло. Потому что мозг и психика приложили все усилия, чтобы защитить его от этой боли. К счастью, сегодня людям более известны, например, исследования в области эпигенетики[3]. Просто мы все еще недостаточно осведомлены об устойчивых и разноплановых последствиях травмы, особенно в случае детей.
– Мне кажется, что стыд здесь тоже играет важную роль. Травма, как правило, сопровождается стыдом. Поэтому человек замыкается. А еще он начинает оправдывать и находить причины негативных событий, которые с ним происходят. И рассказать о том, насколько пугающим стал их мир, люди опять же не могут. Ведь им стыдно.
– Такое встречается постоянно. Преступники пользуются этим. Это же происходит, когда вина перекладывается на жертв. Например, ребенок вынужден вернуться в ситуацию насилия из-за невнимания родителей или опекунов. И в этот момент преступник говорит: «Видимо, тебе понравилось, раз ты вернулся». Так что детям еще и говорят, что они сами виноваты.
– Их учат тому, что они сами ответственны за то, что вообще подвергаются насилию. Стыда становится все больше и больше. Неудивительно, что люди не любят говорить о том, как подвергались жестокому обращению, и не хотят обращаться за помощью. Более того, дети ведь часто даже не могут осознать, насколько ужасные вещи с ними делают.
– Да, этим преступники тоже любят пользоваться.
– Кроме биологических изменений, вызванных травмой сексуального насилия, создаются еще и идеальные условия для других проблем. Депрессия, тревожность, употребление алкоголя и наркотических веществ. Если учесть все эти проблемы, то становится совершенно ясно, почему люди предпочитают держать все в себе.
– Зачастую самые тяжелые случаи – это именно те, о которых мы так никогда и не узнаем.
– Потому что чем тяжелее травма, тем больше стыда и желания все скрыть. Этим она отличается от обычных болезней, где чем больнее – тем скорее человек обратится за помощью.
– В Германии, судя по оценкам, о сексуальном насилии заявляют в полицию лишь в одном из пятнадцати-двадцати случаев. Можете представить себе реальные цифры. А еще существует предрассудок о взаимосвязи насилия над детьми и бедности. Это далеко не всегда так. В худших случаях, известных мне, в дело были вовлечены огромные суммы денег. Ведь нужны серьезные связи и много ресурсов, чтобы организовать, например, торговлю детьми. Как ребенку вырваться из подобных ситуаций, даже менее экзотичных? Потому что в среднем ребенку необходимо восемь раз заявить о сексуальном насилии, чтобы ему наконец поверили.
– Восемь раз?
– Именно. Подумайте об этом. Ребенку обычно приходится просить о помощи целых восемь раз, потому что наше общество не склонно верить в то, что сексуальное насилие – это вообще актуальная проблема. Преступники пользуются этим и идут в профессии, дающие легкий доступ к детям, – становятся священниками или спортивными тренерами, например. Кто поверит, что детей насилуют священники или тренеры? Более того, они ведь не просто приходят и начинают насиловать детей. Они выстраивают хорошие отношения с детьми и родителями, так что родителям и в голову не может прийти, что их детям могут навредить. А еще мы в целом склонны доверять скорее взрослым, чем детям. Хотя и очевидно, что из детей такие себе лжецы. Обманывать ведь тоже еще нужно научиться.
– У меня никак не выходит из головы цифра восемь. Кто будет восемь раз просить о помощи? Я имею в виду, большинство сдалось бы после второго-третьего раза. Не могу представить, чтобы я восемь раз попытался обратиться за помощью. Особенно в случае вещей, которые настолько стигматизированы. Это объясняет, почему лишь один случай из пятнадцати-двадцати становится известен. Видимо, вся наша социальная система устроена так, чтобы скрывать подобные факты.
– Мне кажется, что сегодня мы знаем больше, в том числе из-за случаев, широко освещенных в медиа. Но очень многое, конечно, и сейчас скрывается. Особенно в школах и религиозных учреждениях. Руководство зачастую больше беспокоится о репутации, чем о защите детей. Если случаи насилия и становятся известны, это обычно происходит лишь спустя долгое время. А ведь чем раньше мы вмешаемся и поможем ребенку, тем больше шансов на успешное исцеление.
– Можно сказать, что здесь есть не только исходная, но и вторичные травмы. Например, травматичные последствия недоверия, которым встречают рассказ о первой травме, или травма от возвращения в ситуацию жестокого обращения. Дети теряют чувство безопасности. С одной стороны, опасно быть рядом с насильником. С другой стороны, взрослые, которые должны прислушиваться к ребенку и защищать его, тоже не создают атмосферу безопасности и доверия. Такое непризнание тоже травмирует. Травмы наваливаются на ребенка одна за другой. Стоит ли удивляться такому распространению детской тревожности и депрессий? И тому, что они заглушают боль алкоголем или наркотиками? Мы сами толкаем детей на это. При таком отношении общества к травме этот исход становится совершенно предсказуем. А ведь мы могли бы прилагать намного больше усилий к тому, чтобы выявлять случаи жестокого обращения, стараться снизить их тяжесть и частоту, помогать детям в трудных ситуациях.
– Абсолютно. Это относится и к другим проблемам, с которыми сталкиваются дети. Например, травля. В том числе онлайн. Или травмы детей-беженцев. Тысячи детей вынуждены бежать из дома. Что с ними происходит? Даже если они оказываются в итоге в безопасности,
