В собачьей шкуре - Диана Джонс

Но кое-что изменилось к худшему. Даффи настояла, чтобы, пока Кэтлин нет дома, Это Существо привязывали во дворе.

— Я не собираюсь позволять ему весь день бродить по дому, жуя и ломая все вокруг, — сказала она. — Если тебе так уж необходимо держать собаку, ты должна думать о последствиях.

— Извини, Лео, — сказала Кэтлин, выводя его во двор и привязывая поводок к ошейнику. Потом она привязала поводок к какой-то веревке, а другой конец веревки — к железной скобе, к которой привязывали веревки для сушки белья. Девочка проделала все это очень медленно и неуклюже. — Ну вот, — сказала она наконец. — Надеюсь, этой длины тебе хватит. Бедный Лео. Теперь ты настоящий пленник. — Она вернулась к Сириусу и обняла его за шею. — Не беспокойся. Мы с тобой пойдем гулять, как только я вернусь домой. — Сириус видел, что она плачет. Он удивился, потому что в последнее время Кэтлин плакала редко. Он попытался утешающе лизнуть ей руки, но ей надо было спешить.

С тех пор Сириуса каждый будний день в любую погоду, будь то солнце или дождь, привязывали во дворе. Дождь Сириусу не понравился. От дождя он чесался и дрожал. В первые выходные семестра Робин и Кэтлин потратили целый день, пытаясь соорудить для него деревянную будку под скобой, приделанной к стене. Даффи отнеслась к этой идее очень саркастически.

— Собакам не бывает больно от небольшого дождика, — сказала она. — Зачем вы его так балуете?

— Крыс привык быть дома, понимаешь, — сказал Робин.

— Ты немного подхалимничаешь, Робин, — сказала Даффи.

Как только Сириус вошел в будку, она обрушилась ему на голову. Он метнулся прочь из-под валящихся на него досок, приседая на задние лапы и поджав хвост. Бэзил прислонился к стене дома и завизжал от смеха.

— Ну и видок был у Крыса! — сказал он. — Вот и доверяй вам обоим! Да вы острие гвоздя от шляпки не отличите!

— Ну, сделай лучше, а я посмотрю, — сказал Робин.

— Хорошо, — сказал Бэзил. В следующие выходные он перестроил будку. И получилось у него не так уж плохо. Будка получилась кособокой и слегка качалась на ветру, но не падала. Через день-другой Сириус даже решился ей воспользоваться. И прежде чем она обвалилась снова, мистер Даффильд сжалился над ними и снова перестроил будку, на этот раз как следует. Когда ветер не дул с востока, в ней было даже уютно.

Но хуже всего в этом дворовом плену были длинные, длинные часы скуки. Сириус лежал, опустив морду на лапы, тяжело вздыхая и задумчиво следя, как кошки ходят по стенам по своим личным делам, или глядя на калитку в ограде двора и мечтая ее открыть. У калитки были два засова, один внизу, второй примерно в футе от верха, и ржавая щеколда посередине. Сириус и представить себе не мог, как он мог бы их открыть.

Кошки понимали, как ему плохо. Когда у Ромула и Рема не было важных собственных дел, они приходили во двор, усаживались на стены и разговаривали с ним. Тибблс часто забиралась к нему в будку. Но никто из них, даже Тибблс, не мог помочь ему открыть калитку.

— Да, я могу отодвинуть засовы, — сказала Тибблс. — Но они ржавые, и я не могу достать верхний засов со стены. А до защелки я вообще не могу дотянуться ниоткуда. Пусть их Кэтлин тебе откроет.

Но Сириус не мог попросить Кэтлин открыть засовы, потому что не мог с ней разговаривать. Это было самым горьким разочарованием в его жизни, и от него заключение оказывалось еще тяжелее. Он не сомневался, что, стоит ему научиться понимать человеческую речь, он сможет и разговаривать. Но он не смог. Сколько он ни пытался, у него не получалось правильно произносить звуки. Его глотка, язык и челюсти были просто неподходящей формы. Сириус не сдавался. Он лежал во дворе и тренировался. Но после многих часов тренировок все, чего он смог достичь, широко-широко открывая пасть, хлопая языком и издавая нечто вроде высокого стона, был звук, слегка напоминавший «Привет».

Кэтлин это наконец поняла.

— Слушайте! — сказала она. — Он говорит «Привет!"

— Нет, — сказал Бэзил. — Он просто зевает.

— Нет. Он говорит «Привет». — настаивала Кэтлин. — Он разговаривает.

— Если он разговаривает, почему он больше ничего не говорит? — спросил Бэзил.

— Потому что не может. У него пасть и все остальное не так устроены, — объяснила Кэтлин. — Но он бы говорил, если бы мог. Он совершенно необыкновенный.

Сириусу стало хоть немного легче, когда Кэтлин поняла хотя бы это, пусть она больше почти ничего не понимала. С ней нельзя было говорить так, как с кошками. Похоже, люди могли понимать друг друга только с помощью речи. Сириус многое отдал бы за то, чтобы суметь хоть раз поговорить с Кэтлин. Он бы отдал еще больше, чтобы сказать ей, что ему надо выбраться на свободу, уйти и что-то искать, чтобы спросить у нее, знает ли она, что такое Зоаи, но он не мог.

Подталкивая и таща, Сириус вытащил ее во двор, подвел к калитке и, хныча, поскребся в нее.

— Нет, Лео, — сказала Кэтлин. — Извини. Даффи придет в ярость.

Тем дело и кончилось. Неделю за неделей Сириус мрачно лежал во дворе, рос, его шкура блестела все ярче, и ему становилось все скучнее. Он уже отчаялся когда-либо выбраться отсюда. Тем временем стало холоднее. Трава на лугу начала желтеть, а листья стали коричневыми и начали падать с деревьев. Иногда весь луг был покрыт серебристыми маленькими паутинками, которые попадали ему в нос и заставляли чихать, и везде пахло грибами. Стало раньше темнеть. Неожиданно все перевели часы, что совершенно сбило Сириуса с толку, потому что он успевал проголодаться намного раньше, чем Кэтлин возвращалась из школы.

Это была самая черная неделя. На второй день, как только Кэтлин вернулась из школы, ей пришлось снова уйти, потому что в доме кончился сахар. Даффи отправила Кэтлин разыскивать сахар по всем магазинам, пока они не закрылись. Уже стемнело, а Сириус, озадаченный и несчастный, все еще сидел во дворе. Он еще никогда не видел, как наступает ночь. Он смотрел, как пылающее красное солнце опускается за крыши, оставляя за собой оранжевую полосу и потемневшее синее небо. Через некоторое время небо стало почти черным. И тогда появились звезды. Они кружились над головой — крохотные диски, белые, зеленые и оранжевые, бело-голубые булавочные головки, холодные болеутоляющие красные капли, большие шары, маленькие шары, все больше и больше, толпясь и роясь в темноте, а за ними кружился блестящий мазок Млечного Пути. Сириус ошеломленно смотрел вверх. Там его дом. Он должен быть там, а не сидеть привязанным во дворе на краю вселенной. Это его звезды. И они так далеко. Ему их не достичь.

Его наполнило огромное зеленое чувство потери. Где-то там, невидимая, должна быть его потерянная Спутница. Она, должно быть, слишком далеко, чтобы услышать его. И все же он запрокинул голову и начал выть. Выть. И выть.